На мостике располагается большой и симпатичный корабельный штурвал, можно познакомиться и с атласом акварельных речных карт. Общий облик Советского Союза настолько складывается из больших официозных пространств и безликих зданий, что с искренним удивлением обнаруживаешь теплые, интимные и дружеские уголки, подобные «Катуни». Мы неспешно, на десяти узлах, проплываем под мостами Киева, оставляя позади удивительную панораму барочных церковных башен, беленых стен, малахитово-зеленых стен и шпилей, всегда увенчанных золотом.
День ленивый и приятный, как раз такой, в каком нуждаемся все мы. Бэзил спит, Ирина сидит у стола за лонгмановским «Словарем обыкновенных ошибок». Она свободно говорит по-английски, но отчаянно хочет усовершенствовать свой рифмующийся с кокни сленг.
Мы минуем цепочку небольших островков и пляжей, на которых полно отдыхающих. Мимо с правильными интервалами скользят катера на подводных крыльях, похожие на крупных белых тараканов. Шествуют баржи, в основном груженные углем. Капитан рассказывает, что на севере Днепр судоходен вплоть до Могилева, находящегося в 300 милях от Москвы. После чернобыльской катастрофы он не плавал севернее Киева. Оттуда больше нечего возить.
Этот худощавый и приятный человек с выдубленным непогодой лицом наотрез отказывается давать интервью. «Я не актер», — говорит он. Даже съемки на мостике вызывают некоторые осложнения. Поднимается суета. Первый помощник прячет нечто, и капитан не хочет, чтобы мы видели этот предмет. В конечном итоге оказывается, что дело в коричневом пиджаке, «очень старом», по словам капитана. Позже я замечаю, что на двоих у них лишь одна пара солнцезащитных очков.
Днепр перекрыт плотиной возле города Канев; озеро в две мили шириной здесь втискивается в один узкий шлюз с 14-метровым перепадом. Между сырыми и скользкими стенками царит отвратительный запах, и нам приходится терпеть его четверть часа, пока заполняется шлюз.
Но все это компенсируется воскресным обедом (тушеное мясо с картофельным пюре), ленивым чтением после него и капелькой шотландского виски, пока мы сидим наверху рубки, впитывая блистательный закат, сверкающий и меркнущий одновременно над низкими, поросшими лесом песчаными берегами. Я наконец понимаю, чего именно мне не хватало в Арктике, — нет, не ночной тьмы, но сопутствующих ей закатов и рассветов.
В 23:00 мы прибываем в Черкассы, прощупывая путь к заставленному контейнерами причалу острым и колючим лучом прожектора.
Наши водители следовали за нами из Новгорода. Не обошлось без печальных происшествий. Автомобиль «Волга» попал в дорожную аварию и пришел в полную негодность, а микроавтобус «Латвия» получил два прокола, причем один из них на полной скорости.
День 37: Из Черкасс до Одессы
Завтрак в черкасской гостинице «Днепр» оказывается странным. Нам подают слишком сладкий йогурт в стаканах, творог с сахаром и на выбор сухой как сухарь белый хлеб или сухой как сухарь черный хлеб с ломтиками сосисок. Кофе нет, но зато чай наливают из самовара.
Собираю свои вещи в дорогу уже в семнадцатый раз за время этого путешествия, и душу мою наполняет самое непривычное предчувствие. Я обычно этому не подвержен, однако на этот раз нечто предостерегает меня от путешествия автомобилем до Одессы. Два из трех наших автомобилей повреждены, причем один ремонту не подлежит, и я уже успел в достаточной мере насладиться несуразностями советской жизни, чтобы опасаться за безопасность третьей машины.
Наши проблемы, в конечном счете, имеют не столько механический, сколько навигационный характер. Где-то между Черкассами и Уманью мы полностью теряем правильный курс, запутавшись в неточных картах и дорогах, лишенных указателей, и плутаем по просторной равнине между полями пшеницы, поросшими сорняками. Наконец мы выбираемся на главное шоссе Киев — Одесса, узкое, но, к счастью, не загруженное. Мы переезжаем через быструю реку Буг, и в 12 милях к северу от Одессы встречаем первые виноградники, замеченные мной в Советском Союзе. Здесь люди смуглее, очень похожи на турок, и светлые волосы северян уступают место блестящим и черным прическам юга.
