Как-то Шиманский совершенно случайно встретил дедушку Ваньки Жукова. Тот клял на чем свет автора знаменитого рассказа. Ведь мог же, мог подсказать ребенку правильный адрес — не подсказал. Только усмехался в душе, когда бедный Ванька писал на конверте: «На деревню дедушке». А ведь он, автор, человек грамотный, он знал, что по этому адресу письмо не дойдет. Вот такие у нас авторы, а еще Чеховы называются.

Но они хоть талантливые писатели, пишут великие произведения. Однако и в бездарных далеко не все так благополучно, как видится на первый взгляд. Серятина ведет извечную борьбу за статус шедевра. Она интригует обращается во все инстанции, требуя для своих дубовых персонажей нарицательного употребления, а для бессмысленных и безграмотных фраз — популярности крылатых выражений. Она любит себя, убогую. Восхищается собой смехотворной.

Чем бездарней произведение, тем больше в нем патриотов. Родная мура принимается на ура, потому что это своя мура, своя белиберда, своя ахинея. Как поется в народной песне, полюбил Чепух Балбесу, а она: «Иди ты к бесу! Не хочу с тобою быть, буду Родину любить!»

В таких условиях и сам становишься белибердом, ахинеем, несуразом в лучшем случае. Разницы между ними никакой, они отличаются лишь занимаемым положением. Кто-то главный герой, кто-то второстепенный, кто-то эпизодический, но все герои. Совершенно неизвестно, за что. Потому что все они патриоты, каждый верен своему произведению и ни на какое другое произведение его не променяет. Пусть это графомания, пусть бред сивой кобылы, но своей кобылы, а не чужой.

Однажды Шиманский попал в такую бредятину. Она была огорожена высоким забором, который мог бы показаться Китайской стеной, если б забористые слова были написаны по-китайски. Для не сведущих в подобных словах следует пояснить, что забористый — это написанный на заборе («Словарь забористых выражений»).

У центральных ворот стоял грозный белиберд с алебардой.

— Ты в своем уме? — почему-то поинтересовался он у Шиманского.

— В своем, — ответил тот, еще не зная, что свой ум — понятие относительное. Любая наука — это наука жить чужим умом.

— Тогда проваливай, — сказал белиберд, взмахнув алебардой.

Шиманский еле успел отскочить. И услышал за спиной смех, скорей добродушный, чем язвительный.

Владелец смеха вел подзаборную жизнь с внешней стороны забора и даже не думал проходить внутрь, потому что, как он объяснил Шиманскому, он не какой-нибудь проходимец, он скорей доходяга, из тех, что до забора доходят и здесь останавливаются. Потому что в жизни главное вовремя остановиться.

Владелец смеха объяснил Шиманскому, что жители этого Зазаборья все не в своем уме, потому что индивидуальная умственная деятельность у них запрещена, даже самые выдающиеся умы давно национализированы. И жители Зазаборья все в одном уме, который спускается им откуда-то сверху, а откуда — в точности не знает никто. И даже если их собственный ум по сравнению со спускаемым — все равно, что слон по сравнению с козявкой, они будут мыслить этим, козявочным, и старательно приседать, пригибаться, ползти на брюхе, чтоб никто чего доброго не подумал, будто они в своем уме.

Шиманскому это было непонятно. Может, потому, что он был недописанный.

Дописанный человек сказал: Ум дан человеку, чтоб скрывать свои мысли. Свои собственные скрывать, а наружу выставлять только общественные, государственные. Потому что хоть человек и в своем уме, но живет-то он не в уме, а в обществе, в государстве.

— А от кого ты без ума? — не без подвоха спросил владелец смеха, внутренне хихикая и скаля зубы, в предчувствии, как будет сейчас хохотать.

Шиманский ответил, что он без ума от Лизочки, от Луизочки, а также от Ларисочки. А еще от Алисочки и Анфисочки (эти у него были в запасе, вроде как на скамейке запасных игроков).

