Температура на такой глубине достигает 50°C, и потому компании Anglo-American приходится кондиционировать земную кору до приемлемых 28,5°C… «предела, установленного лабораторией человеческого тела».
До сих пор обстановка казалась нам вполне приемлемой с бытовой точки зрения, чистой и просторной. И тут мы внезапно оказываемся в месте, где подземная автостоянка превращается в пещеру, и вся косметика, наведенная фирмой Anglo-American, не может более спрятать реалий горнорудной промышленности.
Коридор сужается до узкого и скользкого, залитого водой прохода в скале. Источником света для меня может служить только собственный шлем, и опору для ног нащупать непросто. Подъем по грубому камнепаду приводит нас в узкую камеру. Грохот отбойных молотков мешает слушать инструкции, стоять распрямившись также не получается.
Вдали от кондиционеров температура быстро растет, и с меня начинает катиться пот. Осторожно, бочком мы протискиваемся сквозь трехфутовую щель в рукотворную пещерку, где согбенные горняки трудятся над поверхностью скалы. Здесь царит великая жара, основательно приправленная жутким грохотом работающих отбойных молотков.
Бригады из трех человек работают здесь при температуре 90°F (32°C) в течение шестичасовой смены. Один непосредственно оперирует отбойным молотком, второй следит за оборудованием, третий поливает скважину, чтобы не пылила. Четвертым является единственный белый в бригаде, горный инженер, следящий за фасом скалы и помечающий красной краской места для бурения. Я нахожусь совсем рядом с породой и теперь вижу выходящую на ее поверхность золотую жилу и трогаю ее. Она не блестит. Золото здесь присутствует в карбонизированной форме. На самом деле золотоносная полоска в несколько дюймов шириной, усыпанная белой кварцитовой галькой, на фоне темного известняка и лавы напоминает скорее черный пудинг.
Прежде чем мы покидаем Западный Глубокий, нас допускают в святая святых — золотоочистительную фабрику № 2. Здесь при температуре в 1600°C один из самых древних, магических и таинственных процессов в истории завершается превращением черного пудинга в золото. Требования к секретности предъявляются самые строгие; за нами запирается дверь из стальной сетки.
Вооруженная охрана проверяет каждый кадр, Найджел получает строгое указание: «В той стороне ничего не снимать, иначе камеру конфискуем».
Напряженность нарастает: тигель медленно переворачивается, и расплав начинает вытекать из него.
— Это золото?.. Это уже золото? — спрашиваем мы, люди не знакомые с делом, но эксперты, взирающие сквозь зеленые фильтры на качество расплава, только качают головами. На первой минуте вытекает только шлак. Затем струя становится ярче и белее, и все с облегчением вздыхают, когда форма слитка начинает наполняться желтым металлом стоимостью в 150 000 фунтов.
Мне говорят, что если я сумею поднять слиток, то мне позволят унести его с собой. Интересно, кому-нибудь удавалось это сделать?
На обратном пути из Западного Глубокого, пролегающем между серых отвалов породы высотой в пятьдесят футов и желто-белых плато битого камня длиной в сотни ярдов, я пытаюсь понять, почему золото до сих пор остается настолько желанным, настолько ценным металлом, что ради него создают таких технических монстров, как оставленный нами рудник. Удовлетворительного ответа, похоже, нет ни у кого.
Вернувшись в отель, звоню своему сыну, у которого сегодня двадцать первый день рождения, и, только опустив трубку, осознаю, насколько далеко от дома оказался и сколько миль мне предстоит еще преодолеть, прежде чем я вернусь домой.
Наше ближайшее будущее до сих пор неопределенно. «Агулхас» по-прежнему непреклонен, и нам остается размышлять о приближении к Антарктике с других направлений — из Австралии, Новой Зеландии или от южной оконечности Южной Америки. Однако мы уже заказали билеты до Кейптауна на «Синий поезд». Бронь на столь эксклюзивные поезда обходится крайне дорого, и потому я не вижу оснований не завершать наш путь через Африку на южной оконечности материка, даже если мы не представляем, куда он нас далее поведет.
