Он умолк, уронил башмаки на пол, снова вернулся к креслу, в котором сидел, и с долгим тяжким вздохом опустился в него.
В комнате стало совсем тихо. С отсутствующим видом, стараясь не выдать своей тревоги, он с беспокойством ждал следующего их хода. Сидящий напротив полицейский откашлялся.
— Жан-Поль Меру,— решительно начал он,— не скрою, я весьма склонен думать, что все, рассказанное тобой, каждое твое слово,— правда. Однако, будь добр, окажи мне такую любезность,— сними тапочки и надень свои армейские башмаки.
Жан-Поль почувствовал, что сердце у него подпрыгнуло и замерло, пульс бешено застучал. Однако виду он не подал. Все с тем же отсутствующим выражением лица он подошел к кровати Улофа, сел на нее и снял кроссовки. Пододвинув к себе первый ботинок, он сунул в него ногу. Полицейский, чьей идеей была примерка, тут же подошел, ощупал башмак и подозрительно заметил:
— А не кажется ли тебе, что он велик, а?
Жан-Поль улыбнулся.
— А ты сам-то служил в Легионе? — Полицейский отрицательно мотнул головой. Жан-Поль продолжал: — Ну, а в армии хоть был? — Полицейский кивнул.— И что же еще у солдата надето на ногу во время марша, а? — Он торжествующе усмехнулся.— Конечно же, толстый носок. А у меня сейчас? — Полицейский снова кивнул, теперь, по-видимому, полностью удовлетворенный.
— О'кей, я тебе верю.
В дверях кухни появился один из его товарищей. В руках у него была пара чашек.
— Там немытые чашки,— сухо доложил он.— Причем в двух на дне еще осталось немного кофе.
— Они остались со вчерашнего вечера — у меня в гостях была девушка,— спокойно парировал Жан-Поль. Полицейский внимательно осмотрел чашки и покачал головой:
— По-видимому, губы у твоих девчонок — что надо. Им даже не приходится пользоваться помадой — по крайней мере, следов на чашках не видно.
Жан-Поль и здесь нашелся:
— Ненавижу размалеванных. Первое, что я делаю,— заставляю их все стереть.
Третий из полицейских спросил:
— А паспорт у тебя в порядке?
Жан-Поль подошел к письменному столу и достал из ящика паспорт. Полистав его, он нашел ту страницу, которая, по его мнению, интересовала их больше всего, и, протянув его полицейским, горько усмехнулся:
— Думаешь, я все наврал о Легионе?
Просмотрев паспорт, полицейский вернул его Жан-Полю.
Внимание четвертого полицейского тем временем привлек черный портфель, стоявший в углу комнаты. Тщательно осмотрев его со всех сторон, он подал знак первому полицейскому, который, по-видимому, руководил всей операцией. Тот подошел к нему, взял портфель и внимательно выслушал негромкий комментарий. Жан-Поль насторожился, пытаясь что-то услышать, однако тщетно. Когда старший полицейский снова вернулся к нему, в нем произошла разительная перемена — он снова стал таким же грубым и жестким, как в начале разговора. Он отрывисто спросил:
— Это твой портфель?
Жан-Поль кивнул:
— Мамаша подарила.
Полицейский снова внимательно осмотрел портфель. Его особо заинтересовало высокое качество кожи, а также то, что на гладкой красивой поверхности его четко выделялось одно место, казалось, словно бы нарочно кем-то испорченное — на нем красовалось небольшое, правильной формы пятно; на этом месте вполне могла раньше стоять монограмма владельца. Он немного помедлил, откашлявшись и приведя в порядок свои мысли, потом о чем-то пошептался с тем полицейским, который первым проявил интерес к портфелю, и наконец, видимо окончательно убежденный его утвердительными ответами, сказал:
— Ну, ладно, раз так, то я согласен с тобой, что все это чепуха. А вот что касается портфеля… Жан-Поль Меру, тебе придется пройти с нами. Ты как предпочитаешь — в наручниках, или же обещаешь вести себя тихо и спокойно?
В голове Жан-Поля пронесся целый рой мыслей. Черт, влип! Причем тут уж, видимо, речь идет не о пустых предположениях — они даже не пытались на чем-то его поймать, не искали каких-то подозрительных деталей. Виной всему был портфель. Он подавил нервный смешок. Проклятый портфель! Они, вероятно, думают, что он его где-то стащил. Однако что касается портфеля, то здесь он абсолютно чист. Возможность того, что мамаша украла его где-то прежде, чем передать ему, была также маловероятна — все равно что считать ее девицей даже после его рождения. Он сказал:
— Не надо наручников — я так пойду. Однако был бы весьма благодарен, если вы позволите мне запереть квартиру. Береженого Бог бережет…— Он многозначительно усмехнулся.— Да, а еще перед уходом я бы не прочь заглянуть в сортир.
