– Прекратите оскорблять по национальному признаку!

– Оскорбляйте по какому-нибудь другому, – подхватил Вилька, он же Вилен Свободин, человек известный в молодежной среде, в Интернете, его приглашали на телевидение, в известную комическую передачу, но, как уверял Вилька, испугались конкуренции, потому что он еще до начала записи довел своим юмором до истерики осветителей, операторов, режиссера, публику в студии, гримерш и костюмерш и даже самого ведущего, который, икая и утирая слезы, сказал: «Иди отсюда!»

Все одобрительно зашумели, увидев, кто с ними.

– Мы к этому не имеем отношения! – кричал Шоша.

– А кто милицию вызвал?

Вот оно, спасение, тут же понял Шоша. Как сказал охранник, кто тут был? Шелкунов был, Челобеев, Дуплянкин, Маркин. Но Челобеева, Дуплянкина и Маркина могут не знать, а вот Шелкунов известен всей стране. Он ведь мало что совладелец ресторана, он всей страны совладелец, можно сказать. Опасно на него сваливать? Да, опасно. Но, во-первых, почему сваливать? Это правда! Во-вторых, Шоша всегда может отговориться тем, что не сдавал Шелкунова, а, напротив, защищал его имущество.

– Шелкунов тут был! – закричал Шоша. – Он и вызвал!

– Какой Шелкунов? Тот самый?

– А какой же еще!

Толпа зашумела, словно обрадованная этой новостью. И правда, одно дело – взять штурмом провинившийся ресторан, другое дело – выступить против власти в лице Шелкунова. Это серьезнее и масштабнее.

Но у многих в руках были столбики от перил. Руки зудели, бросить столбики просто так на землю не хотелось, это скучно, это не завершает действия. Поэтому кто-то не стал сдерживать себя и швырнул-таки в стекло. Оно с великолепным звуком треснуло, но не разбилось. Тогда стали бросать все. Общими усилиями разбили несколько окон, после чего стали отходить к дороге, чтобы направиться…

А, собственно, куда?

Вопросом этим задавались многие, но неизвестно (и до сих пор не выяснено), кто дал ответ.

– В Кремль! – таков был этот ответ.

– В Кремль! – с охотой подхватили все.

– На Кремль! – еще раз завопил кто-то.

– На Кремль! – подхватили другие.

Казалось бы, какая разница – «в Кремль» или «на Кремль»? Но разница, конечно, есть. Недаром же братская наша самостийная Украина так борется за изменение правил русского языка в свою пользу и настоятельно требует, чтобы говорили «в Украину», а не «на Украину». Не только потому, что с «на» получается обидное географическое значение, а не государственное, как у острова или полуострова: «на Борнео», «на Кубу», «на Ямайку», «на Сахалин», а хотелось бы, чтобы как «в Англию», «в США», «в Аргентину». Но есть еще в предлоге «на» опасный призвук нападения. «В Украину, в Кремль» – как бы в гости, на экскурсию. А «на Украину, на Кремль» – это уже не в гости, это совсем другое [1].

Итак, в одну минуту из-за стилистической небрежности одного из кричавших смысл акции коренным образом изменился.

На Кремль.

Милиция, вызванная Шошей Коркия, прибыла, но увидела, что ее сил не хватит. К тому же она не понимала, в чем дело. Вызвали для подкрепления различные части специального назначения.

Они поступили просто: перегородили улицу живой силой, то есть самими собой, считая, что этого достаточно. Все-таки двойной кордон со щитами не так-то просто пройти и оттеснить.

Технику, то есть автомобили, решили пока не задействовать, и это была ошибка.

Толпа, подошедшая к омоновцам, примолкла.

Тамара Сергеевна была где-то в глубине. Ее пропустили вперед, и она пошла.

Она пошла на омоновцев, не ожидавших этого. А за нею двигались люди.

И вот Тамара Сергеевна подошла и, не останавливаясь ни на секунду, шагнула на щиты, словно не замечая их, наблюдая только за тем, чтобы ее сына не потревожили, не задели. И ряды раздвинулись, и омоновцы, стараясь не глядеть на мертвого юношу, лежащего на руках матери, разошлись в стороны. Потом пытались сомкнуться, но было уже поздно: в брешь просочились другие – и всё расширяли проход. Прискакал на горячем военном джипе какой-то чин, начал кричать на того, кто руководил здесь действиями. Ему ответили невежливо.

