– Государь?

Придворные отстали, когда царь свернул в сумрачный переход к палате для игры в метрарх. Рядом шел Лафеом – вкрадчивые движения, молочная кожа.

– Вам дурно?

– Мне хорошо, как никогда, – отмахнулся Гарнелис. – Давно следовало это сделать. Поэль и Граннен – вот мои советчики, хотя и в них нет особенной нужды. Только ты и Башня. В счастливый час пришел ты ко мне.

– Я знал, что понадоблюсь, государь.

– Как полагаешь, Лафеом – смогут ли они любить меня теперь, когда я вызвал в них страх?

Гарнелис широкими шагами пересек палату, направляясь к потайной двери, спустился в камеру. Бездумно ощупал болтающиеся на раме ремни, погладил тускло-бурый кристалл. В камере пахло кровью – так пахнут сахар и медь —и почему-то гарью.

– Разумеется, государь. Они любят вас, как дети – строгого отца, и тем больше уважают вас за это.

– Не хочу, чтобы они знали.

– О чем?

Царь прикоснулся к столбу. В нем боролись страсть и омерзение.

– О тех, кого я привожу сюда. Это была твоя мысль, или моя? Не припомню…

В последние три года память начала подводить Гарнелиса до странности часто. То, с чего все началось – приступы черной тоски и беспричинного ужаса – он вспоминать и не любил. Но однажды к нему, точно дух-хранитель, явился Лафеом.

Архитектор представился чародеем со Змеиных островов, скромной общины, заслужившей титул «посредников» за ту роль, что они сыграли в завершении войны Серебряных Равнин. Как объяснил Лафеом, он путешествовал по Авентурии; он явился выказать свое почтение царю; он ощутил смятение самодержца.

– Государь, – говорил тогда Лафеом, так ласково, так уверенно, – я могу провести вас через эту бурю. Только доверьтесь мне.

– Вера моего народа вашему не подлежит сомнению, – отвечал Гарнелис, но это была не вся правда. Он и сам поверил Лафеому, поверил мгновенно и безоговорочно. Они могли беседовать часами.

– Вы потеряли свой путь. Вам нужна сила, государь. Я могу показать вам, как добыть ее, как получить ответы на ваши вопросы.

– Колдовством?

– В нем нет великой тайны, государь. Во всякой вещи течет незримый ток – так учили нас элир. В дереве и травинке, в нашем рассудке, в самоцветах и простых камнях. Достаточно лишь настроиться на этот особенный ток и подчинить себе его силу.

– Это дело скорее для жриц Нут, не для меня.

– Нет, эту область вам следовало бы изучить. Иные формы сил, говорят элир, вредоносны для людского рассудка, и не должны быть призваны, но я скажу вам, государь – это ложь. Силы, именуемые гауроф, воистину темны, могучи, несмиримы. Но не вредоносны сами в себе. Элир боятся их силы. Научитесь стягивать эту силу особенным кристаллом, и она подчинится вам. Вам потребуется юноша…

– Юноша?

– Или девушка. Видите ли, гауроф питается чувствами…

Теперь Гарнелис вспоминал тот разговор с дрожью. Призвать силу, к его восторгу, оказалось легко; сложно было подчинить ее. Он искал избавления от скуки, ответов на загадки бытия, советов и превыше всего – тайны жизни вечной. Но ответы, доносившиеся из распоротых глоток его жертв, были сбивчивы, издевательски-жутки, точно вопли безумца, перекрикивающего рев бури. Гауроф вызывалось только болью. И приносило – если не сковать его – лишь ужас.

Часто муки, страх, или даже смерть жертвы не приносили ничего. Но порой в потоке бреда проскальзывали, как самоцветы, ясные слова пророчеств.

Постепенно слова складывались в единую картину, встававшую перед царским взором. Построй башню во имя богов, и тебя не забудут. Построй ее на века, и ты будешь жить вечно. И Лафеом, накопивший мудрость поколений чародеев, знает, как ее построить.

Отец Гарнелиса, Аралит, всегда говорил сыну, что тот не станет великим правителем. Теперь Гарнелис решил доказать ему обратное.

И всю вызванную царем силу он до капли отдавал зауроме. Это казалось ему очень важным – как лучше возможно укрепить завет, ставший таким хрупким?

