— Etes-vous Israelite?[241]

Я с удовольствием ответил «да». Было так приятно иметь возможность хоть что-то наконец подтвердить, и, кроме того, мне было интересно, как подействует на него это признание. Он улыбнулся во все лицо, показав большие, желтоватые зубы, обернулся к своей невестке, которая сидела немного поодаль напротив меня, и горячо закивал ей, чтобы и она разделила радость от услышанного. Ни одна черта на ее лице не шевельнулась. Мне показалось, она скорей была даже немного разочарована; ей хотелось, чтобы чужестранец был совсем уж чужим. Так он сиял еще некоторое время, и, когда теперь я обратился к нему с вопросом, стал отвечать несколько более свободно, чем можно было ожидать.

Я узнал, что его невестка родом из Мацагана. Дом не всегда был таким многолюдным. Члены семьи съехались на свадьбу из Касабланки и Мацагана и привезли с собой детей. Все остановились здесь, в доме, вот почему так необычно оживлен был Двор. Его звали Элия Дахан, и он с гордостью услышал, что и я ношу то же имя. Брат его был часовщик, собственного дела у него не было, он служил у другого часовщика. Мне еще раз предложили выпить и поставили передо мной фруктовый компот, какой делала моя мама. Я выпил, но от компота вежливо отказался — может быть, потому, что он напоминал мне о слишком близком; и лишь тут на лице невестки наконец что-то ясно выразилось — сожаление. Я рассказал, что мои предки родом из Испании, и спросил, есть ли еще в Меллахе люди, говорящие по-испански. Он никого не знал, но он слышал про историю евреев в Испании, и это смутное представление было, казалось, первым, что не имело отношения к его французскому стилю и его ближайшему окружению. Потом опять стал спрашивать он. Сколько евреев в Англии? Хорошо ли им там и как с ними обращаются? Есть ли среди них большие люди? Я вдруг ощутил нечто вроде обязанности как-то поблагодарить страну, в которой мне было хорошо, в которой я обрел друзей, и, чтобы он меня понял, рассказал ему об одном английском еврее, достигшем высокого политического положения, лорде Самуэле.

— Самуэль? — спросил он, и лицо его вновь засияло. Я решил, что он про этого человека слышал и знает о его жизни. Но тут я ошибся, потому что, обернувшись к молодой женщине, он пояснил: — Это фамилия моей невестки. Ее отца зовут Самуэль.

Я вопросительно поглядел на нее; она живо кивнула.

С этого момента он стал задавать вопросы смелее. Сознание отдаленного родства с лордом Самуэлем, который, как я ему сказал, был членом британских правительств, воодушевило его. Есть ли в нашей группе еще евреи? Один, сказал я. Не могу ли я привести его с собой в гости? Я обещал. А нет ли среди нас американцев? Впервые он выговорил слово «американец»; я почувствовал, что это для него золотое слово, и понял, почему он был разочарован, услышав, что я из Англии. Я рассказал ему о своем американском друге, который жил в той же гостинице, что и мы, однако вынужден был добавить, что он не «Israelite».

Вновь появился старший брат; возможно, он решил, что я здесь сижу уже слишком долго. Он бросил взгляд на свою жену. Она все еще смотрела на меня. Я понимал, что остался здесь ради нее, и еще надеялся заговорить с ней. Я сказал младшему брату, что при желании он может найти меня в гостинице, и поднялся со своего кресла. Я попрощался с молодой женщиной. Оба брата проводили меня к выходу. Новобрачный остановился у ворот с таким видом, будто загораживал мне путь, и я подумал, что он, наверное, ждет платы за осмотр дома. В то же время мне не хотелось бы его оскорблять, он мне все еще нравился, так что какой-то момент я находился в жалком замешательстве. Моя рука, потянувшаяся к карману, замерла на полпути. Младший пришел ко мне на выручку, он что-то сказал по-арабски. Я услышал слово «иегуди», еврей, это относилось ко мне, и меня отпустили дружелюбно, немного разочарованно пожав руку.