День 127: Из Йоханнесбурга до Кейптауна
Неприятные ощущения в спине по-прежнему остры по ночам. Время лечит, напоминают мне с разных сторон, однако меня устроила бы и кроха помощи. Приветливый и предупредительный йоханнесбургский аптекарь рекомендует арнику, гомеопатическое средство, и костяную муку в таблетках. Они присоединяются к внушительному запасу болеутоляющих препаратов, которые по весу уже приближаются к утерянному в Лусаке чемодану.
Йоханнесбургский вокзал в 10:00 пустует, если не считать небольшой группы пассажиров. Носильщики «Синего поезда», наверное, самые шикарные в мире — при своих синих блейзерах, серых брюках с наглаженными до остроты ножа складками и в кожаных ботинках, отполированных до зеркального блеска. К сожалению, на их лицах присутствует кислое выражение, словно бы всех постигла эпидемия зубной боли. Однако провожая нас на посадку, один из них исчерпывающим образом проясняет ситуацию.
— Простите за запах, — он поворачивается к воротам, — это еноты. Писают тут повсюду.
Группа собратьев-путешественников втиснута на узкий ковер в специально устроенном контрольном пункте посреди пустой и длинной платформы. Они кажутся несколько взволнованными и беззащитными, словно бы возможность пользоваться «Синим поездом» выделяет их среди прочих людей в качестве наиболее желанного объекта ограбления на всем белом свете. Некоторые изучают информационную доску, живописующую подробности ожидающей нас бесстыдной роскоши.
«Одежда: ленч — опрятная деловая, обед — элегантная».
Раскидываю умом, пытаясь сообразить, что в моем поредевшем гардеробе при надлежащем воображении может подпасть под определение элегантной одежды. И терплю неудачу.
Два лазурно-голубых дизельных локомотива, тянущих из Претории семнадцать вагонов соответствующего цвета, легко вписываются в изгиб платформы и плавно останавливаются, после чего стюарды торопливо расстилают перед каждой дверью того же цвета ковры, помеченные монограммой «В».
Ну и так далее. В моем купе обнаруживаются окно, занимающее целую стену, большое с двойным остеклением, кондиционер, ковер, личное радио и термометр, полубутылка шампанского, газета и венецианские шторы с электронным управлением.
Незадолго до 11:30 грудной женский голос дуновением доносится из интеркома: ««Синий поезд» готов к отправлению». Состав едва заметно трогается с места, начиная дорогу из Йоханнесбурга; отделяющие нас от Кейптауна 900 миль мы должны преодолеть за двадцать два часа. Впервые после Тромсё мы удаляемся на запад от нашего 30-го меридиана и скорее всего не встретимся с ним до тех пор, когда я достигну Южного полюса.
Потертый свекольно-сметанного цвета местный состав из Соуэто на встречном пути направляется в город. Мы набираем скорость, пролетая мимо неряшливых станций вроде Браамфонтейна и Мэйфэйра, на платформах которых теснятся толпы чернокожих в головных платках и свитерах, и мчимся мимо более приятных пригородов, таких как Юнифайд и Флорида. Мне еще не приводилось ехать на поезде в подобном комфорте, и наличие кондиционера, толстого остекления и ковров на стенах создает впечатление герметически закупоренной капсулы, позволяющей пассажиру обозревать внешний мир, будучи полностью отстраненным от него, — быть может, бессознательно имитируя систему апартеида, официально отмененную всего пять месяцев назад.
В семнадцати вагонах путешествуют девяносто два пассажира — сущая малость, если сравнить с 4000 душ в восемнадцати вагонах «Экспресса Нильской долины». Ездить на крышах здесь не разрешается. В Zambian Railways в вагоне-ресторане вообще не было пищи; ну а на «Синем поезде», садясь за ленч, я обнаруживаю перед собой сервировку из тринадцати предметов. Поезд несется по просторам Высокого Велда, и мне приносят паштет из кингклипа (местная рыба) и капского лосося. Страна золота и золотого зерна. По далеким горам медленно движется тень грозы.
