Такая история всем нам, разумеется, приходилась по вкусу, и мы с неослабевающим вниманием слушали нашего чтеца. А если он, притомившись, запинался, мы его подгоняли и подбадривали:

— Дальше давай, не останавливайся!

Таким образом история эта доводилась благополучно до конца, когда же чтец замолкал и в классе водворялась тишина, батюшка Василий отряхивался от сна и одобрительно приговаривал:

— Прекрасно, прекрасно. Сразу видать, что из тебя выйдет добрый и набожный христианин.

И, окончательно поборов дремоту, замечал:

— Одно удивительно, почему-то это мне все чудилось, будто бы лезу я на какой-то чердак за солониной, а когда я солонину стал с чердака сносить, лестница подо мной подогнулась и я — бамп! — прямиком свалился в комнату, где спали хозяева.

Однажды наш товарищ, мусульманин Расим Калаузович, так увлекся на последней парте игрой в крестики-нолики, что не заметил, как в класс вошел батюшка Василий. Деваться Расиму было некуда, и он так и остался сидеть на последней скамье, прячась от батюшки за спины товарищей. Но не тут-то было! Высмотрел его наш поп Василий, вызвал Расима отвечать урок закона божьего, а сам, как водится, уснул. Тут мы возьми да и подсунь Расиму Библию: читай, мол, ничего с тобой не будет. Расим парень был отчаянный, взялся за Библию и единым духом одолел всю историю про потоп и Ноев ковчег. Батюшка Василий просыпается и, довольный, мурлычет спросонок:

— Хорошо, сынок, хорошо, даже и меня в Ноевом ковчеге укачало!

Вот какая чертовщина приключилась с нашим мусульманином Расимом! И до того полюбились ему библейские сказания, что на следующий урок закона божьего он снова собирается остаться. Так и рвется священное писание почитать.

— Разрешите, братцы, уж очень оно мне понравилось!

Но его друзья, единоверцы, не хотят Расима оставить. Боятся, как бы ходжа не заметил, что у него на уроке одного ученика не хватает. Как тут быть? Подговорили мы Славко Дубину вместо Расима сходить к ходже на урок вероучения. А Славко, хлебом не корми, дай какую-нибудь проделку затеять. И вот отправляется он к ходже на урок. По такому случаю мы для него у кого-то и феску одолжили, но тут, по дьявольскому наущению, как раз его-то и вызвал ходжа отвечать по-арабски.

— По-арабски?! — ахнул Славко, да так и замолк с открытым ртом, а ходжа уже тянется рукой к длинному черешневому чубуку. На Славкино счастье, рядом с ним было раскрытое окно. Он в это окно прыг прямо в кукурузник — и был таков.

Единственным воспоминанием от этого случая осталось второе Славкино прозвище — «Араб», которое вместе с первым составило теперь полное его имя — Славко Дубина Араб.

Пока погода была еще теплой, наши овцы ночевали в загоне на широком лугу у самой лесной опушки. Возле загона стояла дощатая хибарка, и в этой хибарке спал наш пастух Ёван Брджанин, добродушный и веселый детина. Мы с моим дядькой Иканычем вечно боролись за право ночевать с Ёваном, так как ночевка в хибарке сулила нам массу интереснейших историй. Ёван стерег скот у многих крестьян из округи, был со всеми знаком, помнил наизусть все окрестные луга, леса, поля, реки и даже скотину знал поименно. Задержавшись на выгоне у какого-нибудь жеребца, Ёван обращался к нему по-приятельски:

— Как поживаешь, старина Буланый? Все так же игогокаешь, как раньше? А помнишь, как нас с тобой как-то зимой чуть было волки не загрызли?

В мою и Илькину обязанность входило ежевечерне отводить наших сторожевых псов со двора к загону и привязывать их там, чтобы они ночью караулили наших овец.

Эта должность собачьего поводыря была настолько же ответственной, насколько и трудной.

Собаки по дороге к загону обязательно должны обнюхать каждый придорожный камень, дерево, куст, словно бы проверяя, не прячется ли там какая-нибудь живность. А уж если выскочит откуда-нибудь заяц или кошка, собака с такой силой кидается за ними вдогонку, что непременно вырвет цепь из рук проводника. Сколько раз приходилось мне наблюдать, как, вырвавшись из-под какого-нибудь кустарника, длинноухий задает по полю стрекача, удирая от огромной овчарки, которая кроет за ним широким наметом, а за ними следом босоногий пацан сверкает пятками и истошно вопит:

— Рыжик, Рыжик, вернись!

