Дни его тянулись совершенно одинаково, убийственная цепочка, звеньям которой он и счет бы потерял, если бы не отмечал на выпрошенном у Шейна листе каждую прожитую здесь ночь.

Ранний подъем, когда солнце не выкатывалось из-за горизонта — а просто появлялось в небе, подобно вспышке, приглушенной, правда, завесой вечных облаков. Ночи в стране Полудня были темны, как ад, но коротки — Драко однажды произвел нечто вроде астрономических наблюдений, и вывел, что светлое время суток здесь длится ровно в шесть раз дольше абсолютной темноты.

Итак, подъем: спал он в маленькой каморке в хозяйском доме, без окон, без двери даже — альков в дальнем конце каминного зала. Тут была устроена узкая постель. Белье всегда было чистым и хорошо пахло, но кровать была неудобной, и он часто просыпался с ломотой в спине, с затекшей ногой, или онемевшей шеей.

Умывался в том сарае, где в первый день ему устроили баню, умывался вместе со всеми слугами, слушая их сплетни, бесконечные и бессмысленные, как чириканье птиц в ветвях тополей. Вместо завтрака каждый получал по кружке молока и по куску серого пористого хлеба. Здоровая пища, спасибо и на том.

Затем наступало время работы — Лауро с появлением Драко обленился и только отдавал приказы, часто, впрочем, весьма нелепые. В конце концов, его отослали куда-то на ферму, Драко же выполнял всю мужскую работу — таскал тюки с шерстью и готовым товаром, сбрасывал снопы в мялку, приносил воду из колодца, колол поленья, латал прорехи в стенах мастерской, в сараях и амбарах, запрягал повозку, если Шэннон выезжала по делам, ходил за лошадьми. К обеду он уже валился с ног от усталости. Обед приносили обыкновенно в мастерскую, и, пристроившись подальше от щебета работниц, он раскрывал книгу и читал, поспешно жуя и глотая, почти не чувствуя вкуса.

К ночи, когда работа была сделана, его звали на ужин с Шэннон и Шейном. Были дни, когда во время этих милых бесед он просто клевал носом. Но бывало, что разговор становился интересным, особенно если Драко рассказывал им о сыне, об Англии, о волшебстве в том, замирном, мире.

Затем отправлялись спать — Драко заметил, что обитатели страны Полудня старались дотемна завершить все крупные и важные дела, а двери крепко запирали.

Сны, в которых он встречал Поттера и Скорпиуса, и был так невозможно, до боли, счастлив, повторялись из ночи в ночь.

И вновь день, без утра, без рассвета — неумолимый, бессовестно отнимавший надежду — круговерть тяжелой работы — книги — и снова эти сны.

Только Шейн его и развлекал.

Однажды они вдвоем отправились к затопленной балке на краю льняного поля. Был один из тех редких ветреных дней, когда тучи вдруг разошлись, небо было роскошным, сияющим, солнце било в глаза, сверкало в листве, заглядывало в каждый скромный синий цветок.

Балка эта некогда была оврагом, а потом поросла ветлами и осокой, и по дну ее побежал было, да и заболотился, глубокий ручей. От дождей он вспух и поднялся, превратившись в запруду, с черной водой и устланным палой листвой дном. Здесь было прохладно и неуютно в пасмурные дни — а в такой день, как этот, даже приятно: таинственный сумрак внизу, яркое солнечное буйство там, над обрывом, где качались головки цветов и бродили, недовольно перекликаясь, овцы в густых белых шубках. Гремел колокольчик, слышались окрики пастушки, и все дышало покоем: покоем сладким и опасным.

Шейн, скрестив ноги, уселся на берегу. Драко примостился рядом, и раскрыл было книгу, но смуглая ладонь легла поверх страницы.

— Хватит читать, Драко-беглец. Ты все прочел и все узнал, что тебе нужно. И все равно ни в одной книге не напишут, куда отправился твой сын.

Драко вынул из кармана разрозненные, кое-как собранные им в эти дни листы:

— Я выписываю то, что мне понадобится. И хочу составить карту… Та, что у меня в голове, никуда не годится. Она устарела. Многое изменилось.

Шейн фыркнул.

— Поговори со мной, — приказал он, отобрав книгу. — Скажи, зачем ты так ищешь его? Ты его любишь?

— Он мой сын.

— А если он уже мертв?

Драко улыбнулся.

