А весной Лидия Ивановна опять появилась в огороде и хлопотала по хозяйству. Врач по образованию, она оказалась рукодельной. Соседи-старушки, узнав, что она может измерить давление, сделать укол, посоветовать таблетки, потянулись к ней, и все уходили довольные. Николай Николаевич, сам недавно купивший дом в этой же деревне, понимал, что значит осевший пол в коридоре, и решил помочь. Два дня, которые ушли на ремонт пола, сблизили этих двух немолодых людей, и они поведали друг другу о своих прожитых годах. Обычно при посторонних людях Лидия Ивановна спроваживала сына в сад и там оставляла его, подальше от любопытных взглядов. А на этот раз начал накрапывать дождик, и она привела его в дом. Воспользовавшись тем, что мать отвлеклась по своим делам, сын вышел из комнаты в коридор и сел на порожек. Вот тут Николай Николаевич увидел Геру близко, в лицо. Раньше не приходилось.

Рост средний. Худой и тонкий. Глаза маленькие, бесцветные. Взгляд пустой, лицо вытянутое. Постоянно открытый рот обнажал редкие крупные зубы. Волосы на голове и бороде были редкие, серые. Ноги в коленях подогнуты. Руки при движении вытянуты вперед и, кажется, постоянно ищут опоры. За все время, пока сидел, он не произнес ни одного слова. Изредка были слышны какие-то бормотания. Сердце Николая Николаевича переполнилось состраданием и жалостью к этому существу. Появилась мать и быстренько проводила сына опять в комнату.

Вернувшись в коридор, она присела на тот порожек и, глядя прямо в глаза, спросила:

— Ну что, видел?

— Да! — тяжело вздохнул Николай Николаевич.

При рождении никаких отклонений не заметили. До двух лет развивался нормально, но потом умственное развитие приостановилось. Успел только научиться ходить и говорить три слова: мама, Вова, дай. Врачи и начальство советовали отдать ребенка в специнтернат. Три раза отвозили туда Геру и три раза забирали домой, обратно. Обнимая и лаская его, она в слезах часто повторяла: «Кровиночка моя! Ангелочек ты мой! За что нам обоим Бог послал такие муки?». Гера вырос, возмужал, но до сих пор не может самостоятельно ни умыться, ни одеться. Играет с игрушками, как маленький ребенок.

— Что же все-таки явилось первопричиной болезни? — осторожно поинтересовался Николай Николаевич.

— Причина, конечно, есть, но о ней до последнего времени не положено было разговаривать а сейчас стало можно, и я тебе об этом расскажу.

И рассказала.

… Байконур, 197… год. Предстоял запуск очередного военного искусственного спутника. Тело ракеты, установленное на бетонное основание, в вертикальном положении удерживалось специальными огромными стапелями-захватами. Метроном отсчитывал секунды до старта. Группа телеметристов, в составе которой был и Владимир Павлович, заняла свое рабочее место в железобетонном бункере, в непосредственной близости от стартовой площадки. Смотровые щели, защищенные бронестеклом, позволяли вести круговой обзор всего пускового комплекса. В обязанности телеметристов входило наблюдение за поведением ракеты во время запуска, взлета и удаления ее из зоны визуальной видимости. Каждые пять секунд они докладывали на КП о состоянии ракеты. Метроном отсчитал последние секунды. Запуск. Возгорание топлива. Рев двигателей… Освобожденная от захватов ракета первое мгновенье стояла без движения. Потом несколько отделилась от основания и снова осела. Вдруг эта огромная стальная сигара начала заваливаться на бок. Центр тяжести ракеты переместился, и она почти в горизонтальном положении сорвалась с места. (Как потом выяснила комиссия, не запустился один из четырех двигателей). Коснувшись земли, ракета изменила направление и понеслась по периметру полигона, сшибая на своем пути радиомаяки, телевизионные вышки, пеленгаторы. Развернувшись на 180 градусов, она устремилась к бункеру, где укрывались люди. Не достигнув бункера около ста метров, ракета вся воспламенилась и взорвалась с такой ужасающей силой, что бункер заходил ходуном. Волновой удар и температурный смерч готовы были уничтожить, испепелить все живое. Люди в бункере были контужены, парализованы, но живы остались. Заключение медкомиссии: годны к дальнейшей службе. А через год у нас родился Гера.

