Нам приходится разуться, чтобы войти в церковь, устроенную в виде концентрических кругов, расходящихся от расположенной в центре здания святая святых. Похоже, для мужчин и женщин здесь предусмотрены отдельные секции. Одну аркаду занимают старцы, старейшины прихода — облаченные в белые одежды мужчины с увенчанными крестами (часто выполненными из серебра тонкой работы) палками в руках. По мере продвижения к центру пестрота красок нарастает, и в самой середине кажется, что ты находишься в магазине тканей.
Искусно используются занавески, ковры, бахрома и ламбрекены, сами священники облачены в весьма декоративные одеяния и накидки, часто расшитые сверкающей парчовой нитью. На стенах — там, где они не закрыты тканями и коврами, — рисованные сценки; на некоторых изображены творимые Христом чудеса, на других — Дева Мария, а на одной — Святой Георгий, вонзающий свое копье в пасть дракона. Все напоминает о церковных службах на Кипре и в Ленинграде и опять же указывает на более тесные связи Эфиопии с Севером и Востоком, чем с остальной Африкой.
Служба проходит очень торжественно, примечательны и церковные принадлежности. Выносят Библию в золотом окладе, 300-летнюю, написанную на специально обработанных шкурах, а не на бумаге. Почитатели касаются ее лбом и целуют, а потом зачитывают текст, написанный на древнем языке геэз[41], ныне по большей части понятном только священникам.
Но наиболее замечательной особенностью службы является музыка, исполняемая на трех больших — с бочонок — барабанах-кебров сопровождении систров, погремушек с деревянной ручкой, набранных из серебряных дисков, которые производят звон, чем-то похожий на звук тамбурина или кастаньет. Три барабанщика и двадцать других музыкантов неторопливо создают ритмический контрапункт все более убыстряющейся отрывистой декламации священника, при этом они шагают вперед, переступая направо и налево. Музыка имеет гипнотический характер и, возможно, предназначается для того, чтобы приводить музыкантов и всех присутствующих в возвышенное состояние духа. Посвятив службе три часа, мы уходим. Харизматичный и не знающий усталости главный священник под дождем стоит на открытом балконе, а с неба и с крыши льется дождь на него самого и ожидающую внизу толпу.
Священнослужители эфиопской ортодоксальной церкви
Если все сложится благополучно, мне предстоит поездка в Южную Эфиопию с сотрудниками независимой международной благотворительной организации «Оксфам». Днем я отправляюсь на встречу с ними в дом Белаи Верхе, проработавшего с «Оксфам» семнадцать лет, с того самого момента, когда эта организация появилась в Эфиопии. Его уютный и не забитый мебелью дом находится на одной из городских окраин, и, пока я разговариваю с ним и его людьми: Киросом — специалистом по воде и источникам; Неггаром, предложившим новую конструкцию для деревенских колодцев; и Ником Роузевиром, единственным англичанином в группе, жена Белаи готовит кофейную церемонию. Впрочем, это вовсе не церемония, совершаемая по редким и особым случаям, на самом деле она происходит несколько раз в день едва ли не в каждом доме этой страны. Эфиопы обожают кофе и выращивают ряд лучших в мире сортов.
Их любимый напиток не имеет ничего общего с растворимым кофе, и приготовление его начинается с поджаривания бобов на угольной плитке. Чудесный и колкий аромат поднимается от огня по мере того, как белые зерна становятся коричневыми. В меру поджаренные бобы нам предлагают понюхать для должного восприятия аромата, после чего женщина толчет их в деревянной ступке; затем толченые зерна высыпаются на соломенный поднос, после чего они перекочевывают в высокий и элегантный кофейник с узким верхом и немедленно заливаются кипящей водой. Далее кофейник ставится на угли — для подогрева. Стоит сказать, что кофе великолепен: острый, свежий и крепкий напиток.