— Это невозможно. Он ведь только наполовину здесь — он полумертвый, по-вашему. Здесь его невозможно убить. Вот почему я не думаю, что искать надо в стране Полудня. Вы не слишком-то доверяете полумертвым и полуживым.

— Наша Королева из полуживых, — напомнил ему Шейн.

Драко задумчиво кивнул.

— Вот почему я хотел бы ее увидеть и…

— Мечтай, мечтай, — Шейн так и покатился со смеху.

Драко обернулся и глядел, как он разлегся на траве, раскинув ноги и руки, узкоплечий, гибкий, наглый… Иногда он узнавал в этом избалованном мальчике себя — и становилось неприятно. Неприятны были ему эти перстни, которыми Шейн то и дело хвалился, камни с волшебными свойствами, древние и изысканно обточенные, золото, серебро, крупный жемчуг. Неприятна излишняя любовь к затейливым, девичьим почти, прическам, одна другой пышнее и вычурней. В мелкие косички Шейн вплетал цветы и ленты, крупные косы закалывал гребнями.

— Послушай, — Драко решил сменить тему. — Ты ведь мог бы выехать в город? В Рубиновое кольцо? Ты мог бы спросить там о Гарри. Поискать его? Для меня.

Шейн поднялся на локте.

— Зачем тебе этот слепой?

— Мы с ним вместе…

— Брось, — протянул Шейн с нехорошей усмешкой, — он такой неприятный. Я был рад, что мама его не купила.

— Он был со мной, — упрямо сказал Драко, — это я его сюда притащил, если уж на то пошло.

Историю с залом Завесы Шейн уже знал. Она доставила ему немало удовольствия, особенно та часть — на взгляд Драко, весьма мрачная — когда оба путешественника падали в невидимом колодце.

— Да теперь-то уж все равно. Каждый теперь сам по себе. Тебе повезло. Ему нет.

Драко отвернулся.

— Что ты? Не думаешь, что тебе повезло? — потребовал Шейн, дернув его за рукав. — Мы не нравимся тебе? Мама не нравится? Я — не нравлюсь?

— Ты мне нравишься, — сказал Драко. — Ты умный, развитый, смелый мальчик.

— Ты бы хотел, чтобы твой сын был таким? Таким, как я?

Драко опешил. Шейн же сел рывком и подвинулся ближе.

— Я… нет, я… Я не думаю, что…

Еще ближе. Дыхание его касалось шеи Драко. Шейн бесцеремонно отвел в сторону прядь сильно отросших волос и почти дотронулся губами до кожи.

— Скажи, что хотел бы.

— Шейн, послушай…

— Поцелуй меня.

Драко не смел отодвинуться. Это была и просьба, и приказ.

— Что?..

— Как ты своего сына целуешь. Как будто я — твой сын. Обними меня, поцелуй.

Драко медленно повернулся и неловко обнял Шейна за плечи, быстро и сухо поцеловал — клюнул — в гладкую щеку.

Черные глаза смотрели испытующе, строго и холодно.

— Не так. Ты не так его целуешь, своего сына.

Драко оттолкнул его, разозлившись на себя, на него, на всю эту мерзкую страну.

— Избалованный, — выдохнул он, — ты избалованный, ты злой, испорченный сопляк. Сам не знаешь, о чем просишь. Ты не понимаешь, что такое отец, у тебя и отца-то не было… и ты совсем извратил… все извратил в этой своей красивой головенке.

Драко ткнул пальцем в черепаховый гребень, скреплявший две толстые косы.

Шейн вскочил и без раздумья, ни на секунду не изменившись в лице, отвесил Драко пощечину. Драко схватился за скулу, не успев даже понять произошедшее до конца, а мальчишка ударил его еще, и еще раз. Бил наотмашь, со всей силы. Потом поднял ногу и пнул беглеца в живот.

В Льяном краю Драко ни разу пальцем не тронули — не считая окрика Шэннон, когда их с Поттером разлучали в первый день.

И эта неожиданная, страшная перемена так его ошеломила, что он согнулся пополам, задыхаясь, смаргивая слезы, забормотал что-то сквозь сбитое дыхание — и умолк.

Его время в поместье наполнилось не только страхом — и не столько им, но надеждой, на этот раз горькой, яростной, жестокой. С надеждой такого рода идут в атаку солдаты гибнущей армии.

Драко очень давно не испытывал подобного: можно сказать, что и вовсе позабыл об этой стороне собственной натуры. Цепкой, расчетливой, жесткой.