Но призывание гауроф стало привычкой. Тьма копилась в душе, покуда не становилась нестерпимой, и только боль жертв, а порой – кровь и смерть – приносили облегчение.

– Вы задумались, государь? – Голос Лафеома вернул его в реальность.

– Все в порядке, – подумал Гарнелис вслух. – В прежние дни ради плодородия земли ежегодно приносилась кровавая жертва. То был могучий обряд. Ничего не изменилось – я обращаюсь к древним обычаям, дабы жила земля.

– Вы совершенно правы, как я всегда и говорил вам.

– Но совет не понял бы, – промолвил царь, ощупывая кожаные ремни. – Потому и надо было от них избавиться. Право, у меня словно гора с плеч свалилась. Теперь я в ответе перед одними лишь богами.

– Танфия!

Крик доносился откуда-то издалека, заглушенный землей. Движения девушки стали слабы, паника уступала место сонной одури, видениям из иного места и времени, в которых ее тянуло вниз, в жуткую тьму.

Чья-то сильная рука ухватила ее за правое запястье, еще торчащее над землей. Рука тянула ее вверх, и не могла вытянуть – волосы Танфии застряли где-то глубоко в земле. От жуткой боли девушка пришла в себя. Кто-то лихорадочно откапывал ее голову, стряхивая землю с лица, и за теменем что-то скрипело, и тянуло, и дергало за волосы так жестоко, что слезы брызнули из глаз. Танфия хотела вскрикнуть, но могла только хрипеть.

И вдруг – словно раскрылся капкан – голова ее поднялась свободно. Руфрид – а это он освободил ее – подхватил Танфию за плечи. Девушка качнулась вперед и упала на колени, содрогаясь от кашля и выплевывая землю из забитого рта. Плащ, в который она завернулась перед сном, лежал на земле скомканной грудой.

– Бо-оги, Тан: – выдохнул Руфрид, опускаясь на землю рядом. Он сунул ей флягу с водой. Танфия схватилась за нее с благодарностью, прополоскала рот один раз, второй, и только после этого прильнула к горлышку. Легкие ее болели, череп горел огнем. Переводя дыхание, она глянула на Руфрида – тот был мертвенно-бледен и никак не мог отпустить поясной нож.

– Прости, – выдавил он. – Пришлось тебе волосы обрезать. Услышал твой крик, и…

Охваченная внезапным ужасом, Танфия поднялась на колени.

– Линден! – прохрипела она.

Глаза Руфрида расширились, и он метнулся к брату. Линден лежал в трех шагах от них, и спал спокойно, но земля вокруг его тела бурлила и переливалась, точно мириады мелких тварей перерывали ее. Тело юноши медленно-медленно затягивало в почву. Лицо, правда, оставалось пока свободно, и он мог дышать. Танфия вцепилась в его запястья и попыталась поднять. Линден открыл глаза и уставился на нее в недоумении и ужасе.

– Что?..

– Тш, не бойся. Мы тебя освободим.

Руфрид подкапывал голосу брата, перепиливал прядки отросших за время пути волос. Линден вскрикнул от боли. Танфия принялась за работу со своей стороны, взявшись вначале за элирский нож, но тот, к ее разочарованию, оказался бесполезен – тонкое лезвие давно затупилось. И почему она ждала от него чудес? Девушка раздраженно сунула нож обратно в карман и вытащила свой поясной.

Наконец, последние волоски подались, Линден, задыхаясь от боли, вырвался из земляного плена и сел, точно вздернутая за ниточки кукла. Он глубоко вздохнул, и вскочил на ноги.

– Что это было? – спросил он, опираясь на плечо Танфии. – Что случилось?

В омерзении они уставились на сохранявшую очертания тела вмятину в земле. Там копошились, ерзали, искали и рыли десятки тварей, похожих на толстых кивсяков. Руфрид подхватил одну и осторожно посадил на ладонь. Зеленоватое тельце длиной и толщиной в большой палец светилось в темноте, под фасетчатыми глазищами шевелились здоровенные жвалы. Насекомое тут же свернулось в клубочек, показав сотни крохотных ножек.

– Что за гадость такая? – тихонько поинтересовался Руфрид.

– Понятия не имею, – с омерзением ответил Линден. – Я знаю, наверное, всякую тварь, какую встречал дома. Но такую вижу в первый раз.