Владимир Павлович первые два-три года не ощущал ничего, но потом все чаще и чаще начал жаловаться на головокружение и недомогание. Врачи стали увозить его на профилактическое лечение почти каждый год. Так он дотянул до демобилизации, а до нормального пенсионного возраста не дожил.

— Лидия Ивановна! Тяжело ведь одной женщине управляться с землей, с домом, с ребенком. Не лучше ли жить в городе, в своей квартире, без лишних забот и волнений? — посоветовал Николай Николаевич.

— Нет! Здесь, на природе, сын мой чувствует себя лучше, чем в городских условиях. А я живу сейчас только ради него и буду нести свой крест до конца.

Недавно мне рассказали случай, как вечером в трамвае два великовозрастных оболтуса снимали с женщин меховые шапки у всех на виду, засовывали их в сумку, при этом нагло ухмылялись. И, хотя ехали в вагоне мужчины и народу было достаточно, чтобы организовать отпор наглецам, не раздалось ни одного голоса в защиту пострадавших, ни один не возглавил сопротивление злу, не ударил в набат, не поднял народ единой стеной против хулиганов. И вспомнился мне один случай из далекого детства…

Это было довоенное время. Жизнь после компаний коллективизации, индустриализации понемногу налаживалась. Можно уже было кое-что купить в магазинах и на рынке. Вот и отправились наши родители в один ноябрьский воскресный день в районный центр на базар. Детей, а нас было четверо, оставили под присмотром соседки. Старший, Саня, ходил уже в третий класс. Мне было семь лет — сестренка с братишкой совсем еще глупыши. Где-то после обеда появились Санины друзья: Славка — с прикрученными к валенкам коньками, Герка — с железной пикой, и начали нас уговаривать пойти с ними на пруд, пробовать лед. Пруд был старинный, барский. Для меня он казался необъятным, летом даже взрослые парни редко переплывали на ту сторону. Пруд питался родниками из-под крутого склона, на котором расположилась наша деревня. Саня тут же догадался отправить малышей к тете Даше, а меня, посадив на железные санки, повез в сторону пруда. Герка своей пикой пробовал лед в нескольких местах, и нам показалось, что он надежный. Сначала они катали меня вдоль берега, а потом Славка предложил игру: он на коньках, как легковая машина, мы на санках-грузовая. Чтобы облегчить санки, я слез, и они понеслись вдвоем. Да так увлеклись, что не заметили, как убежали далеко от берега. Мы с Геркой закричали: «Назад! Назад!», — но было уже поздно. Оба наши горе-водители оказались в полынье, чуть не на самой середине пруда.

В первое мгновение не было видно ничего. Опрокинутые льдины, брызги воды мешали рассмотреть, что там произошло. Но потом над водой показались две головы. Славка, а он был постарше и покрепче Сани, поплыл к закраине, а Саня плавать не умел и ухватился за Славку. Сразу оба погрузились с головой. Славку спасло то, что у него в первый же момент свалились валенки с коньками, и он, облегченный, начал усиленно работать руками и ногами. А Саня, как приклеенный, сидел на спине у Славки. Я с испуга убежал и спрятался за кочкой. А Герка-умница, он учился в пятом классе, сообразил здорово. Он выбежал наверх к пожарному сараю, схватил железку и начал часто-часто ударять по подвешенному рельсу. И набат загудел над деревней.

Люди издавна знают, что означают частые удары в колокол-это оповещение о надвигающейся беде. При звуках набата мгновенно забываются местные распри и неурядицы и все торопятся на тревожный зов. И на этот раз люди дружно откликнулись. Одни бежали от конного двора, другие от конторы выбегали из домов. А Герка продолжал ударять и кричать: «Тонут! Тонут!». Этого было достаточно,чтобы людской поток повернул к пруду. И вот уже народ посыпался с крутизны вниз к берегу. Бежали с баграми, с веревками, тащили жерди, доски. В руках мелькали топоры, лопаты. Вот люди хлынули на лед, но тут же отступили: лед взрослого человека не держал.