К 18:00, преодолев 300 миль, мы благополучно въезжаем в Одессу. С верхушки Потемкинской лестницы, находящейся в нескольких сотнях ярдов от отеля, я возношу хвалу Господу близ Черного моря.
День 38: Одесса
Мы устраиваемся в гостинице «Лондонская», расположенной на обсаженной деревьями эспланаде над портом. Она украшена тяжелым фасадом в стиле неоклассицизма, была построена в 1910 г., в 1948-м ее переименовали в отель «Одесса» в рамках политической борьбы с «космополитизмом». Но — спасибо гласности — на прошлой неделе ей вернули первозданное имя — The Londoner. Вестибюль достаточно аккуратно изображает лондонский клуб, темный и даже величественный — при колоннах, витражах в окнах, широкой и самоуверенной, полной своей значимости мраморной лестнице.
Столь же декоративен, но куда более потрепан санаторий «Куяльник», одно из самых знаменитых учреждений Одессы, куда люди со всего Советского Союза обращаются ради грязелечения. Грязь извлекают из соседней лагуны, некогда выходившей в открытое море и накопившей в себе минеральные осадки, которые считаются полезными при артритах и респираторных заболеваниях, смещении дисков позвоночника, тромбозах и заболеваниях печени, помогают укреплению нервной системы. Построенный в 1892 г. как ряд павильонов в стиле рококо, он так окончательно и не оправился от затопления в 1941 г., когда поблизости была взорвана плотина, чтобы остановить или хотя бы задержать наступление германских войск. Он оставался под водой до 1948 г.
После всех трудностей нашего путешествия от самого Крайнего Севера я готов испытать любую сулящую утешение процедуру и потому следую за организаторами вверх по ступеням санатория. Впереди меня три женщины, одетые для пляжа и грызущие початки кукурузы. Внутри здания меня ведут по коридорам мимо ожидающих пациентов, через небольшой дворик с облупленными, сырыми и неровно оштукатуренными стенами. Сероводородный запах тухлого яйца становится все сильнее по мере приближения к лечебному залу, я уже начинаю жалеть о своем намерении.
Кровати, или, точнее, лечебные столы, выставлены в два ряда вдоль каждой стены на мощеном, омываемом водой полу. Мер приватности здесь не предусмотрено, и меня окружают джентльмены, находящиеся на различных стадиях интимной обработки их тел. Один из мужчин восстает всем измазанным нагим телом со своего ложа, производя впечатление только что выбравшегося из болота. Другому ставят грязевую клизму с помощью белого пластмассового шприца.
Пришло мое время, и сестрица, благородная, проникнутая материнским духом дама с розовыми ушными кольцами размером с корабельный спасательный круг, ведет меня в комнату для переодевания, из которой я выхожу уже в совершенно первозданном виде и обнаруживаю леди в белом халате, при рыжих волосах и розовых очках, выдавливающую из резиновой трубки слой мерзкой черной слизи на запятнанную бурую простыню. Она приглашает меня в самую середину. Первым делом меня удивляет, насколько тепла эта грязь, потом насколько приятно ее прикосновение к моему растертому телу и, наконец, какой покой приносит душе лежание завернутым в нее подобно boeuf еп croute — говяжьей вырезке в тесте. Все вокруг — мерзкий запах, обстановка коровьего стойла, хлюпанье дальних клизм — забывается, уступая место чисто тактильному удовольствию, которое приносит лежание в теплой грязи.
Излучая здоровье, самую малость припахивая морскими осадками, я прохожу по пляжу, с которого берется эта терапевтическая грязь. Грязь лучше всего накладывать только на то место, которое нуждается в ней, и поскольку большинство страждущих белокожи, берег являет собой загадочную черно-белую картину. Местный врач отправляется в море с намазанными грязью ногами, похожими на высокие черные сапоги.
