— Мне помог Бог!

По-разному можно отнестись к ее словам. Но мне в тот момент вспомнилось сказанное в Евангелие от Матфея: «Добрый человек из доброго сокровища выносит доброе, а злой человек из злого сокровища выносит злое, будь то в словах, будь то в деяниях». Очевидно, Линда с детства пила из доброго источника, если можно так выразиться. И, вероятно, я никогда бы об этом не узнал, если бы однажды не упрекнул ее в том, что она много курит.

— На меня курение не действует, — засмеялась Линда в ответ. — Кстати, курю я не так уж часто. Но мне это просто необходимо для здоровья…

Я подумал, что это шутка. Своим слабостям и привычкам мы всегда ищем оправдания, а если их нет, то отшучиваемся. Но я ошибся. Однако безобидное замечание о вреде курения позволило мне узнать то, о чем я никогда бы не догадался спросить. Зато теперь я могу сказать, что странности в жизни Линды начались отнюдь не 1 января 1983 года, как она утверждала, а гораздо раньше.

Линда росла без матери, поэтому очень любила отца — художника, который частенько уезжал из дома на заработки. Тогда они жили в Ворошиловградской области. В память пятилетней Линды врезалась больница для инфекционных больных, вернее, высокий некрашеный забор, за которым находились больные проказой, сифилисом, гепатитом, туберкулезом… А спустя год за этим забором оказалась и Линда. Ее привезла «скорая помощь» с диагнозом «болезнь Боткина» — температура под сорок, суставы ломило, кожа желтая, отечность, боли в печени, здорово увеличенной. Лечили Линду жестоко — по 15 уколов в день, но улучшения не наступало. В палате вместе с ней лежал еще мальчик четырех лет, Сережа — худой, как скелет. Он фактически не вставал с постели, а однажды утром Линда не смогла его разбудить. Пришли врачи и унесли Сережу. Нянечка сказала Линде, что он заснул, его теперь заберет мама.

— Не бойся, ты тоже скоро заснешь, — со вздохом проговорила она, — и болеть ничего не будет.

Но Линда и не боялась, так как смерть для нее была отвлеченным понятием. Не знала она и о том, что врачи ее уже приговорили, оставив надежды на выздоровление. Первый месяц Линду еще лечили, второй — лекарства на нее уже не переводили — не излечима. Оставалось ждать.

После смерти Сережи Линда осталась в палате одна, дверь которой запирали на ключ — выходить не разрешалось. Поэтому Линда подолгу смотрела в окно, приподняв нижнюю раму — она открывалась легко, — за которым виделось мрачное одноэтажное здание морга. Рядом с ним и забор был пониже, да больные обходили это место стороной.

В один из летних дней Линда также сидела у открытого окна, когда увидела, как через забор перелез парень. Он подбежал к окну, забрался в палату и, приложив палец к губам, чтобы она молчала, спрятался под кровать. Линда и испугаться не успела, потому как заметила, что за окном появился милиционер.

— Девочка, ты никого не видела?

— Нет, дяденька, — сказала Линда, — и ты уходи быстрей, а то заболеешь…

Она уже была рада такому происшествию и с нетерпением ждала, когда из-под кровати появится парень. Он вылез улыбающийся и, подмигнув ей, шепнул:

— Спасибо. Вот тебе за это гостинчик, — и протянул большой соленый огурец. — Больше у меня ничего нет. Ну, выздоравливай, с Богом, дочка…

Линда и опомниться не успела, как парень исчез за окном. Соленые огурцы она не любила и никогда не ела, а тут вдруг откусила и — съела весь без остатка. Он ей так понравился, что когда пришла убираться нянечка, Линда ее попросила принести соленых огурцов, помидор, картошки, хлеба. То есть то, что категорически запрещали врачи. Нянечка знала — жить Линде осталось недолго, потому и решилась нарушить этот запрет. Соленые огурцы, помидоры, вареную картошку она прятала под платье и тайно приносила в палату. Линда все съедала и не могла насытиться. Спустя неделю она заметила, что у нее уже не кружится голова, когда она нагибалась, но главное — Линда начала худеть, то есть стала спадать отечность, понизилась температура. Она уже сама мыла пол в палате, и когда это увидел врач, он просто не мог придти в себя от изумления.