Но какая же свалка начиналась, когда «собаководы» из соседних загонов случайно сталкивались нос к носу. С бешеным лаем устремлялись псы друг на друга, образуя яростно ревущий клубок, катаясь по земле, кусаясь, щелкая клыками и рыча.

Поводыри бросались поначалу разнимать собак, а потом и сами вступали друг с другом в драку. Тут на селе поднимался крик:

— Эй, сосед, бежим скорее к роще, собачьи поводыри подрались!

Не всегда обходится без приключений, даже если по дороге к загону не попадается ни зайцев, ни соседских псов. То разыгравшийся пес обмотает тебя цепью, точно свивальником младенца, так что не можешь с места тронуться. То примется на радостях подскакивать, чтобы лизнуть тебя в нос, собьет с ног, и ты угодишь в какой-нибудь репейник или коровью лепешку. Ну а дома тебе, конечно, достанется за то, что ты явился этаким грязным поросенком. Словом, беда с этими псами, и все тут!

Невдалеке от нашего загона на склоне соседнего холма расположен загон семейства Ёи Клячи. Когда их пастух отправлялся к вечеру на мельницу молоть зерно, отару стерег сам Ёя Кляча. В такие дни он загодя начинал подлизываться к моему дядьке Илькастому, уговаривая его переночевать с ним в лачуге. И мой Иканыч, любопытный, как сорока, обычно соглашался. Зато наутро в школе после их совместных ночевок просто житья не было от Илькиного и Ёиного хвастовства: и волк-то к ним ночью наведывался, и лисица подкрадывалась, и барсук приходил и так далее и тому подобное. Наша Вея относилась к этим басням особенно подозрительно.

— Врут они, я по носу вижу, что врут, да и голос их выдает.

Однажды, когда Илька-килька с Клячей снова собрались на ночевку в пастушью лачугу, Вея пришла к нашему пастуху Ёвану и стала его подговаривать:

— Ёван, давай сегодня ночью навестим наших героев!

— А что такое? — удивился пастух.

— Проверим, какие они на самом деле храбрецы.

И вот с наступлением темноты приходим мы с Ёваном к дому Веиной тетки и говорим ей:

— Отпусти, пожалуйста, Вею на сегодняшний вечер помочь нам шерсть расчесывать. Мы ее потом проводим до дому.

Прихватили мы с собой каждый по хорошему колу и отправились к лачуге Ёи Клячи. Сторожевые псы почуяли нас издалека и подали свой голос, но Ёван знал всех собак в округе, он им тихонько откликнулся, и собаки умолкли.

Подкрались мы к лачуге. Изнутри доносится мирное посапывание.

— Ага, значит, эти два кота знай себе мурлычут, а овец пусть стережет ослиный покровитель, святой Кандрбанджило, — шепнул нам Ёван.

По заранее разработанному плану Вея встала позади лачуги, мы с Ёваном заняли позиции по обе ее стороны и по данному Ёваном знаку начали колошматить кольями по низкой дощатой кровле. Доски так и загудели под ударами, словно сразу сто десять залпов грянуло.

Трах-тарарах, трах-тарарах, трах-тарарах!

Грохочут прогретые солнцем доски, словно землетрясение началось. Тут мы разом перестали своими кольями колошматить и вылезли каждый из-за своего угла посмотреть, как Илька с Ёей деру из лачуги дадут.

— Готово, выскочили! — прошептал Ёван.

И действительно, Илька с Ёей, белея в темноте босыми пятками, уже припустили вниз по склону к ближайшим сельским домам.

— Сейчас все село перебудят! Бежим скорее к своему загону, пока нас тут не застукали! — воскликнул пастух.

Все было точно так, как предвидел Ёван. Вспугнутые нами храбрецы ворвались во двор Ёи Клячи, где как раз перегоняли ракию, и подняли страшный переполох. Крестьяне, подогретые ракией, похватали вилы и целой ордой помчались к загону. Прибегают, а там нет никого. Кинулись они тогда к нашей хижине и загрохотали вилами по крыше:

— Эй, есть тут кто живой?!