— Сначала расскажи, а потом решим, смогу я помочь или нет, — сказал Фалкон.

О-Най вздохнул. С Фалконом хотелось быть откровенным — за его ясные глаза, твёрдое пожатие руки и эти смелые искорки.

— Всё дело в Зиддике, — признался он.

Глаза Фалкона сверкнули, а потом их затянула тёмная пелена ненависти, и О-Наю показалось, что он даже немного побледнел.

— Зиддик? — спросил он глухо и хрипловато, и его верхняя губа ожесточённо приподнялась, открыв оскал белых зубов. — Что он тебе сделал?

О-Наю сделалось не по себе. Фалкон, сжав его руку, сказал:

— Ничего не бойся. Говори всё, как есть. Я должен это знать.

— Он… Он хочет меня продать, — пробормотал О-Най. — То есть, он так сказал. Он такой грубый, злой, он… он… Он просто животное. Он совсем меня не любит!

— Он держит тебя в рабстве? — спросил Фалкон, хмурясь.

— Да… То есть, не совсем… Ну, в общем, я живу с ним. — О-Най одним духом выпил коктейль и отодвинул бокал. — Пойми правильно, я добровольно согласился на это. Он ухаживал, дарил подарки… Очень дорогие. Я переехал к нему. А недавно он привёз землянку и стал жить с ней тоже. А потом он привёз близняшек… И с ними он живёт, а они называют его папочкой.

— Вот скотина, — процедил Фалкон с нескрываемой ненавистью и отвращением. И, помолчав, спросил, брезгливо дёрнув углом рта: — И ты его… любишь?

О-Най заглянул в свою душу и вдруг с удивлением понял, что никакой любви у него к Зиддику уже давно нет. Как назвать то, что он к нему испытывал, он и сам толком не знал. Как угодно, но только не любовью.

— Я… Я не знаю, — пробормотал он. — Он меня всегда баловал, дарил драгоценности и одежду, заботился обо мне… Он был по-своему добр ко мне. Но мне кажется, я ему наскучил. Я даже пытался от него уйти, но он меня не отпустил… Он собственник — относится ко мне, как к вещи.

— И тебе это не по душе? — усмехнулся Фалкон. — Зачем же ты согласился жить с ним?

— Я не знаю… Я запутался.

О-Най заказал себе ещё коктейль и рассказал Фалкону о том, как он впервые увидел Зиддика.

— Он пришёл в парикмахерскую к Айело Римо, где я работал помощником. Я побрил ему голову. Он сказал, что я ему нравлюсь, и стал приходить снова и снова. Вообще он ужасно грубый, но со мной он всегда разговаривал ласково. Дарил цветы… А потом сказал, что хочет, чтобы я жил с ним постоянно. Что он вроде как любит меня. Знаешь, он пылинке не давал на меня сесть. Один тип прислал мне открытку с… в общем, с оскорблением. Так он… отрезал ему голову! На первый взгляд кажется, что он меня любит, но с ним невыносимо тяжело жить. Он не терпит возражений. Хочет, чтобы всегда было так, как он желает. А ещё эта его шайка… Когда они напиваются — о, это не описать словами! Я бы хотел убежать оттуда, но он меня не отпустит. Он везде меня найдёт, да и бежать мне некуда, кроме Айело… Но я не хочу, чтобы у него из-за меня были неприятности. Если Зиддик меня продаст… Не знаю, что со мной будет.

— Он не имеет права, — сказал Фалкон. — Он не приобретал тебя в собственность, ты ему не раб. Таков закон.

— Поверь, ему плевать на закон, — горько усмехнулся О-Най.

— Да уж, надо полагать, — усмехнулся Фалкон. И, погладив О-Ная по руке, сказал: — Не бойся. Я не позволю ему тебя продать. Ты сделал ошибку, связавшись с ним, но тебя трудно винить… Ты его больше боялся, чем любил, когда соглашался жить с ним.

— А хуже всего то, что до сих пор не нашлось человека, который бы его как следует вздул, — вздохнул О-Най.

Фалкон тихонько засмеялся:

— Думаю, такой человек скоро найдётся. — И, посерьёзнев, сказал: — Пойдём, я провожу тебя. Тебе надо прилечь и успокоиться. Если тебе трудно идти, обопрись на мою руку.

