Снова послышалось ворчание, на этот раз, правда, довольно неопределенное.

— Да, прав, прав. Проклятый Вульф — ничего бы не было, если бы он в своих делишках с дамами был бы чуточку поскромнее. Но уж что случилось — то случилось. Ищи теперь этого чертова француза, которому надоело терпеть рога у себя на лбу.

В голосе Тирена, когда он ответил, появились жесткие нотки:

— Вполне может быть, что дело вовсе не в этом. У Вульфа пропал портфель, в котором могло оказаться кое-что, что весьма заинтересовало бы некоторых лиц.

— Вот как?! Из тебя все приходится вытягивать по капле. Вот дьявол, и надо ж было такому случиться…

Не закончив своей мысли, посол бросил трубку. Тирен решил просмотреть наконец почту, а потом, подкрепившись стаканчиком шерри, прогуляться к цветочному магазину, у которого Вульф обычно оставлял свою машину, и в заключение пообедать в каком-нибудь приличном заведении на бульваре Распай в полном одиночестве, чтобы хоть немного привести в порядок путающиеся мысли.

Улоф Свенссон вышел из дома около семи утра. Накануне вечером за стаканом дешевого вина он поведал Жан-Полю, что в кармане у него не осталось практически ни франка.

— Я вовсе не хочу, чтобы ты платил за меня,— убеждал он.— Хватит и того, что ты для меня уже сделал — на мне твои джинсы, майка, твои баретки. Да, кстати, я даже не знаю, можно ли мне дольше шататься с этим Бетховеном на груди — уж слишком он заметен.

Жан-Поль расхохотался:

— Можешь взять другую майку, если хочешь, но имей в виду — тебе самому придется их стирать.

— Не мешало бы мне где-нибудь раздобыть денег,— пробормотал Улоф.

Жан-Поль задумался. Наконец он сказал:

— Знаю я одного парня, у которого лесопилка где-то в окрестностях Шато д'О. Я мог бы поговорить с ним, чтобы он взял тебя на время. Вкалывать там придется здорово, да и пальчики можно занозить, однако…— Он поднялся.— Попытаюсь ему звякнуть.

Он направился к стойке. Здесь его хорошо знали — он был постоянным клиентом этого небольшого заведения, расположенного рядом с его домом. Он перекинулся парой слов с хозяином, пододвинул к себе телефонный справочник, полистал его и взял трубку. Разговор длился недолго. Вернувшись за стол, он сказал:

— Порядок. Начинать будешь в полвосьмого и работать столько, сколько захочешь. Твои обязанности — таскать бревна и укладывать их в штабеля. В час — тридцатка, никаких вопросов к тебе, никаких бумаг. Подходит?

Улоф хлопнул его по плечу:

— Еще бы, здорово! Давай диктуй адрес.

Жан-Поль тоже считал, что все устроилось неплохо. До сих пор все шло хорошо — Улоф сам покупал себе еду и все прочее, словом, не таскал зубную пасту у него из тюбика. Однако теперь, когда он остался без гроша,

между ними неминуемо должны были возникнуть трения, и Жан-Поль понимал это. Ему-то в общем было все равно, но Улоф, по-видимому, будет чувствовать себя неуютно. «Что ж, верно,— подумал он,— этот парень никогда не позволит себе быть кому-то в тягость».

Жаль-Поль даже не заметил, когда Улоф ушел. Проснувшись, он сварил себе кофе, сложил постель, быстро и привычно выровняв покрывало так, как умеют это делать во всем мире даже с закрытыми глазами только горничные и солдаты. Этой процедуре Жан-Поль всегда придавал особое значение. Мягкой мебели в квартире не было, и все жильцы привыкли использовать собственные кровати как кресла или диваны. Кроме всего прочего, это, можно сказать, было даже удобнее. Утро у него сегодня свободное — снова за баранку нужно будет никак не раньше двух. Планы на день были самые радужные: хорошенько выспаться, потом не торопясь поесть где-нибудь в кафе и потихоньку двинуться в сторону работы, выбирая при этом самые открытые места, где все тело приятно согревают теплые лучи полуденного солнца.