Стоя с расстегнутыми штанами перед зловонным отверстием в полу, он поднял глаза и забормотал вполголоса, так, чтобы не слышал стоящий за дверью полицейский:
— Санта Мария, святая мать Божья, благодарю за дарованное мне тобой вдохновение, за то, что ты всегда с нами, за то, что ты спасла меня, всех нас, за то, что ты подсказала мне нужные слова, придала мне силы и веры во святое имя твое, аминь!
Застегнув штаны, он глубоко вздохнул, вышел из кабины и покорно проследовал за своими провожатыми по всем семи извилистым пролетам лестницы к выходу на улицу.
Перед входом на станцию метро Улоф осторожно осмотрелся по сторонам. У стоявшего метрах в десяти от него контролера был такой вид, будто он только того и ждал, что сейчас этот парень в майке с Бетховеном на груди попытается перемахнуть через турникет не заплатив. Вообще-то именно так он и собирался поступить, однако теперь передумал. Рисковать в его положении вовсе не стоило. И не только потому, что если его поймают, придется платить штраф в двести франков, а ему вовсе не улыбалось лишаться только что заработанных денег, которые приятно оттягивали задний карман джинсов. Кроме того, наверняка он привлечет к себе внимание, начнется кутерьма, и контролер может в любой момент поднять тревогу, воспользовавшись свистком, висящим у него на шее.
Улоф проработал четыре с половиной часа — вплоть до обеденного перерыва — и решил, что на сегодня с него хватит. Вкалывать пришлось изрядно. Перед самым обедом он помог одной миниатюрной дамочке, покупавшей стройматериалы для мужа, сначала выбрать обрезки досок нужной формы и размеров, а затем погрузить и укрепить их на багажнике над крышей ее маленького «ситроена», и коль скоро это принесло ему двадцать франков чаевых, кроме уже заработанных ста тридцати, он решил смириться с расходами и в данном случае не рисковать. Он поплелся к кассе, купил билет, смешался с другими пассажирами и уверенно прошествовал мимо контролера с таким неприступным видом, что это сразу исключало какие-либо вопросы.
В это время дня пассажиров на станции «Шато д'О» было немного. Двум полицейским, стоявшим в дальнем конце платформы, не составляло поэтому никакого труда наблюдать за перроном и скамейками со спящими на них еще не протрезвевшими от ночных возлияний бродягами. До тех пор пока они не начинали буянить, стражи порядка их не трогали. Повернувшись спиной к полицейским, Улоф с притворным нетерпением уставился в зияющую темноту туннеля. Поезда ходили часто. Прошло не больше полминуты, и электричка с грохотом остановилась у платформы. Двери раздвинулись, Улоф вошел внутрь и так и остался стоять, придерживаясь за поручни, намеренно игнорируя свободные сиденья. Три небольшие станции, остававшиеся до «Сен Этьен», он предпочел проехать стоя.
Он увидел их сразу же, как только свернул за угол и вышел на свою улицу; пытаться избежать встречи, не привлекая внимания, было уже поздно. Они были метрах в тридцати от него. Один из полицейских придерживал Жан-Поля под руку, запросто, почти по-товарищески; со стороны вовсе и не скажешь, будто ведут задержанного, по крайней мере, внимания прохожих это не привлекало. Другой нес черный портфель, держа его двумя пальцами, как будто боялся испачкаться.
Чувствуя, что сердце бешено стучит где-то на подступах к горлу, Улоф пошел прямо на них. Они приближались, не обращая на него, очевидно, никакого внимания. Улоф попытался заставить себя не смотреть Жан-Полю в глаза; Жан-Поль, проходя мимо, посмотрел сквозь него, как будто его вовсе не существовало. Еще несколько секунд — и они разминулись. Улоф испытывал сильнейшее желание развернуться, догнать их и спросить, какого черта им нужно от его товарища, однако ноги сами несли его все дальше вперед; он даже поборол искушение оглянуться и посмотреть, в какую сторону они направились. На самом-то деле догадаться, конечно, было несложно — скорее всего в полицейский участок, расположенный метрах в двухстах отсюда в переулке. Сам он, как правило, всегда шарахался от этого места, как от зачумленного.