Он проводил О-Ная до самого жилища Зиддика. Зиддика не было дома, и О-Наю вдруг невыносимо захотелось, чтобы Фалкон зашёл. Ему не хотелось расставаться с ним: от молодого альтерианца веяло уверенностью и силой, и рядом с ним О-Наю было удивительно спокойно и хорошо — совсем не так, как с Зиддиком, гораздо лучше.

— Побудь со мной, пожалуйста, — попросил он. — Ну, что тебе стоит? Мне очень страшно… Я боюсь, что что-нибудь с собой сделаю.

— Хорошо, я побуду с тобой, — согласился Фалкон.

О-Най провёл его в комнаты, усадил за стол — в большое кресло со звериными головами на спинке, в котором обычно восседал Зиддик во время попоек со своей пиратской шайкой. Это показалось ему особенно забавным — ведь это место было строго воспрещено занимать кому-либо, кроме самого хозяина. Но с Фалконом О-Най ничего не боялся, а потому, похлопав в ладоши, весело позвал землянку:

— Хаифа, у нас гость! Ставь на стол всё самое лучшее, что у нас есть!

Хаифа вышла, закутанная в покрывало, позвякивая браслетами. Испуганно взглянув на Фалкона, она воскликнула:

— Уважаемая господина сидеть на место наша повелитель капитан Зиддик! Ай-ай, это плохо, это нельзя!

Фалкон засмеялся и сказал, подстраиваясь под ломанную речь землянки:

— Моя не бояться ваша повелитель. Пусть ваша повелитель сама бояться!

Стол ломился от еды, вина и фруктов, О-Най радушно потчевал Фалкона всем, что у них было, и это доставляло ему особое удовольствие. Он пребывал в состоянии странного восторга и возбуждения, страх перед Зиддиком куда-то улетучился, он подливал Фалкону вина и пил сам. Он смеялся, и Фалкон тоже смеялся, блестя белыми ровными зубами. Прибежали близнецы, и Фалкон ласково поманил их к себе.

— Идите ко мне, детки, не бойтесь. Как вас зовут?

Близнецы подошли и доверчиво уселись к Фалкону на колени.

— Меня зовут Ой, — сказал один.

— А меня — Уф, — добавил второй.

— Какие у вас забавные имена, — заметил Фалкон.

— Нас папочка так зовёт, — сказал Ой.

Фалкон дал им по шоколадному батончику и погладил по головкам, чем окончательно расположил их к себе. Они устроили в комнатах шумную возню, а О-Най смотрел на них и смеялся. Ещё никогда он так не смеялся, и ему не хотелось, чтобы Фалкон уходил. Хаифа, качая головой, обеспокоенно приговаривала:

— Плохо будет, ай, плохо…

Они не обращали на неё внимания. О-Най, надев самый лучший из своих костюмов и увешавшись звякающими украшениями, включил музыку и показал Фалкону такой танец, что Хаифа, известная мастерица неприличных телодвижений, могла бы лопнуть от зависти. О-Най извивался змеёй, вилял бёдрами, вертелся волчком, рисовал своими гибкими руками замысловатый ажурный узор и взмахивал прозрачным покрывалом. Музыка то ускорялась, то замедлялась, и в такт ей О-Най вытанцовывал свою боль… Не жалея ни сил, ни дыхания, он сгорал в танце — точнее, сжигал себя дотла. Его отчаяние и тоска, вскипая и бурля, выливались в этот бешеный танец страсти; его черешневые глаза широко распахнулись и сверкали, губы призывно раскрылись, движения, замедляясь, становились тягучими и влекущими, украшения позвякивали им в такт. Под постепенно ускоряющийся ритм музыки О-Най убыстрил и танец, в движениях которого стало проступать что-то отчаянное и трагическое… Его поведённые брови страдальчески изогнулись, из напряжённо вздымающейся груди, казалось, был готов вырваться крик… Но крика не последовало: он просто упал на ковёр в изнеможении — сначала на колени, а потом запрокинулся всем телом назад. Его грудь и бока так и ходили, а под кожей втянувшегося живота дрожал бешеный пульс.