— Угол атаки, — говорит в микрофон Саша. И Пашка распахивает крылья. — Установи точный угол, работать начинай не резко, действуй руками осторожно. Так. Всё нормально. Нажми третью кнопку под правой рукой. Не надо рывка. Ты плывёшь. Ложись на брюхо. Ноги подтяни. Не бойся. Вниз не поволочёт. Пока по прямой.
Пашка летит! Через полчаса полечу я.
Павел — рядом с Пашкой, и так высоко они, что уже почти не видны.
— Думаю, тридцать есть, — говорит Саша. — А может, чуть больше двадцати?
А сколько метров до Света? Шея устала, я слишком задрал голову, Пашка исчез из моего поля зрения.
— Поворачивай назад и лети в нашу сторону.
— Меня несёт вверх, — тонкий испуганный голос Пашки. — Я не могу управлять. Крылья не слушаются.
— Измени угол. Поверни к нам.
— Какая кнопка? Я забыл.
— Четвёртая под левой рукой. Не бойся. У тебя есть спасательный вариант.
— Меня всё равно несёт. Я боюсь. Я устал.
— Ты вернёшься сюда! Твоё возвращение запрограммировано. Включай кнопку под правым большим пальцем. — У Саши дёргается левое веко. Он очень бледен. — Под правым большим пальцем… — повторяет он.
Пашка боится? Разве он не добрался до Света? Разве Свет не говорил с ним?
Саша бегает взад и вперёд по аллее, два шага — и аллея кончается, а мне бы шагов пятнадцать нужно.
— Скажи что-нибудь! — кричит он.
— Вниз головой…
— Включай парашют. Ты движешься к нам?
— Не знаю. Вниз движусь.
— Открылся парашют? Пашка не отвечает.
— Ничего не бойся. Открылся парашют? — повторяет он.
— Открылся, — облегчённый Пашкин голос. И сразу Сашин крик:
— Вот же он!
Мы увидели Пашку. Крылья просто висят вдоль спины, а над ним раскинулся глубоким зонтом белый парашют.
Приземляется Пашка мягко. Но он дрожит и лязгает зубами.
— Почему же ты так замёрз, если всё время работал руками и ногами? Какие проблемы? Я не понимаю, что случилось?
— В какой-то момент воздух сильнее меня. Я устал.
— Ясно. В какой?
Пашка подробно передаёт свои ощущения. Мне бы слушать, но дятлом забивает Пашкины слова фраза: «Пашка видел Свет?»
Не похоже. Пашка потерян, напуган. Что он там видел?
Спросить…
Но что-то останавливает меня. И это «что-то» — очень важное. Оно касается лично меня. Есть вещи, о которых не спрашивают.
Сейчас моя очередь лететь. Я увижу всё сам.
Помогаю Пашке раздеться и уже собираюсь надевать крылья, как Саша говорит:
— Сейчас полечу я.
— Нет! — восклицаю я. — Мне очень нужно.
— Ты же видишь, что-то не так в этом аппарате. Я должен понять… — Он медленно и осторожно продевает руки в лямки. — Паш, давай шлем. С какой стороны телефон?
— С обеих, — дребезжит Пашка. Он продолжает дрожать, и Саша забывает про шлем, начинает растирать Пашку, а потом надевает на него свою куртку.
Я смотрю в небо. Оно — совсем не такое, в какое поднимался я с материной дороги: грязно-молочное, тёмное. Где может быть Свет? Я всегда как-то очень быстро оказывался перед Ним.
— Паша, вот тебе телефон. Если не отвечаю, не дёргайтесь, ребята. Я, когда работаю, не люблю говорить, мне нужно сосредоточиться.
В жилете, с крыльями, в шлеме, Саша похож на инопланетянина.
Он медленно поднимается по взлётной траектории.
Пашка дрожать перестал, но что-то с ним произошло Там (Опять «там». Что такое «там»?), что сильно напугало его: не лицо — маска, нижняя губа закушена. Он видел Там тётю Шуру?
Лишь теперь — в затаившейся нашей тишине — слышу город. Гул, грохот. Несётся беспрерывный поток машин по близкому Проспекту, и никакие непробиваемые стены не тушат звуков. Мы одни. Кто пойдёт гулять в дождь? Ни старух на скамейках перед подъездами, ни собачников с собаками.
А вдруг Саша ударится о стену громадного дома? Но он благополучно скользит вверх по серому склону и исчезает из наших глаз.
— «Локационное устройство чувствует препятствие, и аппаратура срабатывает», — шпарит Пашка фразу из инструкции. — Видишь, Саша обошёл его!
