Раз или два я пытался заговаривать с дядюшкой на рискованные темы. Просто из озорства. Дядюшка мой — аскет. Ест он не больше годовалого младенца. Тощий-претощий, и руки у него всегда ледяные. Жена его говорит, что человеку с его положением без котелка просто не обойтись. А я бы добавил, что такому дистрофику, как он, и вправду без этой штуки не обойтись. Дядюшка не любит, когда я перехожу на рискованные темы. Он говорит: «Смени тему. Приличный человек и думать себе о таком не позволит». И выглядит дядюшка так серьезно, так внушительно.

О господи! Как хорошо, что не все на свете похожи на моего дядюшку. Слава богу, что мир не населен занудами, разгуливающими в котелках.

На моей улице живет женщина. Зовут ее мисс Бриггс.

Таких женщин, наверное, тысячи. Таких улиц тоже. А во всем мире, наверное, сотни тысяч.

Мисс Бриггс снимает комнату у старушки, которая снимает дом у старика. А старик ничего ни у кого не снимает. Если, к примеру, он берет такси, вы же не скажете, что он его снимает? Или покупает билет в цирк поглазеть на дрессированных газелей.

Дом этот очень старый. Когда-то в нем была бакалейная лавка, а наверху жилые комнаты. Но бакалейщик разорился, а другого лавочника старику найти не удалось. Так что крышу террасы опустили пониже, подновили фасад, а сзади пристроили еще несколько комнат. Старик сдал дом внаем старушке, а та пригласила художника-оформителя, и он вывел над входом надпись: ПАНСИОН.

Но пансионеров старушка не брала. Она просто сдавала комнаты. Правда, она всегда была не прочь продать вам свиную ножку. Не знаю, насколько бойко шла у нее торговля свиными ножками, но витрина вечно была забита ими — два пенни штука.

Ела ли мисс Бриггс свиные ножки, сказать не берусь. Думаю, что нет.

Я ни разу не говорил с мисс Бриггс, хотя вижу ее почти каждый день. Кроме воскресений, она всегда носит с собой два чемодана. И, между прочим, увесистые чемоданы — она вся сгибается под их тяжестью. А сама хрупкая, словно веточка.

Но как это ни странно, я понятия не имею, что продает мисс Бриггс.

Она никогда не пыталась ничего мне продать. Почему, интересно? Может, она продает принадлежности дамского туалета?

А может, мужского — тогда почему она ни разу не заглянула ко мне? Да неужто она думает, что я вечно без гроша? Не бойся я напугать ее, я бы остановил ее на улице и спросил, что все это значит.

И еще вопрос: станет ли есть свиные ножки тот, кто торгует предметами дамского туалета?

Мисс Бриггс всегда на ходу. Вы бы видели ее в дождливый день!

Дамам на крокетном поле тоже приходится бросать вызов дождливым дням. Им приходится весь день есть и разговаривать, и на крокет не остается ни минуты.

Я хочу написать об этих дамах на крокетном поле мистеру Эзре Паунду. Может, ему захочется вставить их в свое следующее «Canto» [23].

В дождливый, мокрый день мисс Бриггс мокнет. Что поделаешь — надо же платить за квартиру. Даже врачи не откладывают своих визитов из-за дождя.

Видели, наверное, эти патентованные дворники на машинах врачей. Очкам мисс Бриггс такие патентованные штучки тоже бы не помешали.

Мисс Бриггс никогда не улыбается. И я ни разу не видел, чтоб она с кем-нибудь разговаривала, и кто ее покупатели, я тоже понятия не имею. Я было подумал, что она ходит в церковь, но она в церковь не ходит, правда, как-то раз вечером она прошла мимо меня, напевая: «Будь со мной…» [24]

Любовь?

Кто знает? Разве можно прожить жизнь и ни разу никого не любить?

Иногда я думаю, что мисс Бриггс мне все время снится. Но тогда почему мне не снится, что она выходит из пансиона, обгладывая свиную ножку?

Мисс Бриггс?

Силы небесные! Да это мисс Бриггс!

Сегодня я повстречал своего приятеля Джонса, и он признался мне, что просто места себе не находит. «Что ж, пойдем выпьем»,— сказал я, и мы отправились в бар.

