Дело выглядело так, будто Павел — обыкновенный сумасшедший, на которого ополчились первосвященники, но которому хватило ума потребовать суда кесаря.

Агриппа пожелал лично увидеть узника и Фест на завтра назначил разбирательство.

На следующий день Агриппа со свитой прибыл в судебную палату. Фест приказал привести Павла. Когда апостола ввели, Фест коротко представил его присутствующим.

«Царь Агриппа и все присутствующие с нами мужи! Вы видите того, против которого всё множество иудеев приступали ко мне в Иерусалиме и здесь кричали, что ему не должно более жить.

Но я нашел, что он не сделал ничего, достойного смерти; и как он сам потребовал суда у Августа, то я решился послать его к нему.

Я не имею ничего верного написать о нем государю; посему привел его пред вас, и особенно, пред тебя, царь Агриппа, дабы, по рассмотрении, было мне что написать. Ибо, мне кажется, нерассудительно послать узника и не показать обвинений на него».

Фест давал понять, что сам такие решения принимать не собирается. В самом деле, в чем можно было обвинить Павла. с точки зрения римского права?

С другой стороны, первосвященники требовали его смерти, а это — дело нешуточное.

Агриппа дал слово апостолу. Павел проникся важностью момента и продемонстрировал чудеса красноречия.

«Царь Агриппа! Почитаю себя счастливым, что сегодня могу защищаться перед тобою во всем, в чем обвиняют меня иудеи, тем более, что ты знаешь все обычаи и спорные мнения иудеев. Посему прошу тебя выслушать меня великодушно…»

Неплохое начало. Далее Павел описал свою жизнь, фарисейскую юность, лихие разборки с христианами и, наконец, дошёл до своего видения возле Дамаска.

«Поэтому, царь Агриппа, я не воспротивился небесному видению, но сперва жителям Дамаска и Иерусалима, потом всей земле Иудейской и язычникам проповедовал… За это схватили меня иудеи в храме и покушались растерзать…»

Фест вмешался в процесс.

«Безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия».

Ему нужно было убедить присутствующих в психической болезни Павла.

«Нет, достопочтенный Фест, — сказал он, — я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла. Ибо знает об этом царь, перед которым и говорю смело. Я отнюдь не верю, чтобы от него было что-нибудь сокрыто; ибо это не в углу происходило. Веришь ли, царь Агриппа, пророкам? Знаю, что веришь».

Павел разыграл национальную карту. Он обратился к Агриппе, как иудей к иудею. А иудейские цари всегда прислушивались к пророкам, не считая их сумасшедшими. Он намекал на то, что сам является пророком, но не идиотом. Агриппа его понял.

— Ты никак меня в христианство решил обратить, — усмехнулся он.

— Я молил бы бога, чтобы не только ты, но и все присутствующие обратились, — ответил Павел с улыбкой.

Царь посовещался с придворными и принял решение.

«И сказал Агриппа Фесту: “Можно было бы освободить этого человека, если бы он не потребовал суда у кесаря”. Посему решился правитель послать его к кесарю».

У них получилось! Павел ехал в Рим, минуя запрет Клавдия. Он ехал туда за государственный счёт, что немаловажно.

«Мы взошли на Адрамитский корабль и отправились… С нами был Аристарх, македонянин из Фессалоники».

Как быстро среагировал Пётр. Два года волокиты, а жизнь не стояла на месте, ему нужно было текучкой заниматься, но. как только Агриппа принял решение об отправке Павла, Пётр тут же подсадил ему спутников — грека Тимофея и македонянина Аристарха.

И тот, и другой могли въехать в Рим беспрепятственно — вот такой десант. Теперь организация могла иметь в Риме двух апостолов и одного приближённого.

Лука был хорошим беллетристом, его описания поездки в Рим захватывают.

«На другой день пристали к Сидону; Юлий, поступая с Павлом человеколюбиво, позволил ему сходить к друзьям и воспользоваться их усердием…»

Юлий — это сотник, начальник конвоя.

Конвоирование Павла было чисто номинальным мероприятием. У «друзей» апостол смог перегруппироваться, запастись деньгами и наметить порядок действий. В целом поездка проходила приятно. Если не считать переменчивой погоды.