Я смотрю в небо.
Тётя Шура, обвисшая на своём кресле. Анюта с невыливающимися слезами. Мурзик плачет. Мать смотрит на меня.
Я хочу в туалет и хочу есть. Я хочу чаю.
Раньше эти ощущения главными не были, сейчас они мучают меня. Мучают так сильно, что терпеть я больше не могу. Едва переставляя ноги, бреду домой. Пашке тоже чай не помешает.
Павел улетел с Сашей. Плечо, на котором он обычно сидит, мёрзнет.
Свет наказывает меня, вот в чём дело — не хочет подпустить к Себе, хочет, чтобы мне было плохо и чтобы я терпел это «плохо». Что я сделал кому дурное? Но я и сам отвечаю на этот вопрос: я никому ничего не сделал хорошего. Беру то, что дают мне другие. И… ничего никому не даю. Я даже останавливаюсь. Конечно, так просто. Если начну давать другим, Он перестанет пытать меня. Но что я могу дать Пашке, например? Мы вместе делаем уроки, вместе едим, часто он ест мою еду. Не мою. Тёти Шурину. Теперь мою, — говорю я Свету. И словно ответ слышу: «Я не об этом». А о чём? Пашке я готов отдать всё, что он попросит. «Что?» — слышу я голос Света. И понимаю: у меня ничего нет, что можно отдать.
Да ведь не о вещах наверняка говорит Свет. Что же я могу дать Пашке?
Чайник вскипел, и я завариваю чай в термосе, как учил меня Павел.
Его термос, его рюкзак с одеялом-подстилкой для леса живут у меня. «Всё равно мы едем от тебя», — сказал после первой поездки Павел. И я любил заваривать чай в термосе и пить его в своей комнате, пока делал уроки. Когда не было ещё Пашки.
Сейчас беру термос, чашки, яблоки и иду обратно в садик. Чувствую себя победителем — я не выпил ни глотка и не съел ни куска. Единственное себе позволил — сходил в туалет. Я хочу, чтобы Свет похвалил меня. И тут же чувствую: это моё желание — стыдное. «Нет, нет! — говорю я Свету, — не хвали. Мне это не надо, не надо!»
Пашка — в той же позе, смотрит в небо.
Наливаю ему чай, предлагаю яблоко.
— А вдруг он рухнул где-нибудь? — спрашивает Пашка. — Я — лёгкий, но и меня всё время переворачивало.
— Переворачивало, но ты оставался на одной линии? — Неожиданно я вступаю в разговор.
— Нет, меня тянуло вниз.
— А ты пытался создать угол атаки?
— Пытался, поворачивал руки, как Саша показывал, а руки онемели, и я никак не мог подключить их. Бедные птицы, наверное, сильно устают. — Пашка пил маленькими глотками. С каждым глотком возвращалась по капле краска в его лицо, и, когда выдул всю чашку, он уже не выглядел мертвецом.
Где Саша?! Беру из Пашкиного кармана трубку и кричу:
— Саша, где ты?
— Он же сказал тебе: когда работает, он не отвечает! Не до этого, я уж знаю.
Спросить Пашку, видел ли он Свет? Если бы видел, сам бы сказал! Ищу в Пашкином лице изменения.
— Спасибо за чай, очень кстати! — Пашка грызёт яблоко. — Когда меня несло вниз и переворачивало, я терял дыхание. От страха не мог восстановить его. Никогда не думал, что так страшно головой вниз, никакой власти над собой! Поднялся легко. Всё началось, когда поднялся. Правда, Саша говорил, плотность воздуха различна наверху и внизу. Наверху потоков больше. И вообще существует масса дестабилизирующих факторов. Летит. Смотри! — кричит Пашка.
Но сказать, что Саша летит, нельзя. Он падает вниз, переворачиваясь в воздухе, как неживой.
— Видишь, он тоже не регулирует крылья! Не может! Откройте парашют! — кричит Пашка в микрофон.
Но Саша парашюта не открывает.
— Парашют! — истошно вопит Пашка. — Смотри, он падает!
Как обычно, в экстремальных ситуациях, я становлюсь бездействен.
Саша рушится вниз, вместе с ветвями деревьев, которые по пути ломает.
В последний момент сработала система автоматического спуска, парашют раскрылся. Это самортизировало удар — приземляется Саша сравнительно мягко.
Глаза у него закрыты. Лицо — белое, как у тёти Шуры. Лежит, неловко подогнув ноги.
Не умер же он?! — кричу я без голоса. — Ещё и Сашу? За что?
