– Нет, – засмеялся Эдик, – это еще не двадцать первый век, он начнется с наступлением 2001 года. Вот это будет праздник! Знаешь, куда мы с Анькой махнем? В Лондон! Под Биг Беном будем встречать Миллениум!

Ирина Петровна хотела, по обыкновению, заметить, что Миллениум – не русское слово, но промолчала. Русские аналоги были громоздки и неблагозвучны; да и вообще подумалось, что Эдик прав. Современный мир действительно устроен иначе, он движется очень быстро, и она просто не в силах его понять и освоить.

Ирина Петровна уже сидит на кровати, два ворчуна-костыля обещают поддержку, если вознамерится встать, только силы вдруг покидают. Нет смысла куда-то двигаться черепашьим шагом, если внук уже не увидит Лондон; и в следующий век не шагнет, навсегда оставшись в тихоходном двадцатом. Она, старая кляча, скорее всего, дотянет до нового тысячелетия, еще и поживет там, а Эдик…

И все же двигаться надо. Медленно, с кряхтеньем, со скрипом суставов (будто телега не смазанная!), надо вначале добраться до туалета, потом перейти в ванную и, вычистив зубы, приковылять в кухню. Когда-то она досадовала на столь маленькую, в пять квадратных метров кухню, сейчас – радуется этому. Усевшись на стул, можно дотянуться до полки с крупами и одновременно до кастрюль; раковина тоже в пределах досягаемости, лишь к плите приходится вставать. Ирина Петровна на секунду отставляет костыли, чтобы поджечь газ – и тут же теряет равновесие. Первая опора – плита, затем буфет, а вот и стол со стулом, любимое место времяпровождения.

Пока варится каша, она «листает» телепрограммы, благо, пульт – дистанционный. Калейдоскоп картинок всегда отвлекал, помогал забыть о треклятой шейке бедра, о старости, но сегодня, похоже, не тот случай. В новостях показывают автомобильную аварию с участием десятков машин, называют число погибших, и вновь подкатывает дурнота.

Решение уже созрело: не надо идти. Если что, ухаживать за больной старухой Георгию с невесткой, а разве тем своего горя мало?

Когда тишину прорезает очередной звонок, тревога вспыхивает с новой силой. Неужели сын прислал машину? Ирина Петровна, конечно, в состоянии сойти вниз, сесть в автомобиль, проехать три минуты до Охтинского кладбища, но выдержит ли она похороны? Ей вдруг остро хочется спрятать голову под подушку, чтобы ничего не слышать, не видеть, не знать…

На этот раз беспокоит Ольга. Такая же старая, она все-таки нашла силы добрести до кладбища и, по своему обыкновению, держит отчет. «Я твои глаза и уши», – говорит Ольга, регулярно докладывающая обо всех новостях в районе. Для больших событий у Ирины Петровны есть телевизор, для малых – Ольга, знающая все и обо всем. Где открылся новый магазин, куда переехал собес, почему вырубают деревья в соседнем сквере – об этом Ирине Петровне докладывали по телефону или за чашкой чаю. Сегодня тоже будет чай, новые подробности, пока же Ольга интересуется ее состоянием.

– Не поедешь? Правильно, дома пересиди, не с твоим здоровьем по кладбищам ходить…

Пауза, в трубке слышен уличный шум.

– Ты откуда звонишь? – спрашивает Ирина Петровна.

– От ворот кладбищенских. Мне этот дали… Мобильный телефон.

– Что дали?

– Телефон такой, с улицы можно звонить. Кто-то из его начальства дал, тут вообще много людей из фирмы. И венков куча, и катафалки шикарные… Говорят, фирма взяла похороны на себя, это правда?

Еще пауза, Ирина Петровна сглатывает комок.

– Не знаю, надо спросить Георгия. Как он там?

– Белый весь… И рот не закрывает, вроде как дышать ему тяжело…

Хочется, чтобы «глаза» на время ослепли, а «уши» оглохли. И чтобы похороны были нормальные, без запоздалой, никому не нужной пышности, только усиливающей горечь утраты. Ирина Петровна вдруг ощущает острую неприязнь к «фирме», характерную для всего (или почти всего) ее поколения. Откуда взялись эти бесчисленные «фирмы» с чудовищными аббревиатурами ООО, ЗАО и т. д.? Эдика ценили, естественно, но ведь и пахали на нем, использовали темперамент, задор, по сути, эксплуатировали!