«Медленно плавая многие дни и поравнявшись с Книдом, по причине неблагоприятного нам ветра, мы подплыли к Криту при Салмоне… А как пристань не способна была к перезимованию, то многие давали совет, чтобы дойти до Финика, и там перезимовать…

Подул южный ветер и они, подумавши, что уже получили желаемое, отправились и поплыли поблизости Крита… Но скоро поднялся против него ветер бурный, называемый эвроклидон. Корабль схватило так, что он не мог противиться ветру, и мы носились, отдавшись волнам…

Мы едва могли удержать лодку. Поднявши ее, стали употреблять пособие и обвязывать корабль; боясь же, чтобы не сесть на мель, спустили парус и таким образом носились… На другой день, по причине сильного обуревания, начали выбрасывать груз… А на третий мы своими руками побросали с корабля вещи…»

Дело шло к кораблекрушению. Всех охватила паника — кроме Павла. Он заявил, что все спасутся на каком-нибудь острове, но корабль, может статься, придётся бросить. Павел был большим оптимистом, чего не скажешь о членах экипажа.

Когда корабль понесло к какому-то острову, морячки вдруг решили, что пора уходить с корабля по-английски. Они тихонечко начали спускать с носа шлюпку, делая вид, что ставят якоря. Павел их манипуляции заметил. И принял меры.

«Когда же корабельщики хотели сбежать с корабля и спускали на море лодку, делая вид, будто хотят ставить якоря с носа, Павел сказал сотнику и воинам: если они не останутся на корабле, то вы не можете спастись. Тогда воины отсекли веревки у лодки и она упала».

Радикально, ничего не скажешь.

«Было же всех нас на корабле двести семьдесят шесть душ».

Так это был настоящий крейсер! А ещё я заметил, что описания стихийных бедствий давались Луке особенно хорошо — пожары, шторма, землетрясения были для него источником настоящего вдохновения.

«Когда настал день, земли не узнавали… И поднявши якори, пошли по морю, и развязавши рули и поднявши малый парус по ветру, держали к берегу… Попали на косу и корабль сел на мель: нос увяз и остался недвижим, а корма разбивалась силою волн…

Воины согласились было умертвить узников, чтобы кто-нибудь выплыв, не убежал… Но сотник, желая спасти Павла, удержал их от сего намерения и велел умеющим плавать первым броситься и выйти на землю…

Прочим же спасаться, кому на досках, а кому на чем-нибудь от корабля. И таким образом все спаслись на землю».

Желание воинов «умертвить узников» понятно. А вот. желание сотника вызывает подозрение.

Остров назывался Мелит.

«Иноплеменники оказали нам немалое человеколюбие».

Управлял островом наместник по имени Публий.

«Он принял нас и три дня дружелюбно угощал».

Нет, не зря Павел посетил «друзей» в Сидоне. Сотник его спасает, наместник закатывает пьянку на три дня в честь высокого гостя. Организация — что тут скажешь…

Брат наместника маялся животом. Ещё бы — так налегать на еду… «Ешь три часа, а в три дня не сварится».

Но Павел его вылечил. Возложил руки на живот, промассировал и у паренька перистальтика заработала, как часики.

«И оказывали нам много почести и при отъезде снабдили нужным».

Хорошие были ребята, эти римляне. Душевные такие.

«Через три месяца мы отплыли на Александрийском корабле, называемом Диоскуры».

Они не сильно торопились. Будто и не на «суд кесаря» ехали. Заехали в Сиракузы, погостили там три дня. Потом заглянули в Путеол, где «нашли братьев и были упрошены пробыть у них семь дней».

Погостив недельку у «братьев», двинули на Рим.

«Тамошние братия, услышавши о нас, вышли нам навстречу до Аппиевой площади и трех гостинниц. Увидев их, Павел ободрился».

Встречали их с помпой.

Остальных заключённых передали в тюрьму, а Павлу разрешили жить в гостинице и приставили к нему солдата для охраны.

«Через три дня Павел созвал знатнейших из Иудеев».