Все, что видела теперь Эмбер, напоминало ей Мэригрин и ее жизнь с тетей Сарой и дядей Мэттом. Эссекс – богатое сельскохозяйственное графство с многочисленными фермами и хуторами, утопающими в вишневых садах. Здесь было много маленьких приятных деревушек на расстоянии не больше двух-трех миль друг от друга. Деревенские дома были сложены из вишнево-красного кирпича, оконные рамы сделаны из дуба, а соломенные крыши лежали сверху, как толстые теплые одеяла. По стенам домов до верхних окон спален вились розы. На верхушках крыш мирно ворковали перламутрово-серые голуби, на пыльных дорогах копошились воробьи. Все это означало для нее мир и покой, которых нигде больше не найти, – только здесь, в деревне.
Она рассказала Брюсу о своих впечатлениях и добавила:
– У меня никогда не было такого чувства, когда я жила в деревне, но, клянусь Богом, я вовсе не хотела бы вернуться обратно!
Он нежно улыбнулся ей:
– Ты взрослеешь, Эмбер, дорогая.
Эмбер взглянула на него с удивлением и возмущением:
– Взрослею? Да как ты можешь так говорить! Мне еще нет и двадцати двух! – Женщины начинали ощущать свой возраст лет с двадцати.
Он засмеялся.
– Я не хотел сказать, что ты стареешь. Только, что ты достаточно взрослая, чтобы у тебя появились воспоминания, а они всегда имеют привкус грусти.
Эмбер задумалась, а потом усмехнулась. Наступили сумерки, Эмбер и Брюс возвращались в Сэфайр по прибрежному лугу. Слышалось жужжание кузнечиков и кваканье лягушек, похожее на звук кастаньет.
– Наверное, ты прав, – согласилась она. Она посмотрела на Брюса. – А ты помнишь тот день, когда мы встретились? Я могу закрыть глаза и ясно увидеть тебя: как ты сидел верхом на лошади и каким взглядом окинул меня. У меня все внутри задрожало, на меня прежде так никто не смотрел. Помню, в каком ты был наряде: черный бархат и золотая перевязь – о, какой красивый костюм! И как прекрасно ты выглядел! Но ты напугал меня немного. Да и сейчас пугаешь, пожалуй, – скажи мне, почему это?
– Представить себе не могу. – Его забавлял этот разговор: Эмбер часто вспоминала эпизоды прошлого и никогда не упускала ни одной детали.,
– О, а ты подумай! – Они шли теперь по шаткому деревянному мостику, Эмбер впереди. Неожиданно она обернулась и взглянула на него. – Что было бы, если бы тетя Сара не послала меня отнести имбирный пряник жене кузнеца! Ведь тогда мы никогда бы не встретились! И я по-прежнему жила бы в Мэригрин.
– Да нет, не жила бы. Через деревню могли бы проезжать и другие кавалеры – и ты все равно уехала бы, увидела бы ты меня или нет.
– Как ты можешь так говорить, Брюс Карлтон! Я бы не уехала! Я поехала с тобой, потому что ты – моя судьба, мне об этом сказали звезды! Наши судьбы решаются на небесах, и ты сам это знаешь!
– Нет, я не знаю этого, и ты – тоже. Ты можешь так думать, но знать – не можешь.
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
Они перешли через мостик и шли теперь рядом. Эмбер раздраженно стегала веткой по траве. Неожиданно она отбросила ветку и, круто повернувшись, посмотрела Брюсу в глаза. Она схватила его за руку.
– Разве ты не считаешь, что мы предназначены друг для друга, Брюс? Ты должен так считать, особенно теперь.
– Что ты имеешь в виду – теперь?
– Ну, после всего, через что мы прошли. Почему бы иначе ты остался и стал ухаживать за мной? Ведь ты мог уехать после того, как выздоровел, и оставить меня одну – если бы ты не любил меня.
– Боже, Эмбер, ты считаешь меня большим негодяем, чём я есть на самом деле. Ну конечно же, я люблю тебя. И в каком-то смысле я согласен, что мы предназначены друг для друга.
– В каком-то смысле? Что ты хочешь этим сказать?
Он обнял Эмбер, погрузил руку в ее густые волосы и поцеловал в губы.
– Вот что я хочу сказать, – тихо произнес он. – Ты красивая женщина, а я – мужчина. Конечно, мы предназначены друг для друга.