— Ее надо срочно лечить…

Неизвестно, что вышло бы из этого вмешательства врачей, если бы не приехал отец. Он просто взломал дверь палаты и прямо в больничной пижаме увез дочь домой. Отец стал лечить ее сам отваром из каких-то трав, который был совершенно без запаха. А дальше и совсем уже начались чудеса. Вскоре приехал друг отца, врач, который осмотрел Линду и сказал, что организму девочки необходим никотин, ей надо курить. Отец с усмешкой молча протянул девочке сигарету. Линда неумело прикурила, затянулась горьковатым дымом и… даже ни разу не поперхнулась, не кашлянула, будто до этого курила.

Остается лишь гадать, что же стало причиной выздоровления Линды. Оно началось с подаренного ей соленого огурца. В тех местах в соления обязательно добавляют в качестве специй лист кедра и каштана. Может, вся суть скрыта именно в этом? Кстати, кедр — дерево Линды…

В те годы Линда была еще мала, чтобы задумываться над тем, что с ней происходит. Но в память западало прочно. Когда Линде исполнилось одиннадцать лет, с ней случилось событие, которое, возможно, во многом определило ее характер, сформировало как личность. Линда с ребятами частенько ходила на речку. На берегу, неподалеку от того места, где они купались, стояла древняя, но действующая церковь. Несколько раз издали Линда видела и седого настоятеля-батюшку, как его все называли; тот жил отшельником. Но однажды, когда ребята загорали на берегу и о чем-то спорили, священник незаметно подошел к ним и, обратившись к Линде, сказал:

— Больно уж ты красноречива, дочка, пойдем-ка я тебе кое-что покажу…

По дороге он, пристально глядя на Линду, поинтересовался, откуда у нее такой странный католический крестик. Линда рассказала, что этот крест отец берег именно для нее, и крестил ее с ним. Но после крещения крестик куда-то запропастился, сколько его ни искали, найти не смогли. Тогда дедушка привез ей золотой, на цепочке. Однако как только Линда повесила его на шею, она стала задыхаться, словно кто-то душил ее. Линда рванула цепочку и вместе с крестом выбросила в окно. Отец тогда очень рассердился — как ты, мол, могла так поступить с подарком! — и пошел в сад его искать. А нашел этот старинный католический, который столько времени не могли найти. Ну а золотой исчез…

Священник ничего не сказал. Они вошли в церковь, и батюшка вынес старинную толстую книгу. На обложке ее сверкал золотистый шар, внутри которого горел крест из червонного золота — точно такой же, какой носила Линда.

— Ты должна прочитать эту книгу за три ночи, — негромко проговорил священник. — Не побоишься приходить сюда по ночам?

— Нет, — сказала Линда и вздрогнула, представив себе дорогу в темноте через степь до самого моста.

— Приходи около полуночи. На мосту я тебя буду встречать, — словно прочитав ее мысли, произнес батюшка.

И действительно, без четверти двенадцать, когда Линда торопливо подходила к речке, она увидела темный силуэт священника на мосту.

Они молча вошли в церковь, когда батюшка, заметив, как колыхнулись на окнах занавески, вдруг остановился пораженный. Перекрестившись, он повернулся к Линде и сказал:

— Это знамение. Пойдем в алтарь, дочь моя.

— А это можно? — испугалась она, зная, что это святая святых в церкви.

— Тебе можно…

И все же Линда чего-то боялась, однако, когда оказалась в алтаре, ей стало легко и хорошо, что запомнилось четко.

Священник повел ее в маленькую комнатку со стенами, сплошь уставленными зеркалами. Посреди комнаты стоял небольшой столик, на котором лежала книга с золотистым шаром и крестом на обложке. По углам его — две свечи в стаканчиках на блюдцах.

Батюшка сказал, что если встать лицом к восходу солнца, то левый угол комнаты, где ты находишься — со стороны сердца — и есть красный угол.

— Запомни, дочь моя, — предупредил он, — если книга откроется тебе, ты ее обязательно прочитаешь. Ну а нет, значит, не дано.