— Если он уж настолько разумен, то почему бы ему не подделать твои воспоминания? — не сдавался мужчина.

— Не будь дураком, солдат.

Этот аргумент на Дарко, как оказалось, подействовал больше всего. Он с сомнением стал разглядывать свои сапоги. Будучи журналистом, он ни разу не видел хоть отдаленно похожих. Да, в обмундировании сухопутных войск нередко использовались непромокаемые и невоспламеняемые ткани, но чтобы одеть стотысячное войско вот в такие вот сапоги, нужно было а — где-то достать лунное железо, которое в то время люди добывать не умели, — и б — выделить огромное количество денег, на которые правительство лучше бы приобрело пару ядерных установок. Словом, невыгодно и попросту невозможно.

— И все же они могли быть просто похожими. — Дарко настаивал на своем. — Сербские или боснийские военнослужащие о таких даже никогда и не мечтали.

— Боснийские — это понятно, — фыркнула Димитрия, как будто истина лежала на поверхности воды. — Было бы глупо надеяться на наше безмозглое правительство. Если уж они собственноручно подписали себе смертный приговор, поддакнув ООН, когда те впускали Посланцев на территорию Земли, то стоило ли от них ожидать чего-нибудь разумного?

— Тебе не кажется, что с ООН что-то было не чисто? Тогда я не заметил, но сейчас кажется странным, что они так быстро пошли на контакт с Посланцами.

— Ты хочешь сказать, солдат, возможно, эти пузатые дядьки в галстуках были в курсе?

— Может быть, Димитрия, я не знаю.

Дарко устало закрыл глаза. Свет падал на его светлые пушистые ресницы и отбрасывал яркие блики. Наблюдая за этим забавным зрелищем, Димитрия еле заметно хмыкнула, но, поймав на себе пристальный взгляд Хранимиры, тут же вернула себе серьезное выражение лица.

— В любом случае, всей их любимой Америке досталось по заслугам, когда их снес метеорит. Кто-то когда-нибудь же должен был надрать этим зазнайкам задницы, — заключила Димитрия, перекатывая между подушечек пальцев оставшиеся от их завтрака (по совместительству обеда и ужина) крошки.

— Хотелось бы быть таким оптимистичным как ты. — Дарко вымученно улыбнулся. — Но мне кажется, не все с ними было так чисто.

— Ты о чем?

— Помнишь эту темную историю с препаратами? С секретными анонимными наблюдениями за психбольными, которым давали какое-то "лекарство"?

— Ну?

— А что, если провести связь? — Дарко открыл глаза и, глубоко вдохнув, посмотрел прямо на Димитрию. — ООН заранее подготовилась к визиту наших "гостей", ничего не сообщая ни людям, ни правительственным организациям. Они через официально безнадежных людей — то есть сумасшедших — смотрели, как будет вести себя вирус, пересылая его за границу.

Димитрия встряхнула головой.

— Получается как-то слишком складно, солдат. Не верю я во все это.

— Хорошо. Помнишь, как летом тридцать второго убили одного из членов совета. В его крови нашли какое-то странное вещество — хлорофенин, кажется, а судмедэкспертиза заключила, что у него были серьезные психологические отклонения.

— Я никогда не смотрела новостей. — Девушка с извиняющимся видом развела руками в стороны.

— Ах, да, прости, — желчно пробормотал Дарко, и Димитрия скривилась. — Тебя хоть что-нибудь тогда интересовало? Или ты только лазила по соседским грушам?

— Я ходила в секцию по плаванию. Пыталась посещать другие кружки, но ничего не вышло. Я нигде не могла усидеть на месте дольше десяти минут.

— Кто твои родители?

— Отец — генетик. Ничего особенного. Мать была сотрудницей его лаборатории.

— Служебный роман? — хмыкнул Дарко.

— Куда уж там. Моя мама всегда крутила хвостом и всегда об этом любила хвастаться. Даже странно, что она обратила внимание на тихоню-генетика в очках. То, что она согласилась потом выйти за него, странно вдвойне. Я пыталась выведать у отца, как он завоевал мамино расположение, но это было все равно что об стену горох. В ответ на мои вопросы он только улыбался. Меня это жутко бесило.

Они снова вернулись к своей обычной манере общения. По странной закономерности, оба забывали о прошлых обидах, лишь стоило одному из них оказаться укушенным диким котом или получить удар "бритвой".

Еще некоторое время они беззаботно болтали. Хранимира при этом всегда оставалась в стороне. Затем Димитрия, неожиданно вспомнив о том, где она сейчас находилась, спросила:

— Что теперь, солдат?

Раскрывать все карты Дарко пока не очень-то хотелось, но он понял, что с Димитрией игра в шпионов не пройдет.

— У меня здесь есть знакомые среди… таких, как я. Я планирую связаться через них с вертолетной станцией на границе России, а также одолжить машину.

— Вроде той, на которой Зорко довез нас до Белграда?

— Типа того.

— И… Дарко?

— Чего тебе? — Она снова называла его по имени. Это его насторожило.

— Про то, что я наговорила тебе в поезде. Не бери в голову, хорошо?

Дарко резко встал, ничего не ответив. С одной стороны он знал, что пытающаяся извиниться Димитрия — это как восьмое чудо света. Но с другой стороны ему не хотелось больше возвращаться к этому разговору.

Они не должны были связываться друг с другом (да и какая может быть связь за семь дней?), не должны были быть друг у друга в долгу, не должны были знать друг о друге больше, чем просто имена. Если все сложится удачно, они расстанутся на финско-норвежской границе; Дарко вручит ее своим людям, а сам вернется на корабль к капитану Лексе и его команде. Технически все выглядело очень просто.

Они не должны были запоминать лиц друг друга, хотя Димитрия нарисовала бы у себя в мыслях портрет Дарко даже с закрытыми глазами.

Хранимира наблюдала же за всем происходящим как бы со стороны. И ей было страшно, потому что за нее никто никогда не будет готов отдать свою жизнь, как эти двое готовы были грызться друг за друга. Внезапно она вдруг снова вспомнила Огнека и ту жизнь, которую он ей предлагал. Она отвергла его со всей гордостью и смиренностью, свойственным настоящей дочери Господа, — но что-то не давало покоя.

Впервые в жизни Хранимира приняла мысль, что ее жизнь могла бы быть иной. Они с Огнеком могли бы быть как эти двое — ну, ладно, пусть не совсем так, но все же. Они могли бы с ним разговаривать. Она бы рассказала ему про свою жизнь в монастыре, про Деву Марию, про дни поста и про пасхальную службу — самый красивый праздник в году, который Хранимира любила даже больше, чем рождество. Если бы тогда она ответила Огнеку согласием, он бы не стал ее преследовать как одержимый, не потерял бы руку из-за нее, не попытался бы убить ее в одном из вагонов идущего в Сибирь поезда.