Он его не только ставил на место, нет. Иаков пугал Павла, угрожал ему. В другое время и в другом месте Павел в одиночку собрал бы всю эту зажравшуюся когорту, связал бы их по рукам и ногам, и такое бы с ними сделал…

В те дни, когда он преследовал учеников Иисуса, вся эта компашка была бы ему на один зубок. Даже крестившись, Павел превзошёл всех их своими подвигами. Они безвылазно сидели в Иерусалиме, говорили умные слова и рассылали по церквам (которые основал он, Павел) бессмысленные директивы.

А он за это время обошёл почти всю империю, и такого повидал, что им не снилось. Вот только бы в Рим ещё сходить…

А, пока что, он стоял перед ними, словно провинившийся школьник и делал вид, что кается. Иаков наслаждался.

«Сделай же, что мы скажем тебе: есть у нас четыре человека, имеющие на себе обет. Взяв их, очистись с ними, и возьми на себя издержки на жертву за них, и узнают все, что слышанное ими о тебе несправедливо, но что и сам ты продолжаешь соблюдать Закон».

Это и был приговор. Смертный приговор. Иаков посылал Павла в иерусалимский храм — на верную смерть.

Иаков заставил Павла совершить иудейскую процедуру очищения. Это означало, что церковь считает его грязным, нечистым, грешным. Более того, к нему приставили соглядатаев.

Иаков показывал, что церковь ему не доверяет, и хотел продемонстрировать это недоверие остальным жителям Иерусалима. И, наконец, его заставили после очищения придти в храм — в руки первосвященников.

И Павел согласился. Понятно, что у него был какой-то план. У него и у Петра. И у их ангела. Но наличие плана не давало никаких гарантий. Павел не сомневался ни секунды — такие люди не колеблются. Никогда.

«Павел, взяв тех мужей и очистившись с ними, в следующий день вошёл в храм и объявил окончание дней очищения».

Павел вошёл в храм. Иаков улыбался. Павел тоже.

«Асийские мужи, увидев его в храме, возмутили весь народ и наложили на него руки…

Весь город пришел в движение, и сделалось стечение народа…

И, схватив Павла, повлекли его вон из храма, и тотчас заперты были двери…

Когда же они захотели убить его, до тысяченачальника полка дошла весть, что весь Иерусалим возмутился».

До тысяченачальника лишь дошла весть, но разъяренная толпа уже держала Павла в своих руках, а человеческая жизнь — такая хрупкая штука…

Этот Павел, он был настоящим экстремалом и очень рисковым человеком. Шансов выжить у него было один из тысячи.

Вы сыграли бы при таких ставках? То-то же. Павел сыграл.

«Он, тотчас взяв воинов и сотников, устремился на них; они же, увидев тысяченачальника и воинов, перестали бить Павла».

Павла заковали в цепи. Тысяченачальник спрашивал: «Кто он и что сделал?»

Ментовский подход — заковать человека в кандалы, бросить его на нары, а потом спрашивать, что случилось. На то и был сделан расчёт.

«И повелел вести его в крепость».

Теперь придётся составлять протокол, заводить дело… А Павел — римский гражданин. Хитро.

Ситуация была неуправляемой, просчитать что-либо было невозможно, в любой момент его могли убить. Но он разыгрывал свою партию так, словно сидел в кресле у камина.

«Когда же он был на лестнице, то воинам пришлось нести его по причине стеснения от народа, ибо множество народа следовало и кричало: «Смерть ему!».

Вы можете себе это представить? Каким должно было быть столпотворение, если конвоиры несли его на руках по лестнице? Шум, гам, тумаки, плевки, оборванные полы, угрозы…

И в этом шуме Павел вдруг заговорил с тысяченачальником по-гречески. Его фраза подействовала на чинушу, как удар током.

«Павел сказал тысяченачальнику: «Можно ли мне сказать тебе нечто?» А тот сказал: «Ты знаешь по-гречески?»

— Знаю, — сказал Павел и попросил разрешения обратиться к народу.

— Обращайся, — сказал командир.

«Когда же тот позволил, Павел, стоя на лестнице, дал знак рукою народу; и, когда сделалось глубочайшее молчание, начал говорить на еврейском языке…»

Павел хотел оправдаться перед народом? Вряд ли. Он не знал за собой вины. Ему нужно было придать народным страстям определённое направление. И он его придал.

