Подарок явно по душе Бену.

– Спасибо, ребята… – говорит он растроганно. – А теперь пойдемте в зал, пора начинать.

Они рассаживаются на почетном первом ряду. Вскоре на сцену выходит Майк Науменко в своих фирменных темных очках, объявляя: гвоздь сегодняшней программы – Завадский, а мы так, поиграем для настроения. «Ва-ау!» – содрогается зал, когда музыканты «Зоопарка» берут первые аккорды. Разогревают зал на всю катушку, так что к перерыву публика уже беснуется в проходах и лезет на сцену, истошно крича: «Бе-на! Бе-на!». И он появляется, откидывает назад гриву, затем поднимает руку, утихомиривая разбушевавшуюся стихию.

– Мы обязательно отыграем свое отделение. Это обещаю вам я, Бен Завадский.

«Ва-ау, Бен! – отзывается зал. – Мы верим тебе!»

– Но пока надо проявить смелость и мужество. Из клеток, как нам сказали, вырвались хищники, а значит… Здесь есть настоящие мужчины?

Аск! Переглянувшись, они встают с почетных мест и, ловя на себе взгляды притихшего зала, направляются к выходу. Бен спускается со сцены, чтобы к ним присоединиться; когда же выходят наружу, совсем близко слышится грозный рык. С другой стороны отвечает вой то ли волка, то ли гиены, в общем, положение и впрямь серьезное.

– Давай, разбирай! – говорит Пупс, распахивая багажник джипа. – У меня все уже приготовлено.

Паскевич хлопает Букина по плечу.

– А ты говорил: не положено!

– Так кто ж его знал… Ладно, бери ружье.

Паскевич выбирает новенькое, в заводской смазке ружье с двумя расположенными друг под другом стволами.

– «Зауэр»? – спрашивает он.

– «Зауэр», «Зауэр»… – озабоченно отвечает Пупс. – Ты, главное, с предохранителя его сними и патроны вставь!

В этот момент из зала выбегает Конышев.

– Постойте, мужики… В общем, я с вами.

Когда он достает табельный «Макаров», Паскевич хмыкает, но вполне добродушно. Они жмут друг другу руки, потому что по-прежнему друзья, а друзья, как известно, познаются в беде.

И вот патроны загнаны в стволы, охотники выходят на травяной газон и встают спина к спине, оглядывая территорию. Хищники где-то близко, их глаза мерцают за пределами освещенного круга, даже запах долетает. Но охотники не боятся, наоборот, об этом они и мечтали, именно такая охота должна ознаменовать встречу друзей.

Что за тени мелькают среди древесных стволов? Ага, львы, их целый прайд – полдесятка самок и гривастый самец. Рыжие кошки выскакивают на открытое пространство и стремительно кружат вокруг горстки смельчаков, порыкивая и надеясь, надо полагать, на панику в человеческих рядах. А вместо этого: бах! Потом ба-бах! И вот уже гривастый бьется в агонии, окрашивая траву красным, а львицы кидаются врассыпную…

– Это вам не буйволов пугать… – бормочет Дед, стрелявший первым. Приблизившись к мертвой кошке (точнее – к коту), Пупс восхищенно крутит головой.

– Классный выстрел, прямо между глаз! Ты, Дед, и здесь остаешься отличником!

– Между глаз – это Бен, – скромно отвечает продавец леденцов. – Это он укокошил его вторым выстрелом.

– Все равно молодцы. Эй, Салазкин! Давай твою тачку, будем их в одно место свозить!

Носильщик охотно предоставляет свою тележку, на которую с трудом взваливают громадного зверя. Весь он не вмещается, хвост с кисточкой тянется по траве, вываливают же первый трофей перед ступенями зала.

После этого Пупс предлагает разделиться на пары и разойтись в разные стороны. А как же Салазкин с его тележкой? Его будем вызывать по мере необходимости, когда следующие трофеи появятся. А прикрывать его… Пупс скользит взглядом по выстроившимся в ряд охотникам и тычет в Конышева: будешь ты!

– Почему я?! – хорохорится мент. – Я тоже хочу зверя завалить!

– Потому, – отвечает Бен, – что милиция должна охранять своих граждан. Такие вот особенности национальной охоты.

Друзья смеются, и Конышев машет рукой: хрен с вами, уговорили!

