— Мне нечего терять.

— Так уж и нечего? А твой сын?

— Позволь напомнить, Эан. Ты обманом заставил меня поклясться, что я убью его.

— Я хотел, чтобы ты убил узурпатора, ограбившего меня, а не мальчика.

— Не говори загадками. Впиши мое имя в свой список предателей. И проваливай.

Эан подошел к постели и грустно улыбнулся. Он выглядел лучше, чем прежде — моложе, свежее. Кожа стала ровной, разгладились искаженные злобой или болью черты лица. Только глаза без белков все еще были неприятно странны.

— Все очень плохо, Драко? Как ты живешь тут, совсем один, без надежды вернуться?

— Я своими руками надежду загубил. Так что я в полной мере…

— Нет, не загубил. Отдал всем бегущим, так вернее. Вернул давно потерянное. Даже я не смог бы сделать больше.

— Когда ты был королем, ты и не хотел.

— У королей свой долг перед этой землей.

— А как насчет шестерых богов? Они знают, что к ним теперь присоединился седьмой?

— Они все знают. Знали. И будут знать. Они спорят теперь, спорят целую вечность, но я встану на твою сторону, если им угодно будет спросить меня.

— О, да тебя повысили в должности. Уже и богам советуешь?

— Смертные и боги — суть одно. Джаяти доказал на деле.

— Только плохо получилось.

— Все из-за природы смертного, питающегося смертным веществом. Пока этот круг не разорвать, вы будете делать ошибки. Мы все будем делать ошибки. Возьмем, к примеру, меня? Отчего я не ухожу, отчего я желаю смерти своего врага, отчего представляю ее и радуюсь заранее?

— Ну, уж… и не знаю даже. Может, потому, что ты вообразил себя каким-то высшим существом, вообразил, что ты равен богам — а на деле просто жестокий, мстительный говнюк?

Эан рассмеялся.

— Ты отрекся от своего обещания, Драко.

— Отрекся.

— А я от своего — нет. Ведь я обещал быть с тобой до конца, помочь тебе даже там, в Ан-гри-и?

— Что-то такое припоминаю. Но об «Ангрии» придется забыть.

— Ты с этим смиришься?

— Выбора нет.

— Ты боишься?

— Я устал.

— Боишься потому, что Гарри Поттер тебя оставил?

Драко промолчал.

— Но он не оставит тебя. Я знаю. Ходят слухи о людях, которые собираются в Гаванях Скорби, на Переправе Быка. Все недовольные, все отчаявшиеся, все, кому страшно — идут туда. А по Фаэйре ходят слухи о демоне в рогатой тиаре, который скользит во тьме, и глаза его смотрят с высоты.

Рывком, выплеснув на пол волну жемчужин, Драко сел.

— Это правда? Где он?

— То здесь, то тут.

— Эан, хватит! Ты только и делаешь, что играешь…

— Он идет сюда с севера. Отряды повстанцев пойдут с юга. Когда они встретятся, ты окажешься в сердце битвы, Драко. И тогда ты не спрячешься, не сможешь выпить отраву и просто уснуть. Тебе придется выбрать.

— Что я должен сделать?

— Спасти своего сына.

— Но как, ради Мерлина, что я могу…

— Не зови сюда этого простака, волшебника-недоучку из чужих земель. Здесь другое волшебство, куда страшнее. Слушай внимательно. Ты умен. Ты догадался уже, что мой камень держит душу твоего сына в заложниках. Мой камень не отпустит ее. Больше никогда.

— Да. Да, я знаю давно…

— Душа его все еще жива, хоть и прячется. Прячется, как я, в темной комнате в далеком лабиринте. Ты не дозовешься, и больше не пытайся, иначе камень убьет ее.

— Я буду…

— Когда камень будет извлечен из тела, тело рассыплется в прах. А душа мальчика окажется в ловушке. Тогда ты возьмешь камень и принесешь его мне. Я заберу его и верну себе трон. А ты вернешь себе сына. Невредимого. Целого. Душу и тело.

— Но как я тебя отыщу? Ты сам придешь сюда? Или будешь всегда здесь, со мной?

— Мы встретимся там, за порогом. Иного пути нет, а здесь я пока что — лишь тень, я не могу говорить иначе, чем в твоем сне, и я не живу иначе, чем говоря с тобой.