«Мужи братия и отцы! Выслушайте теперь мое оправдание перед вами… Я иудей, родившийся в Тарсе… Я до смерти гнал последователей сего учения, связывая и предавая в темницу…»

Он поведал им историю своего обращения, которую и так знала каждая собака в Иерусалиме. А потом… Он рассказал нечто новое о своём видении возле Дамаска.

«И Он сказал мне: “Иди; Я пошлю тебя далеко к язычникам”».

Ну, во-первых, он ему такого не говорил, а во-вторых… Это было неважно.

«До этого слова слушали его; а за сим подняли крик, говоря: “«Истреби от земли такого! Ибо ему не должно жить”».

Лука специально оговаривает, на каком языке Павел обращался к тысяченачальнику и к народу. Это имело значение — судя по всему, чиновник не знал еврейского.

«Тысяченачальник повелел вести его в крепость, приказав бичевать его, чтобы узнать, по какой причине так кричали против него».

Если бы он знал язык, то не стал бы прибегать к таким мерам — ему достаточно было прислушаться к крикам на площади.

«Но когда растянули его ремнями, Павел сказал стоявшему сотнику: “Разве вам позволено бичевать римского гражданина, да и без суда?”»

Павел извлёк из рукава первого туза — приём сработал. Экзекуцию прекратили.

«Тогда тысяченачальник, подойдя к нему, сказал: “Скажи мне, ты римский гражданин?” Он сказал: “Да”. Тысяченачальник отвечал: “Я за большие деньги приобрел это гражданство”. Павел же сказал: “А я родился в нем”. Тогда тотчас отступили от него хотевшие пытать его. А тысяченачальник, узнав, что он римский гражданин, испугался, что связал его».

Теперь речь шла о римском правосудии. Нужно было узнать, подлежит ли узник суду синедриона, а потом решать, стоит ли его передавать в руки римского суда. Но. как красиво Павел поддел тысяченачальника своим римским гражданством!

«На другой день, желая достоверно узнать, в чем обвиняют его иудеи, освободил его от оков и повелел собраться первосвященникам и всему синедриону и, выведя Павла, поставил его перед ними».

Павел обратился к синедриону с приветствием, но первосвященникам его обращение не понравилось.

«Первосвященник же Анания стоявшим перед ним приказал бить его по устам».

Вот так. По устам. Чтобы не говорил лишнего. Павел себя еле сдержал.

«Тогда Павел сказал ему: “Бог будет бить тебя, стена подбеленная! Ты сидишь, чтобы судить по Закону, и, вопреки Закону, велишь бить меня”».

Это зря, конечно. Теперь он мог и не дожить до римского суда.

«Предстоящие же сказали: “Первосвященника Божия поносишь?”»

Павел сказал: «Я не знал, братия, что он первосвященник».

Он прекрасно знал, кто такой Анания, но ему хватило ума отыграть назад свои дерзкие слова. Видя, как враждебно настроен синедрион, Павел решил поискать брешь в стане врага.

«Узнав же Павел, что тут одна часть саддукеев, а другая фарисеев, возгласил в синедрионе: “Мужи братия! Я фарисей, сын фарисея; за чаяния воскресения мертвых меня судят”».

Он был не только римским гражданином, но и принадлежал к фарисейскому сословию. Второй туз вылетел из рукава и лёг на стол. И очень вовремя.

«Когда же он сказал это, произошла распря между фарисеями и саддукеями, и собрание разделилось. Ибо саддукеи говорят, что нет воскресения, ни Ангела, ни духа; а фарисеи признают и то и другое».

Появился шанс избежать суда синедриона, что и требовалось доказать. Павел выигрывал партию. Пока.

«Сделался большой крик; и, встав, книжники фарисейской стороны спорили, говоря: “Ничего худого мы не находим в этом человеке”».

Синедрион превратился в базар — этого Павел и добивался. В таком хаосе ни о каком суде не могло быть и речи.

«Но как раздор увеличился, то тысяченачальник, опасаясь, чтобы они не растерзали Павла, повелел воинам отвести его в крепость».

Иаков был огорчён — Павел остался жив. А сам Павел ночью получил очередное указание.