Жан-Поль даже не заметил, когда они подошли к его двери. Он только что оделся и успел налить себе чашку кофе. Хотя он и слышал звук их шагов в коридоре, однако никакого значения этому не придал. Громкий стук в дверь заставил его вздрогнуть. Оставив кофе, Жан-Поль вскочил и весь напрягся. Чисто интуитивно он уже понял, кто стоит за дверью, да и бесцеремонность стука вовсе не давала оснований предположить, что это дружеский визит. Не успел он дойти до двери, как ее потрясла новая серия ударов и чей-то грубый голос прорычал:

— Эй, вы, там! Открывайте! Полиция! — Ручку нетерпеливо задергали.

Дрожащими от волнения руками он достал связку ключей; их было много — от машины, от склада и т. д. Пока он перебирал их, пытаясь найти нужный, ключи позвякивали, как колокольчик. Ему пришло в голову, что запертая дверь говорит в его пользу: то, что он запирается на замок, свидетельствует, что в квартире он живет один и гостей не ждет.

Наконец он нашел ключ и отпер дверь. Полицейских было четверо; в изумлении он сделал несколько шагов назад, беспрекословно уступая им дорогу. Он все еще никак не мог привыкнуть к их новой форме — черным мундирам со сверкающей портупеей и кобурой; все это делало их похожими на военных и производило совсем другое, гораздо более грубое и неприятное впечатление, чем те опереточные полицейские мундиры, которые были столь привычными для многих поколений его соотечественников. Он почувствовал прилив упрямства, вызванный обычной для французов неприязнью к любому проявлению власти, полицейской — в особенности. Если бы на них были обычные фуражки в форме яйца, он, вероятно, просто удивленно рассмеялся бы, но сейчас он вспылил:

— Какого черта вы здесь делаете? — Голос его дрожал от отвращения.— Какое право вы имеете так вот вламываться ко мне?

Взгляды полицейских были холодны и безразличны; один из них, по-видимому главный, вынул какую-то бумагу и сунул Жан-Полю под нос.

— Ордер на обыск,— сказал он.— Будешь помогать, или нам самим перетряхнуть и тебя, и твои манатки? Можешь поверить, мы это умеем.

Другие тем временем разбрелись по квартире, рыская глазами по стенам и потолку. Один из них прошел на кухню. Другой открыл дверь гардероба и небрежно перебрал висящие в нем вещи, потом выдвинул ящик с бельем и начал рыться в трусах и носках. Тот, что предъявил ордер, нарочито медленно и аккуратно сложил его и сунул обратно в нагрудный карман, при этом в упор глядя на Жан-Поля.

— Пока ребята осваиваются, давай-ка мы с тобой устроимся здесь, на диване. Вот так.— Видя, что Жан-Поль вот-вот разразится новыми ругательствами, он предостерегающе поднял руку.— Поспокойней! Если будешь вести себя тихо и помогать нам, бояться тебе нечего.

— Хотел бы я, черт возьми, знать, кто согласится помогать полиции,— злобно прошипел Жан-Поль.

Полицейский изобразил на лице подобие дружелюбной улыбки, в которой, однако, таилось больше угрозы, чем если бы он выругался или замахнулся.

— Ну-ну, тем не менее давай присядем.

Жан-Поль плюхнулся в кресло. Полицейский аккуратно опустился в другое — напротив. Приглашающим жестом он пододвинул Жан-Полю недопитую чашку кофе:

— Пожалуйста, продолжай — мы вовсе не собираемся мешать тебе завтракать.— Откинувшись на спинку, он принялся разглядывать свои ногти.— Ты — Жан-Поль Меру, и эта квартира — твоя? Спрашиваю чисто для проформы.

Жан-Поль кивнул. Бесцеремонность полицейского бесила его; рука, держащая чашку, так дрожала, что он даже пролил несколько капель и поспешил допить кофе.

— Что, немного нервничаешь? — Лицо полицейского скривилось в усмешке, потом приняло многозначительный вид, и он прибавил: — А почему, спрашивается?

— Может, это я, скорее, вправе спросить, почему? Почему чуть ли не полкорпуса парижской полиции вламывается ко мне в квартиру и начинает шарить в моем шкафу и снимать показания газового счетчика, или чем он там, к дьяволу, еще занимается на кухне, не знаю?

— Ах, ты, выходит, так-таки и не знаешь? Не имеешь ни малейшего представления о том, почему мы не поленились переться на седьмой этаж этого проклятого дома, в котором нет даже обычного лифта? Хорошо, так я тебе расскажу. Мы получили кое-какую информацию. Нам позвонила какая-то птичка и прочирикала, что тут у тебя скрывается одна интересующая нас личность.