Вот где можно было щегольнуть искусством лазания на деревья. Будет чем полюбоваться этим трусихам девчонкам, которые и на парту-то боятся встать, стесняясь ненароком открыть свои голые ноги. А нам вовсе не интересно смотреть на их голые ноги, которые они так и норовят в каждом ручье полоскать. Гораздо интереснее увидеть ворону или зайца.

Кто первым поднимется на самый верх склона, туда, где кончается роща? Конечно, Славко Дубина и я, его напарник. Взобрались мы с ним на вершину самого высокого раздвоенного каштана с могучим стволом и густой кроной. Крутые лесистые горные отроги протянулись передо мной как на ладони к самым дальним дворам нашего села, и я в изумлении восклицаю:

— А там что за поселок, в той долине, по правую руку от леса?

— Это выселки Соленые. Оттуда ходят в школу двое наших первоклассников — Джоко Марчета Мослак и Ёван Гаврилович Горлица.

— О-го-го! Из такой дали?

Отныне я смотрю на первоклашек Горлицу и Мослака другими глазами, и они кажутся мне необыкновенными и удивительными. Подумать только, в какой дали они живут?! Почти на самом краю света, потому что дальше, за их выселками, встает только небо синей стеной, и по небу плавно проплывают ватные клочья облаков.

— А что это за высокая скала, которая поднимается на том откосе слева от села? — снова спрашиваю я, разглядывая поросшую кустарником косматую каменную громаду, мощно вздымающуюся над деревьями со склона каменистой гряды.

— Там знаменитая Кошачья пещера. Когда-то в ней прятались гайдуки. Добраться до пещеры нелегко, к ней по крутизне ведет узкая тропка через чащу кустарника.

— А ты там когда-нибудь бывал? — спрашиваю я.

— Где только я, браток, не бывал! — распускает передо мной Славко свой павлиний хвост. — Да будет тебе известно, что на свадьбу или по особым праздникам в Кошачьей пещере жарят на вертеле ягнят. Говорят, нет вкуснее ягненка, чем жаренного на вертеле в Кошачьей пещере. Так вот я туда и ходил, когда мой отец собирался сватом к куму Зора́ну. Лично я переворачивал тогда ягненка на вертеле.

— Послушай, возьми как-нибудь и меня туда с собой? — подлизываюсь я к Славко.

— Как же я возьму тебя с собой, когда туда без дела не ходят? — хмурится Славко. — Если кто-нибудь отправится туда ягненка жарить, тогда другое дело, или если мы соберем гайдуцкую дружину.

У меня глаза так и загораются.

— Давай соберем гайдуцкую дружину?!

— Это можно, только как-нибудь в воскресенье, в будни никак нельзя. Взрослые непременно дознаются и тут же нас накроют. Я в прошлом году уже сбегал в гайдуки в Старую башню над Глубоким ущельем. Поймали меня и выдрали, как нашкодившего кота.

— Так, значит, ты и в Старой башне на вершине горы побывал? — восхищенно протягиваю я.

— А как же, конечно, побывал. Но страшно там — жуть. По ночам привидение бродит в белом балахоне и цепями звенит.

— Привидение? А что это такое? — поражаюсь я, поскольку до сих пор мне ни от кого не приходилось слышать про привидения.

— Привидение? Ну, это, как тебе сказать… человек такой, на самом деле он мертвец, но встает из могилы и шатается вокруг развалин. Если он тебя сцапает, готово дело, ты уже покойник. Привидение охраняет Старую башню над ущельем.

У меня мурашки побежали по коже от страха.

— А в Кошачьей пещере привидения водятся?

— Нет. Там костры разводят, а привидения страсть как боятся дыма и огня, еще они не любят, когда петухи кричат.

— А почему не любят, когда петухи кричат?

— Потому что петушиный крик — предвестник рассвета и утра, а вся ночная нечисть утра боится, ну, всякие там оборотни, упыри, вампиры, ведьмы, бабы-яги, водяные, лешие и бесы…

Я даже рот разинул, потрясенный таким скопищем дьявольской силы, орудующей по ночам. И не осмелился спросить, кто из них как выглядит и кто чем промышляет. Мне оставалось только поражаться Славкиной образованности да удивляться тому, что при его блестящих познаниях он по второму разу проходит курс наук первого класса.