Нет, это не зоопарк, это джунгли и тайга, саванна и буш, здесь собрались хищники со всей планеты, и каждый алчет человеческой крови. Алчете? Так вот вам дуплетом! Хотите зайти со спины? Но друг – всегда настороже! Бах! Бах! Ба-ба-бах! Выстрелы доносятся с одного, с другого края, куда то и дело вызывают Салазкина с Конышевым.

– Забирай косолапого… – небрежно говорит Букин, переламывая ружье и вставляя очередной патрон. Носильщик пыхтит, но даже с помощью охранника не может поднять медвежью тушу. Приходится помогать, да еще сопровождать до ступеней.

– Ого! – восклицает Паскевич (он – напарник Букина). – Ничего себе кучка!

Гора трофеев постоянно пополняется, тут лежат и ягуары, и гиены, и прочая мелкая шушера. Что, впрочем, вовсе не означает вседозволенности. В суматохе из вольеров начинают выскакивать травоядные: в испуге шарахаясь от выстрелов, они то и дело пересекают охотникам путь. Но, когда Паскевич пытается поймать в прицел ветвистые рога, Букин его одергивает.

– Так не договаривались! В смысле: сегодня отстреливаем хищников, ясно?

– Извини, увлекся…

Паскевич присаживается на траву, затем в блаженстве откидывается.

– Класс! Знаешь, сейчас я даже своей Раисе готов все простить. Вот такое у меня настроение! Ну да, она постоянно долбит мозги насчет денег, и насчет новой квартиры тоже долбит… Но такие моменты – все искупают, вся наша тупость, вся наша примитивность куда-то уходят в это время!

– Это верно, я тоже всем прощаю. Можно, в конце концов, не гнаться за прибылью, а жить как-то по-человечески, что ли… Но все ведь можно поправить, верно?

– Конечно! – убежденно говорит Паскевич. – У нас вообще все впереди!

Передохнув, они движутся к слоновьей вольере – если этот разбушуется, мало не покажется никому. Конечно, им жалко убивать слона, он ведь тоже травоядный, но если того потребуют обстоятельства, они на это пойдут. Ба, да его уже кто-то грохнул! Странно: выстрелы гремят в другой стороне, а здесь – туша убитого животного, ко всему прочему подванивающая. Первым зажимает нос Букин, следом то же делает Паскевич.

– Когда, интересно, он успел протухнуть? – вопрошает Букин.

– Да он вообще разложился, на нем и мухи, и червяки…

– Ничего не понимаю… – бормочет Букин. Протиснувшись сквозь мощные железные прутья, он приближается к туше, затем возвращается, бледный и растерянный.

– Эй, ты чего?

– Кажется, я начинаю догонять… – шепотом говорит он. – Этот тот слон. Прежний!

Паскевич замирает.

– И Майк прежний, а ведь он…

– Умер давно. И группы «Зоопарк» больше не существует. И мы с тобой выглядим как-то странно… Что у тебя с коленками? Они вроде как в другую сторону смотрят…

– Ау тебя… – Паскевич прокашливается, – шея вывернута. И шум какой-то, ты не слышишь? Будто сирена воет.

Въехавшая во внутренний двор общежития машина «скорой» не выключала сирену. Лишь когда из шахты лифта вытащили два тела, и их осмотрел врач, вой затих. Торопиться было некуда.

Она пересекает замерзшую реку торопливым шагом. Лед прочен, надежен, но вдруг налет? Тогда река становится ловушкой, ее покрывают пробоины и трещины, где плещет черная ледяная вода, значит, ускорим шаг. Впереди чернеет фигура человека, тоже идущего по льду – он как раз поравнялся со Смольным собором. Она хочет догнать человека, но фигура, как и громада собора, почему-то не приближаются! Почему?! Она еще прибавляет шагу, и опять такое чувство, будто ее оттянули назад. Странно: кажется, она знает человека, идущего впереди. Хочется крикнуть: «Эдик, не спеши! Подожди меня!» – но ледяной воздух не входит в легкие, получается не крик, а шепот. А главное, она безнадежно отстает, ей не хватает скорости, она черепаха, улитка, не соответствующая современному ритму жизни! Хотя – причем здесь современный ритм?! Сейчас блокадная зима, того и гляди, на берегу завоют сирены, предупреждая об очередном налете, превращающем реку в холодную могилу…