Джонс с виду довольно неказист, но зато человек добрейший. Чего он только не сделает, чтобы помочь вам. И еще он необычайно раним. В разговоре с ним надо быть очень осмотрительным. Я сразу заметил, что сегодня он чем-то расстроен, и ждал, когда он примется изливать мне душу.

— Вчера вечером,— начал он,— прохожу через свалку, что возле станции, и вижу: за бензобаком лежит какой-то человек. А на нем штаны, как у корабельного пожарного. Лежит, скорчившись, и его рвет чем-то жутким. Рвет и рвет.

— Пьяный,— вставил я.

— И мне так показалось,— говорит Джонс.— И я ничем ему не помог. Прошелся мимо него взад-вперед и ушел.

Когда я услышал эту историю, мне стало как-то не по себе. И в то же время я обрадовался, что пьяного пожарного повстречал не я, а Джонс.

— Я вовсе не уверен, что он был пьян,— продолжал Джонс.— Может, его кто избил?

— И ты ничем ему не помог?

— Я прошелся мимо него взад-вперед и ушел.

— Забудь об этом,— сказал я.

— Не могу,— говорит Джонс.— А вдруг он умер?

— Нет. Я только что читал газету, там бы сообщили.

Но Джонс покачал головой.

— Понимаешь, я ведь разговаривал с ним. А там поблизости останавливались машины. И те люди, что в машинах, могли увидеть, что я с ним разговариваю.

— Ну и что?

— И могли увидеть, как я ухожу от него. Может, он и вправду был только пьян, но ведь все равно он мог умереть. Господи! Если б ты видел его!

— Слава богу, что не видел,— отозвался я.

— Действительно слава богу. Ты бы, наверно, сделал что-нибудь не то.

— Как это?

— Ты бы, наверно, попытался помочь ему.

— Возможно,— согласился я. Мне было лестно такое услышать.

— Прошли бы вы с ним метров пятьдесят, и его бы забрал полицейский, а может, и тебя в придачу.

— Возможно,— согласился я.— Вполне возможно.

— Будь в те времена полиция, представляю, что сталось бы со всеми этими новозаветными историями.

— Это верно. Времена переменились.

— Само собой. С полицией шутки плохи. Ну и жизнь.

— Это точно,— согласился я.

— А вот один писатель считает, что пьяный матрос ближе к богу, чем пресвитерианский священник.

— Честертон, что ли?

— И у него, черт возьми, есть доказательства!

— Разумеется, есть,— сказал я.

— А я оставил пьяного матроса умирать на свалке — пусть его вырвет собственным сердцем. А увидь я, что у пресвитерианского священника сломалась машина, я бы наверняка протянул ему руку помощи.

— Такие времена. Как они переменились.

— И люди тоже переменились.

— Не могли не перемениться. Если б я вмешался, он бы меня возненавидел, правда? Господи, неужели надо было тащить его в полицию?

— Тебя бы за это никто не осудил.

— Так что же, теперь не верить в христианские добродетели?

— Нет, раз они неприменимы.

— Конечно, неприменимы. Наверно, он вернулся на корабль, вспоминал там, как весело провел времечко на берегу, и посмеивался.

— Если он был пьян, так оно и было.

— Он был пьян. Через час я видел его возле причала. Он брел, пошатываясь.

— Старый дуралей,— сказал я.— Забудь об этом.

— Не могу. А вдруг он умер? Я прошелся мимо него взад-вперед и ушел.

— Времена переменились.

— Но люди не все переменились. Я вот, например.

— Ты поступил правильно.

— Знаю. Поступив неправильно.

— Забудь об этом,— сказал я.

— Не могу. Господи, если б я мог! Прошелся мимо него взад-вперед и ушел. Я поступил неправильно и в то же время правильно. Мне кажется, я схожу с ума.

— Брось,— сказал я.— Давай выпьем еще и забудем об этом.

В юности я ходил в унитарианскую церковь. В те времена многие молодые люди считали своим долгом посещать унитарианскую церковь. Этим они хотели показать, что стали взрослыми и мыслят независимо. В наши дни, если молодые люди хотят показать, что стали взрослыми и мыслят независимо, они, скорее всего, вступят в коммунистическую партию.