Погода стояла все еще теплая, но спариться в плаще казалось все же лучше, чем вымокнуть без него. Однако Руфрид уже купался в собственном поту, вдобавок башмак начал подтекать, и путешественник горько проклинал тот день, когда его брат влюбился в сестренку Танфии.

Он и сам не мог сказать, что ему так не по душе в Танфии – кроме всего, что она говорила и делала. Ее высокомерной позы – прямая спина, вздернутый нос, будто она на весь мир смотрит свысока; ее упрямства, ее вздорности, ее неуклюжих попыток унизить его на каждому шагу, ее стремления прыгнуть выше головы, ее нелепого преклонения перед образом жизни и городом, которых она никогда не видела… хотя нет, хорошо подумав, он мог совершенно точно сказать, что ему не нравится в Танфии. И все же было некое извращенное удовольствие в перебранках с ней. Всегда было, с самого детства.

Долгий подъем по дну расселины привел их к гребню холма, увенчанному грядой плоских продолговатых валуном. К вящему разочарованию Руфрида гребень круто обрывался вниз, так что спускаться им предстояло осторожно, размашистым зигзагом, а не по прямой. Карта таких препятствий не показывала.

– От этой отцовой карты никакого проку, – пробормотал он.

– Да? – Танфия подняла брови. – Когда мы уходили, ты хвастался, какую отличную вещь прихватил. Может, ты ее просто читать не умеешь?

– А ты лучше справишься? Да ты севера без компаса найти не смогла!

– А ты ждешь, чтобы на карте всех Девяти царств была отмечена каждая горушка!

– Можете вы двое хоть раз поговорить без споров? – тихо переспросил Линден. – Покажите карту.

– Дождь кончился, – заметила Танфия. – Давайте передохнем. Ты, Лин, совсем заморился.

Все трое примостились на огромном мокром валуне, покуда Огонек пощипывал редкую травку. С высоты холма мир казался безлюдным – дикий луговой простор, уходящий в серые туманы. Тишина стояла оглушающая. Высоко над головой парил одинокий сокол. В чистом воздухе стоял запах дождя.

На Руфрида снизошло минутное умиротворение. Оказаться во многих милях от Излучинки вдруг стало прекрасно; позади остались бесцельная маета и неуходящее, тягостное присутствие отца. Впервые юноша покинул окрестности Хаверейна, и сейчас мир предстал ему огромным и полным немыслимых возможностей… а еще – драгоценным и прекрасным, и с такими трудами отбитым предками Гарнелиса у страшного врага.

И оттого еще трудней было поверить, чтобы царь замыслил зло своему народу.

– Ну и где мы? – спросил Линден, пытаясь расправить карту.

– На Торландских болотах. Примерно… тут. – Руфрид показал на область карты на полпути между Хаверейном и Скальдом, совершенно пустую, если не считать скудно отмеченных холмов.

– Ох, бо-оги, – вздохнул Линден.

– А в чем дело? Мы пока не заблудились. Если б не туман, отсюда был бы виден Скальд. Спустимся с холма, потом пересечем долину – по карте там лес и речка, приток Аолы. Через нее есть мост, и нам бы лучше его не пропустить, если ты не хочешь пересекать реку вплавь.

– Меня не это волнует. До Парионы по карте два фута. Мы прошли примерно полдюйма.

Наступила неловкая пауза.

– Мы тебе говорили, что путь неблизкий. – Руфрид откинулся назад, опершись на локти. – Мы можем делать три мили в час, десять часов в день – предположим, что никто не захворает, и ничто нас не задержит. Итого в день – тридцать миль, а на деле и того меньше – придется петлять по неровной местности, а то и обходить препятствия, не видные на карте. Так что меньше, чем за семьдесят дней, мы до Парионы не доползем. Да еще зима на носу. Даже если все пойдет как по маслу, раньше Брейидина дня не дойдем.

– Да знаю я! – Линден повесил голову. – Знаю!

– Не передумал?

Танфия хлестнула Руфрида взглядом, но тот не дрогнул. Линден молчал, глядя на мокрые от дождя луга.

– У Изомиры ведь не было выбора, – проговорил он, наконец.

Два дня спустя путники безо всяких сложностей выбрались из Торландских топей и брели уже по тропам, испещрявших густую, но ничуть не мрачную дубраву. Усталость давила на них все сильнее – в основном от растущей монотонии. Им все не помешал бы денек на постоялом дворе, отъесться впрок, вымыться горячей водой… но свои мечты Руфрид желал при себе. Танфия беспременно накинулась бы на него, доказывая, какой он слабак. А Линден, одержимый отчаянием, брел бы и во сне, если б брат ему позволил. Рано или поздно им придется сделать привал, хотя бы ради того, чтобы Линден не загнал себя до смерти.

Когда путники вышли на поляну с хрустально-чистым родником, питавшим небольшой пруд, стоял теплый, ало-золотой осенний вечер. На краю поляны меж двух могучих, корявых дубов стояла кумиренка, возведенная, должно быть, много лет назад каким-то путником, а теперь полуразвалившаяся и заваленная палой листвой.

– Хорош на сегодня, – решила Танфия, облегченно вздыхая. – У меня уже ноги отваливаются.

Они разбили лагерь, сняли поклажу со спины Огонька, напоили коня и привязали пастись на опушке. В пруду купались по очереди. Танфия пошла первой, и Руфрид с Линденом вежливо отвернулись. Руфрид услыхал, как она всхлипнула от наслаждения и холода, ныряя в ледяную прозрачную воду, и взгляд его на миг наткнулся на ее нагие плечи и маленькие округлые груди, когда девушка встала, обливаясь водой. Пруд за ее спиной полыхал золотым блеском, лицо и распущенные темные волосы Танфии темными пятнами прорезали закатное сияние. Руфрид поспешно отвернулся и сел спиной к пруду, но, куда бы он не обратил взгляд, облик девушки продолжал преследовать его.

Когда Танфия открыла глаза, стояла глубокая ночь. Бодрствуя, она в то же время ощущала себя во сне, или на грани между дремой и явью. Все вокруг казалось наваждением. Девушка оглянулась – весь лес пронизан был нездешним сиянием, будто каждое деревце осыпала самоцветная пыль. Приглушенные цвета стали насыщеннее – изумрудный, лиственно-зеленый, малахитовый. Словно во сне, Танфия двинулась вперед. Святилище, найденное ими прошлой ночью, изменилось – будто бы вчера сложенное, его сплошь засыпали свежие цветы, белые маргаритки, лиловые ирисы, золотые примулы. И среди лепестков что-то мерцало.

Снова это был элирский нож. Клинок блистал серебром, ножны отсверкивали хрусталем. Навершием рукояти служил округлый камень, опалово-прозрачный, таящий в глубине радужные слои. Танфия дыхание затаила – в жизни она не видала ничего прекраснее этого кинжала. Ее так и тянуло дотронуться до рукояти, но вспоминая прошлый раз, она не осмеливалась. Она уже ощутила на себе гнев элир, и ей тогда казалось, что она умрет на месте.

Рука ее протянулась к кинжалу, пальцы остановились в нескольких дюймах от рукояти. Дотронулись – и ничего не случилось. Камень холодил ладонь. Танфия осторожно взяла нож – и рядом шевельнулась тень.

Девушка застыла. В паре шагов от нее, по другую сторону кумиренки, стоял мужчина-элир. Бронзовые тени скрывали его, так что Танфия не могла разглядеть лица – лишь отблеск взгляда, и темноогненные кудри, ниспадающие на плечи. Одеяние из почти невидимой шелковистой ткани едва скрывало его золотое тело, окруженное едва заметным сиянием, и девушка, завороженная страхом, не сводила с него взгляда. Гость был чужд, прекрасен, пугающ. Взгляды их встретились; потом элир отвернулся и двинулся прочь.

Схватив нож, Танфия бросилась за ним, но двигалась она словно сквозь вязкий мед, так что элир раз за разом оглядывался, проверяя, следует ли она за ним. На краю пруда он остановился, окруженный искрами светлячков, потом прыгнул и исчез, и только образ его мгновение висел в воздухе, чтобы растаять без следа.

– Нет! – выдохнула Танфия.

Метнувшись вперед, она упала на колени у самого берега. Из воды на нее смотрело лицо элира. Прекрасное, мужественное лицо, исполненное нелюдского отчаяния.

«Оставь нож, – Губы двигались, но слова рождались в мозгу Танфии сами. – Он оборонит тебя.»

– Кто ты? – воскликнула Танфия.

«В ловушке… так стремился достичь тебя…». Элир потянулся вперед, прикрыв глаза от натуги.