Звонок в дверь застает в ванной, где она решает навести порядок. Она даже невестке не позволяет прибираться в своей квартире: пока ухаживаешь за собой, в тебе бьется жизнь; переложишь заботы на родственников – считай, одной ногой в могиле.

– Иду!

Звонок повторяется, она спешит (если можно так выразиться) к двери, чтобы увидеть на пороге тех, кого ожидала. Валерий Павлович, Анастасия Петровна, Всеволод Иванович, ну и, понятно, Ольга. Без цветов, без улыбок, со скорбными лицами, они выглядят дряхлыми стариками, хотя им всего по семьдесят. Проходят в квартиру, рассаживаются, после чего повисает молчание, будто ждут, что Ирина Петровна что-то скажет. Ну, прямо как в те далекие годы, когда она была на две головы выше самого рослого из второклашек, и первое слово всегда было за ней. Увы, роли изменились, сейчас она готова уступить первенство любому желающему…

– Твои уже поминают? – нарушает молчание Ольга.

– Да, в кафе. Меня звали, только я не пошла.

– Понятно…

Следующую паузу прерывает Ирина Петровна:

– А у меня ученица была… Я отказаться хотела, потом подумала: почему? Кто-то строит планы на будущее, не у всех жизнь кончилась…

Внезапно наворачиваются слезы, тело сотрясают беззвучные рыдания, и будто прорывает плотину: ее обнимают, утешают, кто-то гладит по голове, кто-то всхлипывает за компанию. Ирина Петровна благодарна им, бросившим дела, забывшим про болячки и примчавшимся по зову Ольги. Ну, ладно, Всеволод крепкий, еще продолжает конструировать свои подводные лодки, у остальных же – сплошные поликлиники и вызовы неотложки. А семейные дела? Анастасия трех внуков вынянчила, так еще четвертого родили, и опять на нее повесили! Валерий на даче в Вырице безвылазно живет, значит, приехал издалека, бросив грядки и грибы, в общем, как и раньше, не оставляют в беде.

Когда водопад слез иссякает, Всеволод Иванович выставляет на стол коньяк, мол, у нас свои поминки, стариковские. Ольга идет в кухню (знает, где что лежит), приносит рюмочки, сыр, конфеты, и Ирина Петровна, утерев глаза, опрокидывает в себя пахучую жидкость.

Через минуту уже легче, отчаяние растворяется крепким алкоголем, и Ольга шепчет на ухо, мол, закусывай, а то захмелеешь! Они себе позволяли иногда по рюмке-другой, и приятельница знала: Ирине Петровне много не надо. Ей наперебой подсовывают немудрящую закуску, пододвигают ближе к столу, такое ощущение, что хотят окружить коконом, оградить от бед и несчастий. Не поздно ли? Нет, такое никогда не поздно. И пусть конструктор «Малахита» нальет по второй, Анастасия Борисовна отправится ставить чайник (не пьянствовать же они пришли!), и последуют воспоминания. Вспоминать – тоже жить, хотя и вполоборота назад.

На этот раз память оживляет эпизод, когда эта четверка и Коля Луганский помогали носить дрова, из-за чего едва не погибли. Накануне Ирина Петровна с другими учителями привезли с Финляндского шпалы – тяжеленные, грязные, они, тем не менее, их очень выручили (с дровами было трудно). Истопник с директором распиливали шпалы, учителя кололи, а носили дрова эти маломерки, задержавшиеся после уроков. И вдруг обстрел! Откуда-то из-за Ржевки заухало, захлопало, накрыв разрывами правобережье.

– По вокзалу они били… – говорит Валерий Павлович. – Все-таки узел железнодорожный, хотя и не работающий.

– Я тогда испугалась – жуть! – округляет глаза Ольга. – Первая убежала в подвал, меня директор еле вытащил!