– Ладно, потом зайду, расскажу, а то телефон назад требуют.

«Не такая уж она старая…» – думает Ирина Петровна про Ольгу, внезапно ощутив разницу в возрасте. Она давно забыла про эту разницу, смешно было думать об их давних отношениях учителя и ученицы. Но шейка бедра вновь обнажила девятилетний разрыв, со временем стершийся.

Немощь, как тяжелый камень, все чаще утягивала Ирину Петровну в прошлое, и оживали мерзлые улицы города, погруженного в беспроглядную темноту; лишь вспышки снарядных разрывов нарушали ее. Самое ужасное было: двигаться по льду Невы, когда срезала путь от Охты до Финляндского, где располагалась бывшая музыкальная школа, наспех переоборудованная в обычную. Ее распределили в школу на Среднеохтинском, но та сделалась госпиталем, и приходилось мотаться к Финляндскому, а это, если по набережной, немалый крюк, можно окоченеть по дороге. Напрямую по льду – в два раза короче, но вдруг налет? Когда она представляла, что ухнет в полынью, чтобы погибнуть в ледяной каше – сердце стучало, как у загнанного зайца, и ноги сами переходили на трусцу. Лишь в школе, отогревшись у огромной железной печки в учительской, она вновь становилась не испуганным подростком, а учителем. Закончившая перед войной педучилище, сама похожая на старшеклассницу, она выходила к своим «птенцам» как серьезный авторитет, защитник.

По сути, это были первые ее ученики. После зимы из четырех классов остался один: кто-то не вынес блокадных тягот, кого-то вывезли на большую землю. Тех же, кто остался, в течение сентября собирали по домам, зазывая на уроки. Оленька была ответственной за «керосинку», что болталась возле доски, высвечивая написанное Ириной Петровной. К ее приходу зажженную лампу нужно было повесить на крючок, выложить мел и тряпку, а к печке наносить колотых дров. За дрова, впрочем, отвечал Севка, ныне Всеволод Иванович, ведущий конструктор «Малахита». Хулиган, каких мало, он норовил вместе с дровами забросить в топку подобранные на улицах патроны, и однажды такую канонаду устроил, что все попадали на пол, как при артобстреле. Севка, Оленька, Валерик, Настя, Коля Луганский… Они давно уже Валерий Павлович, Анастасия Борисовна (Коля вообще умер давно), только памяти не прикажешь, в ночные бессонные часы эти пенсионеры с одышкой и сединой превращались в беззащитных детишек, которых юная учительница нередко разводила по домам.

Жизнь разбросала учеников, увела в другие города, в другие страны (один эмигрировал в Германию на старости лет), но костяк ее любимцев остался в Питере, и на каждый День учителя она получала букет и видела на пороге гостей. А Ольга вообще сделалась с годами близкой приятельницей, благо жили по соседству. Она наверняка рассказала остальным о ее горе, так что сегодня, не исключено, ей нанесут визит. Вот только Ирина Петровна не знает: хочет она их видеть или нет?

Визит был некстати, он выглядел абсурдом, и визитеров полагалось тут же выпроводить. Но как выпроводишь массивную энергичную даму, готовую смять и опрокинуть едва стоящую на ногах хозяйку? Дама втаскивает за собой худенькую угловатую девушку, называет фамилию, и в памяти всплывает: действительно, обещала провести занятие (знакомые просили), но забыла. Хотя какая разница? Забыла, отменила, раздумала – в таком контексте любой отказ правомерен.

Только дама по фамилии Шевлякова думает иначе. Затащив дочь (ее зовут, кажется, Инна) в комнату, она торопливо докладывает, мол, экзамен завтра, осталось всего ничего, а в голове – каша! Ладонь с толстыми пальцами укладывается на голову Инны, дескать, каша – вот здесь. И задача Ирины Петровны превратить содержимое во что-то иное, более съедобное для преподавателей филологического факультета.

– Я в долгу не останусь, обещаю! – Шевлякова указывает на костыли. – Может, вам хирург хороший нужен? У меня есть знакомые в больнице на Костюшко!

– Спасибо, – сухо отвечает Ирина Петровна, – у меня сын медик, он сделает все, что нужно.