Тогда дэпээсники со всех окрестных улиц стали заворачивать сюда машины. Мгновенно образовалась пробка. Была надежда на то, что демонстранты попортят машины, а некоторые вскочат на них ради хулиганства, но в толпе уже образовались направляющие и руководящие центры, не допускавшие эксцессов. Люди осторожно обошли машины и двигались дальше, сумев таким образом вылиться на широкий Ленинский проспект. Именно в его окрестностях все началось, а на нем продолжилось.

Тогда в том месте проспекта, где по сторонам один к другому лепились сталинские тяжеловесные дома и не было обходных путей, а подворотни легко перекрыть, решили поставить заслон уже серьезный: тут были и грузовики, и всяческие омоновцы со спецназовцами, и ушастые стриженые милиционеры-новобранцы с цыплячьими шеями, оживленные – им нравилось, что сегодня отменили классные занятия, строевые подготовки и скучные патрулирования, бросили наконец на настоящее дело.

А толпа росла на глазах. И чем дальше от Тамары Сергеевны, тем больше менялись версии происходящего. На расстоянии примерно двухсот метров сложилось твердое мнение, что хоронят молодого человека, которого четыре дня назад сбил на своей спортивной машине стоимостью в миллион долларов сын Шелкунова (и скрылся при этом), поэтому мать и решила, прежде чем похоронить своего сына, показать Шелкунову дело фактически его рук, он ведь отмазал сына, которого спешно заменили каким-то рецидивистом, пообещав ему сократить двадцатипятилетний срок до восьмилетнего, и он с радостью взял вину на себя. То, что он в это время находился в тюрьме, в расчет не принималось.

Еще дальше, где шли не поспевавшие за передовыми линиями пенсионеры, решили, что народ взбунтовался – и давно пора! – против жилищной реформы, проведенной два года назад, против монетизации льгот, проведенной пять лет назад, и против введения налога на недвижимость, который вот-вот введут, а может, даже уже ввели, но прямо не сказали.

Из каких-то подвалов, из красных уголков домоуправлений и библиотек, из кладовок ветеранских клубов, из штабов мелких политических партий и общественных объединений были срочно взяты плакаты и транспаранты, и, если посмотреть с высоты, картина получилась бы впечатляющей. Здесь были призывы, начиная с советских и кончая самыми последними: «Миру мир!», «Пятилетке качества – рабочую гарантию!», «Свободу Луису Корвалану!», «Нет поджигателям холодной войны!», «Руки прочь от Вьетнама!», «Слава КПСС!», «Космос – наш!», «Перестройку в массы!», «За гласность и демократию!», «Долой Павлова!», «Долой Ельцина!», «Долой Гайдара!», «Долой Лужкова!», «Долой ГКЧП!», «Долой Путина!», «Долой продажное правительство!», «Долой продажную Думу!», «Долой либерастов!», «Долой воров-чиновников!», «Долой МВД!», «Долой ФСБ!», «Долой коррупцию!», «Долой Кремль, даешь Москву!», «Долой Москву, даешь Россию!», «Похороним Ленина!», «Да здравствует Ленин!», «Да будут прокляты имя и дело Сталина!», «Да здравствует Сталин!».

И это только десятая часть воззваний, среди которых были и местного значения, например: «Нет проискам незаконных строителей и лично г. Костракова! Защитим детство наших детей!» – видимо, по поводу сноса детской площадки и постройки какого-то здания.

Было так еще рано, что настоящей суматохи в органах власти не возникло, всем издали казалось, что это локальные беспорядки. Возможно, они таковыми бы и оставались, если бы не то, что случилось вскоре.

А вскоре случилось следующее.

Как известно, в Москве каждый день умирают в среднем около четырехсот человек, когда-то больше, когда-то меньше. Легко сосчитать, что сколько умирает, столько и хоронят. И вот среди этих в среднем четырехсот умерших оказался Геннадий Матвеевич Юркин, шестидесяти лет, труженик коммунального хозяйства, живший и трудившийся в московском райончике, называющемся «Питомник». Когда-то, очень давно, здесь, по соседству с проспектом Ленина, был действительно питомник, где выращивали саженцы для озеленения столицы. Потом появилась новостройка из десятка пятиэтажек, вокруг высадили тополя и другие деревья, которые за полвека выросли выше крыш и скрыли кронами этот район, как индийские джунгли заращивают древний город. В отличие от индийского древнего города, тут жили люди – в тенистых дворах, среди бурьянов, сараев, гаражей, тут был свой особый мир, свой архипелаг, где Юркин знал каждый дом, каждую тропку, каждый подъезд и каждую квартиру. И люди знали друг друга, в отличие от многих прочих районов, где жители годами не знаются, даже проживая в соседних квартирах.