Верно, вытаскивал, школьный подвал был неприспособлен под убежище, мог стать каменной могилой для всех. Когда решили разбить детей на группы и развести по домам, Ирине Петровне достались вот эти четверо и Коля, самый отчаянный в классе. Помнилось, как двигались перебежками, прячась в полуразрушенных домах, осторожно осматриваясь, так что движение получалось крайне медленным. Дети торопились, они хотели быстрее попасть домой, но Ирина Петровна сдерживала прыть, одергивала, хотя самой, если честно, хотелось пуститься вскачь. Ну, кто она была? Девятнадцатилетняя девчонка, у которой от каждого разрыва сердце убегало в пятки; она до сих пор не понимала, откуда взялась волчья осторожность и нечеловеческое хладнокровие. «Быстро – нельзя!» – тукало в мозгу, так что дети, в конце концов, присмирели, приняли этот замедленный ритм. То есть, приняли все, кроме Коли – Ирина Петровна прошляпила момент, когда тот вырвался и припустил к дому. Они долго провожались глазами фигурку, бегущую вдоль краснокирпичного заводского забора – именно по той стороне, что при обстреле наиболее опасна. Фигурка скрылась за домами, они с облегчением вздохнули, чтобы на следующий день узнать: Коля получил осколочное ранение в ногу. Нет, он не погиб, но ампутация ступни, можно сказать, исковеркала парню жизнь. Он объявился через десять лет после войны, уже основательно пьющий – пришел просить денег у Ольги. И у других он клянчил, даже у Ирины Петровны, и та, как ни странно, давала ему пару раз, чувствуя в глубине души вину. Он пропал году в шестидесятом, кажется, умер в лечебнице для алкоголиков; а ведь умница был, сообразительный, веселый…

Сейчас она тоже чувствует вину за то, что не сумела сдержать Эдика. Сходство очевидно, нетерпение, стремительность – бессмысленны, жаль только, эта мудрость запоздала, она умрет вместе с Ириной Петровной.

– Странно… – говорит она. – Тогда столько смерти было вокруг, столько ужаса, а такой боли почему-то не испытывала.

Ольга с Анастасией переглядываются, а Всеволод Иванович крякает, мол, не удалась терапия. Ирина Петровна понимает: ее специально уводят в прошлое, где она была моложе, сильнее, где она, возможно, спасла их от гибели. То есть, она-то так не считала, а вот эти четверо думали именно так, почему и протянули ниточку благодарной дружбы через длинную (и очень быструю!) жизнь. Они и других одноклассников разыскали, ну, кто в живых остался, Катя Самойленко даже статью об Ирине Петровне в «Вечерку» написала.

– Как там Екатерина Матвеевна? – Ирина Петровна сворачивает замогильную тему. – Вы говорили, операцию перенесла?

– Дочка говорит, уже ничего, – отвечает Валерий Павлович.

– Вы передайте, что Георгий может ее в Военно-Медицинскую положить. Медицина сейчас чудеса делает, все-таки двадцать первый век на носу. Приближается этот… Миллениум!

– Иначе говоря, рубеж тысячелетий, – степенно говорит Всеволод Иванович. – Редкая удача: перейти такой рубеж. Не всякому удается даже через границу века перейти, а тут…

– Редкая удача… – задумчиво отзывается Ирина Петровна. Они наперебой говорят, дескать, надо же, не думали – не гадали, что доживем до этой черты, могли бы навсегда остаться еще в первой половине уходящего века, а вот – добрались до такого рубежа! Ольга ворчливо возражает, мол, еще несколько месяцев до вашего рубежа, но с ней не соглашаются: это роли не играют, то есть, дожили. Это опять, как понимает Ирина Петровна, попытка отвлечь, заболтать то, чему нет названия, попытка заклясть словами черную бездну, которая съедает нас на любом рубеже, выхватывая жертву не глядя. Но она благодарна своим старичкам, главное, снова не расплакаться.

Она машет им рукой из окна. Сверху они выглядят маленькими (даже рослый Валерий Павлович), и вспоминаются кадры кинохроники, куда угодили и ее ученики. Тогда как раз начался салют в честь снятия блокады, как обычно, от Петропавловки. И эти ребята двинулись туда гурьбой прямо по льду, который теперь стал безопасным, Нева была всего лишь короткой дорогой к свету. Оператор долго держал этот кадр – крошечные фигурки, спотыкаясь, движутся по белому ледяному полю, а впереди – вспышки и сполохи салюта. И хотя разглядеть лица было нельзя, Ирина Петровна, не раз видевшая хронику, представляла: это Оленька, рядом Настя, чуть впереди – Севка с Валериком… «И ведь дошли… – подумалось, – и до Миллениума действительно дожили…»

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.