— Я должен пронести камень в Высокую Дверь? Тогда я просто могу… взять Скорпиуса и…

— Ты не сможешь, — с состраданием сказал Эан. — Уже не сможешь. Камень, облеченный телом, сильнее всего, что есть, любого оружия и любого волшебства. Он высосал из мальчика все, всю его силу, желание жить и любовь к отцу, и теперь он очень, очень силен.

— Я все равно не смогу…

— Тогда вы оба погибнете. Ты погибнешь здесь, от яда или… или от чего похуже. Он будет заперт навсегда. В вечности. Во тьме. И никто не зажжет свечу в его комнате там, далеко-далеко. Я знаю, какой ужас владеет сердцем при слове «вечность».

Но я вошел во тьму взрослым мужчиной, умудренным и готовым мстить. Скорпиус вошел во тьму ребенком, он состарится там, взаперти, но это старение не принесет ни радости, ни довольства, ни разума. Он сойдет с ума, возможно. Или будет убивать себя раз за разом, и каждый раз после такой попытки будет просыпаться в темнице.

— Камень нельзя извлечь без меча…

— Я знаю. Малоун позаботился об этом. Положись на старика, его жажда мести почти равна… моей. Меч Луча принесут с юга. Ты возьмешь его и сделаешь все, как я велел.

Эан нагнулся и дотронулся до щеки Драко. Прикосновение было холодным и ласковым.

— Теперь спи. Спи без яда. Я отдаю часть украденных у тебя снов. И теперь — никаких обещаний, Драко Малфой. Ты сделаешь все и без них.

По дворцу ползли слухи быстрые, как сороконожки, и тихие, как ветерок в душный полдень. Не помогали уже ни отрезанные языки, ни казни.

Вокруг Файэры, светлого, большого и вольнолюбивого города на северной оконечности полуострова, бродил рогатый демон, и многие утверждали, будто явился он, чтобы отомстить за поруганную честь Далейнов.

Южнее, в скалах вокруг Гаваней Скорби, необитаемых и опасных, прятались, по слухам, целые полчища ночных оборотней — и их тоже звала жажда мести.

Иные паникеры считали, будто на помощь этой армии оборотней движутся тысячи других — переходят мост, неслышно спешат из страны Полуночи.

Золотые патрули не жалели ни магии, ни оружия. Мечи их тупились о разрубленные тела, каждый день на площадях Золотого Града ставили новые виселицы и кресты. По городу полз липкий, животный запах крови и страха.

Дворец, между тем, погрузился в череду праздников — один за одним, словно Король пытался заглушить в себе что-то, заставить придворных молчать, заставить прислугу не думать ни о чем, кроме очередного пиршества.

Драко сидел за длинными столами и смотрел, как они едят и пьют, смотрел в загорелые, гладкие лица, на разноцветные перстни и сияющие диадемы всей этой зарвавшейся знати — и не знал, найдется ли в душе у него хоть капля сочувствия для очередного впавшего в немилость.

Это с их молчаливого, трусливого согласия на трон был посажен мальчик, дитя, не знавшее до того ни жестокости, ни боли, это они смеялись, когда в зал вносили очередную жертву Годрика Грея — точнее, очередную часть ее тела.

Повернув голову, Драко краем глаза увидел, как Грей наклоняется и что-то шепчет Скорпиусу. Тот фыркнул, потом засмеялся. Поднял руку, и лакей метнулся вдоль столов.

Драко уставился в тарелку. Он попытался заставить себя подцепить кусок ростбифа, но безуспешно. Руки его дрожали.

— Пожалуйте к Королю, — шепнул лакей, подобострастно склоняясь к его плечу.

Драко с неохотой поднялся.

— Иди сюда, — мальчик поманил его, и Драко взошел на ступени. — Ты опять грустный.

— Ничего подобного…

— Мы с Годриком придумали, как тебя развеселить.

— Мой король, я не…

— Дай мне сказать, папа! Почему ты всегда перебиваешь?

— Прости, — Драко уставился себе под ноги.

— Тебе ведь Милана понравилась?

— Кто? Ах, она…

— Мы решили назначить ее на место Малоуна. То есть, на место жены того, кто займет его место.

Пауза.

Драко рывком поднял голову. Глаза его сына блестели, он так явно, откровенно наслаждался очередной невинной выдумкой, губы были раздвинуты в шаловливой улыбке.

— Ты ведь не против?

— Почему же я должен быть против? — растерянно сказал Драко.