Церемония, как говорит мне Белаи, должна занять около часа — двадцать минут на приготовление и сорок на само питье. За употреблением напитка мы проводим никак не меньше сорока минут, обсуждая недавний «переворот», как здешние предпочитают называть это событие. Кто-то говорит, что отстранение от власти Менгисту не может быть революцией, ибо таковая случилась в 1974 г. при свержении Хайле Селассие. И то, что произошло в мае, было всего лишь возвращением к прерванному курсу.
Неггар настроен более оптимистично: все еще уладится, особенно если фермерам позволят обрабатывать собственную землю и продавать произведенную собственными руками продукцию, однако в итоге Ник подводит разницу между «тогда» и «теперь».
— Шесть месяцев назад мы просто не смогли бы собраться здесь и поговорить подобным образом. При Менгисту Эфиопия была во всех отношениях закрытой страной.
Гостеприимная жена Белаи вместе с членами его семейства приготовила для нас также и ужин, за которым я впервые сталкиваюсь с основой эфиопской кухни — инджерой. Блины инджера приготовляются из грубомолотой муки плодов растения тэфф. Блины эти несколько напоминают резиновый коврик по размеру и консистенции, кисловаты на западный вкус, однако весьма полезны для почерпывания различных гарниров — универсального пряного соуса ват, шпината и похожего на фету сыра. Коллекция незнакомых вкусовых ощущений завершается медовым ликером тед.
День 84: Из Аддис-Абебы на озеро Аваса
В начале восьмого мы покидаем Аддис-Абебу и направляемся на юг. В обществе Ника я еду в оксфамовском «лендкрузере», за рулем помощник из «Оксфама» Тадессе.
Дорога из столицы засыпана каменной крошкой, и мы движемся быстро. Позади остаются фабрики и электростанции городских окраин. Ник считает, что промышленной структуры достаточно для покрытия потребностей Эфиопии, однако она используется лишь на треть своих возможностей.
Подавляющая часть эфиопов занимается сельским хозяйством. Среди них примерно четыре пятых кормят сами себя, ничего не выращивая на продажу. Наше путешествие от суданской границы проходило по землям провинций Гондэр, Шева и Арси, единственных трех, производящих в избытке. Остальные одиннадцать просто поддерживают выживание населения на минимальном уровне, как недавно было в Уолло, Тигре и Эритрее.
Такова мрачная реальность, несмотря на семнадцать лет трудов здесь «Оксфама». Однако Ник надеется, что эфиопы сумеют разрешить собственные проблемы. «Если как следует вдуматься, то окажется, что более половины общенационального валового продукта за последние семнадцать лет ушло на гражданскую войну, то есть слишком много как в расчете на отдельного человека, так и для страны, в которой существуют такие застарелые проблемы».
Ландшафт меняется снова, когда мы спускаемся с плато и въезжаем в Рифтовую долину, часть 4000-мильного разлома в земной коре, пролегающего от Красного моря до Мозамбика. Акации уступают место смоковницам и эвкалиптам, плоские верхушки которых повторяют рельеф плоской и широкой равнины, залегшей между противостоящими горными хребтами. Сухая пыльная почва утыкана термитниками — белыми, объемистыми комьями, напоминающими помет какой-то громадной твари, прошедшей по этому краю.
Возле Меки мы проезжаем мимо двух священников, стоящих на дороге под яркими цветастыми зонтиками. На какое-то мгновение кажется, что они «голосуют», однако на деле они собирают пожертвования на церковь. Заметив приближающийся автомобиль, они переворачивают зонтики ручкой кверху, и мимоезжий народ бросает в них деньги.
Возле Булбулы скот гонят на водопой к окаймленному пальмами водоему, питаемому узкой речонкой, здесь мы видим свой первый баобаб. Эти древние деревья иногда называют «деревьями перевернутыми», и, глядя на их широкие пузатые стволы и корявые, торчащие вверх ветви, действительно можно подумать, что их сунули в землю не тем концом.
