ГЛАВА IV
Маленькая великанша
Робин легко кралась на цыпочках по кривому коридору. Гравитация в ступице маскировала усталость, которую Робин уже чувствовала в спине и плечах. Но, даже совсем измотанная, она бы этого не показала — как не показала бы и той жестокой хандры, что всегда преследовала ее после того, как она стояла на страже.
Одета она была в старомодный скафандр с водяным охлаждением, а шлем с засунутыми туда перчатками и ботинками тащила под мышкой. Скафандр был совсем растрескавшийся и залатанный, весь металл на нем побурел. На инструментальном ремне висел автоматический кольт 45-го калибра, а также резной деревянный фетиш, украшенный перьями и птичьей лапкой. Босоногая, с длинными бордовыми ногтями на руках и ногах, светлыми растрепанными волосами, с заляпанными пурпуром губами, да еще с болтающимися из проколотых мочек и ноздрей колокольцами, Робин вполне могла бы сойти за величайшее достижение исчезающей варварской технологии. Вид, впрочем, бывает обманчив.
Правая рука Робин вдруг затряслась. Девушка остановилась и посмотрела на свою руку, не меняя выражения лица, изумрудный Глаз, вытатуированный в самом центре ее лба, принялся источать пот. Ненависть вскипела в ней, будто старый приятель. Эта рука была не ее, не могла быть ее, ибо это означало слабость — тоже ее, а не что-то, прокравшееся извне. Глаза Робин сузились.
— Прекрати, — прошептала она, — или отрежу.
Девушка говорила совершенно серьезно и, чтобы это подтвердить, даже указала ногтем большого пальца на обрубок мизинца. Самым сложным, что удивительно, оказалось отчаянно дергающейся рукой довести нож до нужного места.
Тряска прекратилась. Порой угрозы было достаточно.
Рассказывали, что Робин как-то откусила собственный палец. Она же ни разу не проронила ни слова, чтобы это опровергнуть. Еще бы. Все ведьмы ценили то, что у них именовалось лаброй. Что-то вроде местного понятия о доблести, стойкости и презрении к боли, близкого к восточным представлениям о чести. Лабра могла повлечь за собой смерть ради определенной цели и в определенной форме — или, скажем, выплачивание любой цены для покрытия долгов, будь то отдельной личности или обществу в целом. Настоятельное желание стоять на страже, когда ты подвержена приступам паралича, содержало в себе много лабры. Отрезать палец, чтобы не допустить приступа, — еще больше. Ведьмы поговаривали, что у Робин столько лабры, что можно наполнить десятки обычных женщин.
Но стоять на страже, когда знаешь, что можешь поставить под удар все сообщество, — нет, тут никакой лабры не было. И это понимала не только Робин, но и наиболее рассудительные члены Ковена — те, которых не ослепила ее юная легенда. Она стояла на страже только потому, что никто в Совете не мог взглянуть в ее пронзительные глаза и обвинить девушку. А Третий Глаз, бесстрастный и всеведущий, лишь добавлял весу к ее уверениям, что она якобы способна одним усилием воли остановить приступ. Только десяток ведьм заслужили право носить Третий Глаз.
И все — вдвое старше Робин. Никто не мог встать на пути у Робин Девятипалой.
Предполагалось, что Глаз — знак непогрешимости. Тому, разумеется, были пределы, и все молчаливо с этим соглашались, но все равно это было полезно. Некоторые из носительниц пользовались Глазом для подкрепления своих абсурдных заверений — чтобы, к примеру, завладеть желаемым, говоря, что оно принадлежит им по праву Глаза. Такие наживали лишь общее негодование. Робин же всегда выдавала голую правду насчет всякой ерунды, приберегая Глаз для Большой Лжи. Так она заслужила уважение, которое ей требовалось больше чем кому бы то ни было. Когда тебе только девятнадцать и ты в любой момент можешь с пеной у рта рухнуть на землю… конечно, в такие уязвимые минуты всегда требуется уважение.
Во время своих приступов Робин никогда не теряла сознания — и никогда не бывало ей трудно припомнить, что же произошло. Она лишь полностью лишалась контроля над своими произвольно сокращающимися мышцами на период от двадцати минут до трех суток. Приступы были предсказуемы, но лишь в одном отношении: чем выше оказывалась местная гравитация, тем чаще они приходили. В результате почти все свое время Робин проводила наверху, больше уже не спускаясь к основанию Ковена, где был уровень максимальной гравитации.
Это ограничивало ее свободу, превращало в изгнанницу с вечным видом на дом. Края цилиндра, именуемого Ковеном, представляли собой наборы террасных концентрических колес. Жилища располагались на нижних кольцах, где людям было комфортнее. Основание Ковена оставили для земледелия, содержания домашних животных и парков. Оборудование же располагалось наверху. Робин никогда не спускалась ниже уровня с одной третью жэ.
То, чем страдала Робин, не было обычной, излечиваемой эпилепсией. Ковенские доктора ни в чем не уступали земным, но неврологический статус Робин смущал и их. Подобный недуг можно было отыскать только в новейших медицинских журналах. Земляне окрестили его «комплексом высокого жэ». Комплекс высокого жэ представлял собой генетический беспорядок, новейшую мутацию, которая выражалась в циклических нарушениях нервных пучков, усугублявшихся сгущением крови, когда тело больной находилось под действием гравитации. В невесомости же измененная химия крови несколько сдерживала приступы. Механизм болезни был неясен, а лекарства от нее так и не нашли. Дети Робин непременно должны были получить «комплекс» — и передать дальше.
Причина ее несчастья секретом не была. Все вышло из-за гнусного розыгрыша некоего лаборанта. Многие годы заказы на человеческую сперму поручались мужчине, который все знал про Ковен и терпеть не мог лесбиянок. Хотя поставки тщательнейшим образом проверялись на предмет болезней и всевозможных генетических отклонений, просто невозможно было засечь синдром, о существовании которого ковенские врачи и понятия не имели. Результатом подлой шутки явилась Робин и еще несколько сестер. Выжила одна Робин.
Из-за вмешательства шутника получился и еще один побочный эффект, о котором никто из сестер даже не догадывался. Женщины получали сперму коротышек, рожденных от низкорослых родителей. Не имея стандарта для сравнения, обитательницы Ковена и понятия не имели, что все они едва ли не карлицы.