– Не знаю, Альфредо, – вздохнула коммодор Синтия Гонсальвес. – По всему выходит, что оппозиция серьезно настроена увеличить свое представительство в нижней палате. В новостях прошлой недели говорилось о двенадцати местах.

– Теперь толкуют уже о четырнадцати, – поправил капитан Уорнер Кэслет. – Но мне эти данные кажутся преувеличенными. Вся информация идет через недельные опросы Кантора, а его контора, как бы они там ни отбрехивались, куплена Мюллером с потрохами. Даже если они используют достоверные данные, их прогнозы по поводу успеха оппозиции как-то чересчур оптимистичны.

– И совершенно не сходятся с реальными цифрами, – фыркнула Сьюзен Филипс. – По-моему, кто-то хорошо платит за то, чтобы их циферки все время держались на нужном уровне. Но избирателей обрабатывают по полной программе. Не могу только сообразить, чего именно они добиваются: то ли воодушевить своих сторонников, то ли добиться разочарования противников – убедить наших вовсе не ходить на участки, чтобы отнять голоса у правительства.

– Кажется, вы, ребята, – задумчиво заметил Бенджамин, – чересчур пристально интересуетесь здешней внутренней политикой.

– Ваша светлость, – пожал плечами Ю, – многие из нас своими глазами видели, как в наших родных мирах правительства рушились или, наоборот, возносились к вершинам власти лишь потому, что лидеры долистов и Законодатели располагали прекрасно управляемой «избирательной машиной», поставлявшей им «честно отданные» голоса. Наш живой интерес к политическому процессу вполне понятен. Те, кто однажды уже потерял родину, решительно не хотят повторения этого опыта. Ну а уроженцы Народной Республики, испытавшие все прелести диктата власти на своей шкуре, готовы защищать подлинную свободу слова и свободные выборы, как никто другой.

– Мне жаль, что вы до сих пор не получили права голоса, – с искренней улыбкой сказал Бенджамин, – ибо именно на таком мировоззрении и зиждется свобода. А потому я с нетерпением жду того часа, когда все вы, а не только адмирал Ю, сможете участвовать в голосовании.

– Хэй! – напомнила Хонор, – у меня-то право голоса есть!

– Есть-то есть, – вздохнул Мэйхью, – но поскольку решительно всем известно, что «это моя ручная иномирянка» (а более предвзятые граждане утверждают, что это я ваш ручной Протектор), каждый заранее знает, что вы никогда не выступаете против моих реформ. Наши сторонники обычно соглашаются с тем, что вы говорите, но они и так наши сторонники. А приятели Мюллера или просто не станут слушать, или примутся выдергивать из контекста цитаты, которые льют воду на их фанатическую мельницу.

Он говорил легко и непринужденно, но в эмоциях ощущалось горькое послевкусие. Хонор нахмурила брови. Горечь была острой и усугубленной тем, что он не хотел обсуждать с ней ее причину.

– Вы и правда опасаетесь потерять голоса в Нижней палате? – тихо спросила она, и Протектор пожал плечами.

– Цифры не назову, но какие-то потери, несомненно, будут. А может, и посущественней, чем «какие-то» – если нынешние тенденции сохранятся.

– А вот я, сэр, в эти потери не верю, – заявил Ю и улыбнулся в ответ на вопросительный взгляд Протектора. – Публикуемые сейчас результаты опросов, ваша светлость, свидетельствуют не о радикальном сдвиге в общественном мнении, а о проведении оппозицией активной агитационной кампании. Хорошо оплаченной, потому что деньгами они швыряются просто без счета.

Неожиданно Хонор ощутила полыхнувшую от Мэйхью вспышку ярости. Направлена она была вовсе не на адмирала, к тому же Протектор погасил ее почти мгновенно, однако Хонор поняла, что сказанное Ю каким-то образом резонирует с темой, от обсуждения которой Бенджамин уклоняется. И еще: она припомнила очень похожее эхо эмоций своей матери, возникавшее, когда заводили речь о Мюллере.

Почувствовав за спиной присутствие Эндрю Лафолле, Хонор мысленно сделала пометку: если существует причина, по которой и ее мать, и Протектор стараются держать ее в отдалении от одной и той же темы, следует нажать на Эндрю: не может быть, чтоб он был не в курсе. Тем более что в чувствах Протектора угадывался мотив «ради ее же блага», словно он опасался, будто какая-то информация способна ей повредить.