— Но раз в Кошачьей пещере нечисти нет, может быть, ты меня как-нибудь туда сведешь? — не отстаю я от Славко.

— Ладно уж, так и быть, свожу. В воскресенье пойдем с тобой рыбу ловить, прихватим вершу и вверх по ручью — хоп! хоп! хоп! — к самому подножию скалы, где пещера. Неподалеку от пещеры на старой мельнице мельник Дундурия живет.

— Как ты говоришь? Дундурия?

— Это у него кличка такая.

— А как его по-настоящему зовут?

— Я думаю он и сам уже забыл. Оглох он от мельничного шума и пальбы.

— От какой еще пальбы? — вздрагиваю я, едва не свалившись с каштана на землю.

— Ты что, не знаешь, что у нас на престольные праздники из старинных мортир палят. Они жутко громко хлопают.

— А почему Дунду́рия из них палит?

— Потому, что он привык на своей мельнице к шуму и грохоту, так ему и пальба нипочем. Еще и на пользу идет, уши ему прочищает, он потом даже лучше слышит.

— Ой, как бы я хотел с ним познакомиться! — вздыхаю я.

— Познакомишься, если только он в село не уйдет, потому что он по воскресеньям обычно зубы рвет.

— Как так зубы рвет? — оторопело таращу я глаза на Славко.

— А так. Дундурия самый искусный зубодрал во всей округе, разве ты не знаешь? А еще он вправляет поломанные руки и ноги и у коней зубы рвет.

— Что ты говоришь!

— Ну да. А еще Дундурия мастерит рукоятки для топоров, тесаков, мотыг и тяпок и вытачивает из ясеня зубцы для граблей.

Устроившись, на суках в гуще раскидистой кроны старого каштана, мы за разговорами о мельнике и его разнообразных рукомеслах чуть было не отстали от своих. И спохватились, лишь услышав крики из-под дерева:

— Эй, там, Араб! Эй, Бра́нчило! Вы где, мы домой уходим!

Чего только не снилось мне в ту ночь! Какая диковинная невидаль не обступала меня! Я проснулся от ужаса, когда на меня надвинулся мельник Дундурия, вооруженный громадными клещами, и заорал:

«А ну, рот разинь, сейчас я тебе вытащу конский зуб!»

В воскресенье спозаранку, едва я успел завтрак проглотить, как с дороги послышался оклик Славко Араба:

— Эй, Бранчило, поторопись, в церковь пора!

Какая там еще церковь! Я отлично понимал, что мы со Славко отправляемся на рыбалку, босой, выскользнул из дому, и вот уже мы со Славко улепетываем по дороге. За первым поворотом перескакиваем через плетень и кукурузником напрямик на речку Япру.

— Вот она, наша церковь. Помолимся мы тут с тобой святому Голавлю и пресвятой Форели с красными крапинками.

Из густых зарослей осоки у воды Славко извлек объемистую вершу, сплетенную из гибких ивовых прутьев, а вслед за ней и длинный шест, по прозванию вышибала. Этим шестом из-под подмытых берегов и густого сплетения ивовых корней выгонялись притаившиеся там голавли и другая рыба и направлялись в подставленную вершу.

Наши обязанности были заранее распределены. Я ношу и ставлю вершу, а Славко шестом загоняет в нее рыбу. Так сложилось с первой нашей совместной рыбалки, и по этому поводу у нас не возникает никаких пререканий. Мы ссоримся совсем из-за другого, а из-за чего, сейчас вы узнаете сами.

Подставляю я вершу, мы ее называем кошелкой, к самому берегу и кричу:

— Давай гони, я кошелку под самые ивовые корни подвел, так что ни одна рыбка от нас не ускользнет!

— Да молчи ты, чтоб тебя дьявол унес! Услышит рыба и в другую сторону кинется.

— Не слышит рыба! — утверждаю я.

— Как это не слышит, глупый? — бушует Славко.

— Не слышит, потому что она в воде. Запихни голову в воду, узнаем, что ты там услышишь! — подначиваю я.

Славко засучивает рукава и штаны, становится на четвереньки в Япру, точно скотина на водопое, и погружает голову в воду. Я воплю во все горло:

— Сивый мерин, осел, ишак!

Он не меняет позы, тут я даю ему вышибалой шлепка. Он зарывается в самую глубину речки, а потом выныривает и орет: