Зачем воюют все народы?
Кто мы такие — ты и я?
— Для ее возраста это ненормально! — не терпящим возражений тоном объявила Марина и вытерла со лба пот рукавом темно-красного кимоно. (Тоже Володин подарок, из Голландии.) "Ишь ты, устала от трудов праведных", — неприязненно подумал Владимир и как можно более небрежно проговорил:
— Это мои.
— Что твои?
— Мои стихи. Я давал ей перепечатывать.
Жена, казалось, не поверила: окинула его прищуренным острым взглядом, немного помолчала, что-то обдумывая, и почти что пропела с издевательским сочувствием:
— Поэт ты наш! То-то я смотрю, яблочко от яблоньки… Хоть малой мозги не сворачивай, оставь ее в покое.
— Чем же я ей сворачиваю?!.. — завелся в свою очередь Владимир, не удержался, хоть и не имело это абсолютно никакого смысла. Законная жена, по всем параметрам чужой человек. А рядом с ней на невидимых внутренних весах, в самой глубине души — незнакомка-"француженка" со светло-синими глазами, широко распахнутыми и удивленными, как у Янки. Который день не выходит из головы, хоть как ни гонит от себя эти запретные мысли… За все годы семейной, так сказать, жизни ни разу жене не изменил — привитые с детства пуританские принципы не позволяли. Но раз она себя так ведет, с каждым днем все враждебней и холодней, точно провоцирует на разрыв… "Седина в бороду — бес в ребро, — с непривычным цинизмом улыбнулся он про себя. — Пора что-то менять, давно пора."
А жена вдруг негромко сказала, уставившись неподвижным взглядом в занавешенное белым тюлем окно:
— Иногда я за нее просто боюсь.
И все, будто и не было только что истерички-скандалистки, что швыряет что под руку ни попадет и роется в чужих вещах — улетучилась, сгинула без следа! Сам голос изменился до неузнаваемости, надломился и предательски дрогнул на середине фразы.
— Чего боишься? — по инерции переспросил Володя в полной растерянности, уж этого-то никак не ожидал…
— Она такая… Да что я рассказываю, ты же сам видишь! Цветок оранжерейный с высокими принципами, стоит только послушать — за голову хватаешься! "Свободная воля, высшая справедливость! Новая эпоха!" А что будет дальше, когда она попадет в реальный большой мир? Где каждый норовит схватить себя за горло? Когда лицей свой закончит?.. Вот этого я боюсь.
— Все будет хорошо, — непослушным, словно не своим языком старательно выговорил Владимир, и с головой захлестнуло обжигающим чувством вины. Француженку ему, видите ли, подавай, "Шанель номер пять"! — Успокойся. Все будет хорошо… — в порыве раскаяния он обнял жену за узкие покатые плечи, Марина приникла к его груди, как будто и не было этих долгих лет изнурительной домашней войны: — Все будет так, как мы захотим.
И никуда он теперь не денется с подводной лодки, как изрекла бы по-философски Янка! Будет жить с этой любимой-нелюбимой женщиной, терпеливо сносить все ее беспричинные скандалы, истерики на пустом месте и гормональные срывы. Вот уж воистину: "Мы в ответе за тех, кого приручили"…
— Слишком она… не такая, не от мира сего! — не унималась жена. — Нельзя такой быть. Ты понимаешь, о чем я?
Еще бы он не понимал! У Владимира перед глазами ярко вспыхнуло дочкино лицо, отсутствующее, обращенное внутрь себя, и торопливые сбивчивые слова, оброненные два месяца назад в пиццерии: "Потом было какое-то сражение, и я не захотела никого убивать. Тогда убили меня…" С тех пор затаился в груди этот бессмысленный удушающий страх, настолько очевидный, что даже Марина при всей своей приземленности его уловила. Все же материнская интуиция, не стоит ее недооценивать…
— Кота против меня настроила! — внезапно взорвалась от негодования жена и отпрянула от него, напоминая взъерошенного дикого зверька. Небрежно собранные заколкой белокурые крашеные волосы разметались по плечам, брови сведены у переносицы — м-да, очередной перепад настроения: — Уже и кот не реагирует! Мурчик, кс-кс-кс!..
Развалившийся на диване в блаженной истоме Гаврюха приоткрыл один глаз, покосился в их сторону с презрительным видом и неохотно передернул шикарным пепельно-серым хвостом.
— Видал?!.. — горестно воскликнула жена, воздевая руки к небу.
— Ты б себя слышала! — поневоле рассмеялся Володя.
Почему же Янка решила ехать именно к Гале? Причина более чем банальная: домой по-прежнему не тянет, хоть и поздно (родители, наверно, уже землю копытами роют!). А до Юльки слишком далеко пилять. Следовательно, Галина Александровна с ее новомодной супер-мега-стрижкой и замашками Наполеона, придется потерпеть…
Но Галька встретила ее у двери с таким непроддельным искренним оживлением, с такими расширенными от радости глазами, что Яну в один миг осенило: до чего же Галя боится, что когда-нибудь окажется для нее "вторым номером"! Вроде бы больше и не нужна: потусовались на занятиях в лицее с девяти до половины четвертого — и гуд бай на все четыре стороны… Видит же прекрасно, как они с Юлькой с каждым днем все сильнее сближаются, секретничают на переменах неизвестно о чем, а она остается за бортом. И никак ей не объяснишь, что всему виной не Юлька-разлучница, а Галькин надменный императорский вид, который та частенько на себя напускает.
Зато сейчас она совсем обычная, по-домашнему простая — без каблуков кажется не намного выше Яны. Просторный серый свитер домашней вязки, тренировочные брюки с оттянутыми коленками, иссиня-черные волосы собраны обычной бесцветной резинкой в куцый хвостик на затылке — вот теперь Галька точь-в-точь как прежняя, и никакая не Клеопатра…
Похоже на то, что опять включилось это вИдение: приходит, понимаете, когда ему вздумается! А может, просто женская интуиция в очередной раз сработала, и ничего в этом сверхъестественного? Кто знает…
Галька со всеми возможными почестями усадила ее в своей комнате, даже комп с игрой в какую-то новую "балду" выключила по такому случаю. И забегала вокруг, как возле самого дорогого желанного гостя:
— На чаю, похлебай. Булочку хочешь? — Яна помотала головой. — Что случилось? У тебя такой вид… Где ты была?
— Я вспомнила. Про нас с Сережей… Мы когда-то разбились на машине.
— Че-го?.. — Галька испуганно вытаращила цыганские черные очи и подергала себя за мочку уха с золотой сережкой (что всегда было у нее признаком сильного волнения). Яна мягко отвела ее руку, ухо-то ни в чем не виновато:
— Он был за рулем, я ему что-то говорила, а он со всей дури во что-то врезался.
— Ты умерла?
— Мы оба.
Подруга проявила завидный профессионализм (хотя что же здесь удивительного? Ей не привыкать, давно ведет документацию Янкиных воспоминаний):
— Подожди, лучше с начала! Закрой глаза, успокойся… Давай посмотрим, что там было. Что ты видишь?
— Картинки… Как мы познакомились, это уже много раз показывали… А потом… Потом, кажется, поженились, но что-то случилось, я решила от него уйти… Я его не любила… Или любила? — Яна судорожно вздохнула, все глубже погружаясь в знакомый, легкий по ощущениям транс. Когда тела почти не чувствуешь, будто тебя вынесло катапультой с Земли в открытый космос, паришь себе в невесомости: — Вышла замуж скорей из-за денег, а потом со временем полюбила — кажется, так… У него были какие-то родственники… Влиятельные, из богачей, меня терпеть не могли. Машины старинные, с выпуклыми фарами… Очень дорогие, — она нахмурилась и беззвучно зашевелила губами, пробуя эти слова на вкус: — Тысяча девятьсот… двадцать седьмой год.
— Подожди! — не вставая, Галя изогнулась крутой дугой и выхватила с этажерки возле компьютера блокнот со вложенной в него ручкой. — Двадцать седьмой, так… Что дальше?
— Это Америка, Калифорния. Эвелин Кэтрин Джефферсон.
— Тебя так зовут?
— Да. Я приехала в Лос-Анджелес из какого-то штата… Не вижу. Алабама, Небраска, что-то близкое… Нет, Алабама. Sweet home Alabama… Small town girl. (Родной дом Алабама… Девушка из маленького городка.) Я мечтала стать актрисой в театре или в кино, несколько месяцев ходила на пробы. Денег было мало, я устроилась в кафе работать официанткой. Иногда даже голодала… Потом встретила его. Эту момент я сразу вспомнила, каждый раз "дежа вю"…