Тут владелец смеха выдал наружу все, чем владел. От раскатистого грохота белиберд выронил алебарду и так подпрыгнул, что перепрыгнул через забор, но тут же приосанился, важно прошел в ворота и, прижав к ноге алебарду, замер в исходной позиции.

Владелец смеха все еще смеялся. А отсмеявшись, объяснил, что в Зазаборье без ума нужно быть не от частных лиц, потому что частные лица все давно национализированы, а от государственных дел, государственных планов, задач и свершений, от композиционных построений, сюжетных ходов и других достоинств этого выдающегося произведения.

От таких высоких слов, которые значительно превысили высоту забора, белиберд замер по стойке смирно, хотя самих слов не слышал, а лишь ощутил их накал. И травы, которые давно полегли от скуки или от равнодушия, встрепенулись и вытянулись в струнку. И дома за забором стали выше, словно им прибавили по этажу. Один владелец смеха не реагировал на собственные высокие слова и, внутренне улыбаясь, продолжал дописывать Шиманского, чтобы тот мог войти в Зазаборье и стать полноправным его персонажем и даже, если понадобится, героем. Потому что когда у них быть прикажут героем, у них героем становится любой. А вот и два героя выходят из ворот. Чепух и Балбеса. Интересно, куда они собрались. Чепух объясняет: они идут за горизонт. Потому что за горизонтом намного лучше, чем здесь, перед горизонтом. А зачем же жить там, где хуже, если можно жить там, где лучше?

А как же родина? Ведь Балбеса собиралась любить родину. Не Чепуха, а только родину.

Она и теперь любит родину. Но что же делать, если хорошо только там, где нас нет, а здесь мы есть, значит, здесь нам всегда будет плохо.

Поэтому они с Чепухом идут туда, где их нет. За горизонт. Туда, где их нет и никогда не будет.

Последнее объяснение дал владелец смеха. И долго смеялся, потому что ему это почему-то было смешно.

Короля играет окружение, а мысль играют слова. И зачастую не только играют, но и выигрывают. А мысль проигрывает. Как набегут слова на мысль, она от них не отобьется. Поначалу сопротивляется, уходит в подтекст, но потом постепенно привыкает. Ей начинает нравиться, что ее окружает так много красивых слов, и она кажется себе более значительной, чем есть на самом деле. Надо построже быть со словами, вовремя их вычеркивать, а то, привыкнув словам, можно навсегда отвыкнуть от мыслей.

Сколько бродит по литературным проселкам вычеркнутого народа! Их бессмертные произведения читают и перечитывают, издают и переиздают, а они, всеми отвергнутые, не знают, куда приткнуться, и в случайных, сомнительных компаниях рассказывают, какие выдающиеся места они занимали, с какими великими персонажами были на короткой ноге. Но им никто не верит, и никуда их не берут. Потому что они не вписываются в систему другого произведения.

В государственную систему тоже далеко не все вписываются. Найдется, к примеру, достойный человек, за него бы ухватиться двумя руками, а его двумя руками вычеркивают. А потом удивляются: почему кого ни изберут, один у них хуже другого? Да потому и хуже, что лучшие в систему не вписываются.

Познакомился Шиманский с одним Вычеркнутым из классического произведения. Разлучили его с любимой женщиной, выдали ее замуж за другого. Вот такой авторский произвол. А его, Вычеркнутого, долго никуда не брали. Но потом он познакомился с другими вычеркнутыми, образовали они что-то вроде профессионального союза и стали бороться за свои права. За права Вычеркнутых. И что вы думаете? Чего-то добились. Отвели им маленький вычеркнутый островок и дали возможность развивать свое собственное, отдельное сюжетное действие.

Условия были трудные. Оказалось, что остров со всех сторон окружен водой, и даже не просто водой, а целым океаном, который на него накатывается, стараясь его проглотить.

Вычеркнутый был участником войны за независимость острова от океана. Весь остров был поднят по тревоге, поставлен под ружье, верней, под ведро, потому что против океана воюют ведрами.

Вычеркнутый на этой войне был барабанщиком в полковом оркестре. Барабанил по ведрам. Горячие были бои.