– Надеюсь, вы правы, адмирал, – с невеселым видом ответил Бенджамин на замечание Ю. – Хочется верить, что даже карманы оппозиции не бездонны.

– Думаю, сэр, адмирал скорее всего прав. А уж Хари права несомненно, – подал голос бригадный генерал Анри Бенсон-Десуи, сидевший, как всегда, рядом с женой, обнимая ее за плечи. – Консерватизм обычно присущ людям, которым в случае изменения государственной системы грозят наиболее существенные материальные потери. Поскольку люди, которым есть что терять, наверняка располагают средствами, понятно, что они могут солидно финансировать политическое движение традиционалистов. Но всему есть предел. Я не верю, что Мюллер обладает неисчерпаемыми ресурсами, но даже если так, фальшивые результаты общественных опросов только вводят его сторонников в заблуждение. Чем ближе выборы, тем больше его сторонников неожиданно для себя выяснит, что они совсем не так сильны, как им казалось.

Хонор кивнула, скрывая улыбку: дефект речи, которым Анри и Харриет страдали на Аиде, бесследно исчез, стараниями сначала Фрица Монтойи, а потом Харрингтонской нейрологической клиники. Вернув четкость речи, оба пришли в восторг, но у Анри лечение, видимо, проходило труднее, и он в качестве компенсации сделался редкостным краснобаем. В Аду этот малый больше отмалчивался, а здесь, на Грейсоне, готов был разглагольствовать часами, и Хонор еще не успела привыкнуть к этой перемене.

Что ничуть не умаляло его правоты.

– Полагаю, Бенджамин, – сказала она, – Анри попал в точку. Может быть, сейчас Мюллер и радуется успехам своих агитаторов, но очень скоро начнет сказываться эффект операции «Лютик». Трудно паразитировать на их любимом тезисе, что «нелепо держать наш несравненный флот на поводке у некомпетентных иностранных Адмиралтейств», после того как Восьмой флот разнес Барнетт в пыль.

– Это как сказать, – невесело ухмыльнулся Бенджамин. – Не стыдно же этому человеку постоянно прославлять «наш несравненный флот», начисто игнорируя тот факт, что мы не могли бы создать и поддерживать его в боеспособном состоянии без технического и кадрового содействия Альянса. Или, – он обвел взглядом собравшихся, – кто-то из вас считает, что наш флот – детище одного лишь Грейсона?

Поскольку среди собравшихся на террасе офицеров уроженцами Грейсона были лишь Лафолле и Рас, замечательные солдаты, но не служащие флота, Хонор возражать не стала.

– Но, – заметила контр-адмирал Мерседес Брайэм, – метод игнорирования фактов срабатывает, лишь когда имеешь дело с зашоренными единомышленниками, а не с колеблющимися, которых необходимо убедить в своей правоте.

– Вот именно, – подтвердил Кэслет. – Истинные приверженцы Мюллера никуда не денутся, но ему нужны голоса колеблющихся, а заморочить головы им несравненно труднее.

– Право же, капитан Кэслет! – со смешком воскликнул Бенджамин. – Термин «истинные» мы приберегаем для масадских идиотов. А собственных нетерпимых, упрямых, невосприимчивых, зарывшихся носом в землю, цепляющихся за традиции доктринеров и ретроградов у нас принято именовать «консервативно мыслящими людьми».

– Прошу прощения, ваша светлость. Нам, иностранцам, трудно разобраться в некоторых нюансах чужой культуры.

– Не извиняйтесь, капитан. От помянутых нюансов у нас были бы рады избавиться очень многие, кроме разве что самых консервативных из «консервативно мыслящих людей».

– Если говорить серьезно, сэр, то ситуация создает возможность продвинуться в этом направлении, – заметил Анри. – Операция «Лютик» оказалась поразительно эффективной. Хевы были захвачены врасплох, да и мы сами, признаться, не надеялись на такой результат. Правда, нас тоже заранее не информировали.

– Вам, морпехам, вовсе незачем знать, что такое «Призрачный всадник». Что толку объяснять, все равно не поймете. Ваше дело – мордобой, а для этого ничего сложнее обыкновенной дубины не требуется. А вот нас, флотских офицеров, тщательно проинструктировали по поводу «Призрачного всадника», и мы прекрасно осведомлены о характеристиках новых ЛАКов.