И хотя Эмбер больше ничего не сказала, это было не то, что она хотела услышать. Когда она жила с ним в Лондоне и рисковала своей жизнью, она не думала о благодарности и не ожидала ее. Но когда он остался с ней и нежно выхаживал ее, так же заботливо, как и она его, когда он болел, – она поверила, что Брюс изменился и что теперь женится на ней. Она ждала с растущим нетерпением и дурным предчувствием, что он сам заговорит о женитьбе, – но он ничего не сказал
«О, но это просто невозможно! – говорила она себе снова и снова. – Если он любит меня настолько, чтобы сделать все, что сделал, значит, его любви хватит и на то, чтобы жениться на мне. Он, конечно, женится на мне, когда изменятся обстоятельства, вот почему он ничего не говорит… Он думает…»
Нет, все попытки успокоить себя не могли унять сомнений, и ее терзания становились все более мучительными день ото дня. Эмбер начала понимать, что в конечном счете ничего не изменилось, он по-прежнему намерен жить своей жизнью, как и собирался, будто никакой чумы не было и в помине.
Эмбер жаждала поговорить с ним о женитьбе, но боялась нарушить гармонию, установившуюся теперь впервые между ними, – почти идеальные отношения с тех пор, как они узнали друг друга. Она заставляла себя не заводить разговор об этом и ждала наиболее благоприятного случая.
Дни быстро проходили. Остролист стал темно-красным; в садах стояли фургоны, полные фруктов, в воздухе стал ощущаться свежий осенний аромат спелых яблок. Раз или два шел дождь.
Они покинули яхту в Абингтоне и провели ночь в тихой старинной таверне. Им удалось уговорить хозяйку поверить в их свидетельства о здоровье: Брюс дал ей пять гиней сверх обычной платы, хотя их денежные запасы подходили к концу. На следующее утро они наняли коляску с проводником и отправились в поместье Элмсбери, миль за шестьдесят. Сперва они двигались по главной дороге в Глочестер, переночевали там и утром поехали дальше. Когда они добрались до Барберри-Хилл в середине утра, Эмбер чувствовала себя вконец измученной.
Элмсбери приветствовал их радостными возгласами. Он обнял Эмбер и поднял ее на руки, поцеловал Брюса и хлопнул его по спине.
Он все время пытался связаться с ними. Ему и в голову не приходило, что они – вместе. Сказал, что был страшно напуган чумой, и как же он рад, что они приехали.
Эмили тоже, казалось, была довольна, хотя и не столь горячо это выражала. Они все вместе вошли в дом.
Барберри-Хилл не был главной загородной собственностью, семейства Элмсбери, но именно этот дом хозяин реставрировал для семьи. Хотя и не такой роскошный, как дом Элмсбери на Стрэнде, этот дом имел свое очарование. Он был построен в форме латинской буквы L, сложен из красного кирпича и стоял у подножия холма. Часть его имела четыре этажа, а часть – три. Покатые крыши, различного вида фронтоны, мансардные окна и несколько спиральных. дымовых труб украшали постройку. Комнаты были декорированы лепниной и резьбой, на потолках – плафоны, как на праздничном торте, большая лестница с решетчатыми перилами в елизаветинском стиле вела в верхние покои, все было выдержано в яркой, сочной гамме цветов.
Элмсбери сразу же послал за Нэн Бриттон. И когда Эмбер отдохнула и переоделась в одно из платьев леди Элмсбери – лишенное, по ее мнению, всякого стиля и потребовавшее кое-каких переделок, – они с Брюсом отправились в детскую. Они не видели сына уже больше года, с того самого дня, когда встречались в доме Элмсбери в Лондоне.
Теперь ему было четыре с половиной года, и он сильно вырос и изменился. Глаза – того же серо-зеленого цвета, что и у Брюса, темно-каштановые волосы лежали волнами до плеч и завивались на концах крупными локонами. Он был одет в костюм настоящего джентльмена – так было принято делать, когда мальчику исполнялось четыре года, – и теперь он являл собою точную копию лорда Карлтона . У него была даже миниатюрная шпага на боку и шляпа с плюмажем.
Эта одежда символизировала вступление во взрослую жизнь, и мальчик уже учился читать и писать, делать простые арифметические вычисления. Кроме того, он брал уроки верховой езды, а также уроки танцев и правил хорошего тона. Вскоре начнутся уроки французского и латинского языков, а также греческого и иврита, уроки фехтования, музыки и пения. Детство – короткая пора, мужская жизнь начиналась рано, так как жизнь – извечный риск и терять время было недопустимо .