Уже на другой день Элия Дахан появился в моем отеле. Он не застал меня и пришел снова. Но я отсутствовал долго, так что ему не везло; возможно, он подумал, что я велел не говорить о себе. На третий или четвертый раз он меня наконец застал. Я пригласил его на кофе, и он проводил меня в Джему-эль-Фна, где мы сели на террасе кафе. Одет он был точно так же, как накануне, говорил поначалу мало, но сам вид его красноречиво свидетельствовал, что пришел он не просто так. К нашему столу приблизился старик, продававший гравированные латунные блюда; по черной шапочке, одежде и бороде нетрудно было узнать еврея. Элия таинственно наклонился ко мне, как будто хотел сообщить что-то совершенно особенное, и сказал: «C'est un Israelite». Я обрадованно кивнул. Вокруг нас сидели сплошь арабы да еще один-два европейца. Лишь теперь, когда возникшее взаимопонимание между нами было восстановлено, он почувствовал себя свободней и приступил к делу.

Не могу ли я дать ему письмо к коменданту лагеря Бен-Герир. Он хотел бы работать у американцев.

— Какое письмо? — спросил я.

— Скажите коменданту, чтоб он дал мне место.

— Но я совершенно не знаю коменданта.

— Напишите ему письмо, — повторил он, как будто не слышал, что я сказал.

— Я не знаком с комендантом, — повторил я.

— Скажите ему, чтоб он мне дал место.

— Но я даже не знаю, как его зовут. Как я могу ему написать?

— Я скажу вам имя.

— Какую работу вы хотели бы там получить?

— Comme plongeur, — сказал он, и я решил, что, может, это значит мыть посуду.

— Вы там уже бывали?

— Я работал у американцев как plongeur, — сказал он весьма гордо.

— В Бен-Герире? — Да.

А почему вы оттуда ушли? Меня уволили, — сказал он так же гордо. Давно это было? — Год назад.

— Почему же вы опять не устроились?

Жителей Марокко не допускают в лагерь. Только если они там работают.

— Но почему вас уволили? Может, вы тогда сами захотели Уйти? — добавил я тактично.

Не хватало работы. Многих уволили.

Но если там работы не хватает, тогда вряд ли и для вас найдется место.

— Напишите коменданту, пусть он мне даст место.

— От моего письма не будет толку, ведь я с ним не знаком.

— С письмом меня пропустят.

Но я даже не американец. Я же сказал вам, что я англичанин. Разве вы забыли?

Он наморщил лоб. Впервые какой-то довод заставил его задуматься. После некоторого размышления он сказал:

— У вас друг американец.

Теперь мне стало ясно. Я, живой друг живого американца, должен был написать письмо коменданту лагеря Бен-Герир с требованием, чтобы он предоставил Элии Дахану место plon-geur.

Я сказал, что мне надо поговорить с моим американским другом. Он, наверное, знает, как в таких случаях поступают. Может, он сам и возьмется написать такое письмо; но, конечно, сначала мне надо его спросить. Я знаю, что лично с комендантом он не знаком.

— Напишите, чтобы он дал еще место и моему брату.

— Вашему брату? Часовщику?

— У меня есть еще младший брат. Его зовут Симон.

— Чем он занимается?

— Он портной. Он работал у американцев.

— Портным?

— Он считал белье.

— И ему тоже год назад пришлось уйти?

— Нет. Его уволили четырнадцать дней назад.

— Значит, для него уже нет работы.

— Напишите про обоих. Я скажу вам, как зовут коменданта лагеря. Напишите из своей гостиницы.

— Мне надо поговорить с моим другом.

— Зайти за письмом в отель?

— Зайдите дня через два-три, когда я поговорю с моим другом, тогда я вам скажу, сможет ли он написать для вас письмо.

А как зовут коменданта, вы не знаете?

— Нет. Вы ведь сами хотели мне сообщить его имя, разве не так?

— Значит, я должен принести вам в отель имя коменданта?

— Да, пожалуйста.

Я сегодня сообщу вам имя коменданта. Вы напишите ему письмо, чтобы он дал место мне и моему брату.

Приходите с этим завтра. — Я начал терять терпение. — Я не могу вам ничего обещать, пока не поговорю со своим другом.

Я уже проклинал миг, когда вошел в дом этого семейства.