Желание Мозг хиреет и чувства жиже, но закатываю губу: я хочу умереть в Париже и в парижском лежать гробу. Как закрою глаза — так слышу я парижских кварталов вой. Я хочу умереть в Париже, не пугайте меня Москвой! Вновь закат, будто сука, лижет пожилые ладони дня… «Пустота вьет сети паутины…» Пустота вьет сети паутины. Рот раскрыл — кого-нибудь унизил. За окном привычная картина: снова дохлый голубь на карнизе. Все вокруг обыденно до дрожи. И, как связь с надеждой разрывая, ощущенье, будто сам заброшен под дождем ржавеющим трамваем. Вслух Слушая мусор чужих речей, насовсем перейти на мат. Рот выплевывает слова, как туберкулезную гниль. Вооружившись миллионами киловатт, до конца не разрежут тьму электрических ламп огни. Бог породил наш мир, я же сотни миров порождал и убивал их нещадно, как рассудительность — алкоголь. Когда время приходит действовать, я продолжаю ждать с моря погоды или вызова, скажем, в Стокгольм. Глупо вопить о прожитом: «Раньше, помню, вернуть назад…» или в грядущее пялиться: «Настанут дни…» Слушая мусор чужих речей, насовсем перейти на мат. Рот выплевывает слова, как туберкулезную гниль. На заметку Кто думает прославиться в веках и с классиками стать примерно вровень, тот должен видеть, как в черновиках по краю проступают пятна крови. P. S. В порядке бреда I Аптекарь отсыплет яду, не потребовав даже рецепт. Бессмертие не долговечнее писка последней моды. Не увидеть картины мира, как невозможно увидеть цель сквозь оптику винтовки снайпера при промозгло-туманной погоде. Не соприкоснутся две улицы, не образовав между собой угла. Ощущение от прожитого, как от гвоздя, проникающего в тело. Обострены все чувства, и, как может душу убить игла, индифферентность времени может не отыскать своего предела. Проникая в предметов суть, вновь разматываешь клубок выцветших веревок истории, хотя не силен в вязании. Мысли, собравшись в кучу, являются точно в срок, как поезда на станцию приходят четко по расписанию. Разлагающиеся слов останки уже начинают гнить, кто-то зеркальность истины черной краской замазал. Что надеешься видеть, потерявши из виду нить, через разбитый эпохи бинокль глазом? Всевышний художник не торопится сделать лишний мазок на полотне истории, где каждый в комочек сжался… Так ворона, предчувствуя участь выронить сыра кусок, не выпускает его из клюва, не оставляя лисе ни малейших шансов. II Площадь пустеет, как после спектакля театр. Звездный свет затерялся бесследно в тумане города. Коробки квартирных комнат цепко держат в своих когтях тех, кому лишь иногда во снах маячат знакомые морды. Понедельник похож на пятницу — с ума сошел календарь. День в ожидании того, что не потрогать руками, бессмысленно умолкает. На улицах едкий январь, но снег отыскать возможно лишь в холодильной камере. Наружу пытается выползти накопившееся внутри. Не наказать бессилие — как дитя не поставить в угол. Когда-то влюбившись в куклу в одной из стеклянных витрин, невольно делаешь вывод, что ты сам этот мир придумал. И, видимо, нет резона стремиться в последний прорваться ряд, чтоб в суматохе выскочить раньше всех с черного входа… Как очков запотевшие стекла не пропускают наружу взгляд, так и тебя не пропустят в рай без свидетельства, выданного Богом. Палата интенсивной терапии
Словно в аду — зубовный скрежет, плач. Проем окна больничных коек между. Над умирающим склонившая врач: «Ну что вы? — утешает. — Есть надежда». Надежда разве что одна из ста. Вчера больной сюда доставлен утром. На койках есть свободные места. Вчера их не было, и значит, кто-то умер. И чувство, будто здесь и ты умрешь… Да, всех нас с этим делом торопили! Не зарекайся, что не попадешь в палату интенсивной терапии. Должно быть, каждый в чем-то виноват, за что теперь ценой такою платит. Когда любой тебе родней, чем брат, грядущий день число уменьшит братьев. |
