Гаврюха покормился, вылизал до блеска серые бока, но все равно оставался каким-то кислым: пугливо жался к Янкиным ногам и в волнении дергал шикарным распушенным хвостом. Пока не повалился прямо на ее домашние фиолетовые тапочки с помпонами и задрал кверху все четыре лапы — просил внимания и любви. Яна присела перед ним на корточки, потеребила нежное белое брюшко и горестно спросила:
— Она тебя ругала, да?..
По спине пробежала мгновенная холодная дрожь, как будто бы кто-то сзади просверлил осуждающим взглядом. Почуяв неладное, Янка медленно повернула голову к двери, уже зная в глубине души, кого сейчас увидит… Мама стояла над ней в своей обычной воинственной позе, крепко расставив ноги и сложив руки на груди, но в глазах застыла точно такая же немая боль и обида, как сегодня у Богдана.
Ничего не сказав, мать круто развернулась на каблуках и вышла из кухни вон, раздраженно хлопнув дверью, а затем весь вечер Яну подчеркнуто игнорировала. С одной стороны, и правильно — свинтус она поросячий! — но с другой… И так на душе кошки скребут, а тут еще эта игра в молчанку, час от часу не легче… Лучше бы сразу поговорили, Яна бы все объяснила, покаялась и попросила прощения, и можно было бы отправляться спать со спокойным сердцем. Ничто так не изматывает и истощает энергетически, как эти многодневные обиды друг на друга! Излюбленная мамина тактика.
Уже ближе к десяти позвонила Юлька, участливым до фальшивости голосом спросила:
— Ну как ты?
— Хорошо, — мужественно соврала Яна, и обе замолчали. (Вот те на, впервые за три года им с Юлькой нечего друг другу сказать!)
— Я завязываю, — выдержав паузу, мрачно бухнула Янка, и с шумом вздохнула в самую мембрану, не сдержалась.
Юля, кажется, перепугалась:
— С чем завязываешь?
— Со всей этой… оккультикой-эзотерикой! Оно мне надо… — Яна сердито посопела в трубку, подыскивая подходящее сравнение, и для образности добавила: — Как собаке пятая нога! Одни только неприятности.
— А-а-а… — неопределенным голосом протянула Юлька. Но ни о чем расспрашивать не стала, за что Яна была ей бесконечно благодарна.
Распрощались. Янка держалась до последнего: чтоб отвлечься, засела за недописанное в воскресенье сочинение по мировой литературе, но через полчаса все равно раскисла, забралась с ногами в кресло и принялась себя жалеть. Поначалу всухую, но когда примерно в одиннадцать вернулись с довольными выгулянными физиономиями папа с Яриком, она уже утопала в потоках слез.
Появление "мужчин" только подлило масла в огонь, обострило полузабытый детский страх: а вдруг папа любит Ярика больше, потому что он сын?.. За свои мелочные мысли было немного стыдно, а еще боязно, что отец, верный рыцарь, бросится ее защищать и начнутся разборки с мамой. А та ведь ни в чем не виновата, если так посмотреть… Яна быстренько побросала в сумку тетради, улеглась в постель и притворилась, что спит, а они все поверили… Никто и не вздумал заглянуть к ней перед сном, хотя бы из чистой формальности спросить самое элементарное: к примеру, "как прошел твой день?"
Сон всё не шел, Яна временами проваливалась в тяжелую полудрему, но то и дело опять просыпалась и ворочалась в постели. В голове беспорядочным хороводом без начала и конца кружили мысли — каждое слово, каждый взгляд или самая пустяковая интонация за прошедший день прокручивались десятки, если не сотни раз. "У попа была собака, поп ее любил…" Заснешь тут, как бы не так!
Да и Гаврюха аж никак не способствовал процессу засыпания: забравшись под одеяло, шумно сопел и всю ночь норовил прижаться поплотнее. Наваливался волосатой подушкой прямо на живот и время от времени недовольно ворчал — наверное, снилось что-то плохое. Только из этого соображения Янка его терпела, не хватало твердости прогнать на законное кошачье место в изголовье кровати. А завтра в лицей с самой первой пары, английский почти что на весь день!.. Как сказала бы по такому случаю Юлька, "полная труба".
Когда стрелка на будильнике у кровати доползла до единицы, а усталость и отчаяние достигли своей пиковой точки, Яна принялась звать всех подряд, о ком недавно читала в книжке по Рейки: Архангела Михаила, Архангела Гавриила, Богородицу… И параллельно про себя рассуждала, что если они теперь больше не хотят иметь с ней дела (после той глупой истерики по телефону!), то их прекрасно можно понять, никаких обид…
Наконец вспомнила про Варфоломея, из всех позванных явился он один. Встал у кровати в своем длиннющем "форменном" балахоне и принялся что-то длинное втолковывать, да только Яна не смогла разобрать ни слова — одно беззвучное шевеление губ.
— Я что-то сделала не так, отчего это?.. — но по-прежнему ничего не слышала. Видимо, не смогла очистить сознание и успокоить мятущиеся мысли, без этого ведь никак… Через несколько минут их одностороннего общения Учитель сдался, грустно покачал седобородой головой и куда-то пропал. Вместо него на втором кошачьем месте — прямо в ногах — появился Янкин старый знакомый, тот самый седоватый индеец со смешной тонкой косичкой, что уже являлся ей несколько раз в видениях. Давненько Яна его не видела…
Индеец уселся по-турецки на кровати — или НАД кроватью? Та под его весом нисколько не прогнулась! — и взирал на девочку непривычно сурово, без Варфоломеевского христианского сострадания. Под его насмешливым острым взглядом бедлам в Янкиной голове более-менее попритих — с перепугу, не иначе. "Может, сам дон Хуан визит нанес?.." — подумала не без хвастовства, застывшие в глазах слезы чудесным образом высохли и отчего-то стало смешно до невозможного. (Точно, типичная истерика — из смеха в слезы и обратно…) Хотя индеец Янкиного веселья не поддержал, застыл с невозмутимым выражением на широком коричневом лице, отчего еще больше стал похож на экзотическую статуэтку из сувенирного магазина. Наконец пошевельнулся и принялся что-то странное на одних пальцах показывать. По его знакам выходило, что Яна сейчас должна сесть на кровати и неотрывно смотреть прямо перед собой — примерно так, как они делали с Мартыном во время поездки в лес. Упражнение на расфокусировку, следовательно… Сидеть нужно будет долго и терпеливо, по возможности неподвижно, и самое главное — без мыслей. А то она в таком разобранном состоянии, которого он (индеец то есть) еще и не видывал!
В полудреме Янка с трудом приподнялась в постели и попыталась устроиться в точности так, как этот призрачный пришелец показывал. Но сидеть было неудобно и маятно, через несколько секунд затекла шея, за нею заныла спина, и Яна в изнеможении плюхнулась обратно на подушку. "Дон Хуан" неодобрительно покачал головой и бросил что-то отрывистое. Яна успела ухватить короткий обрывок мысли, да и то не с начала: "…два главных врага Воина — чувство собственной жалости и чувство собственной важности". Как будто бы это они сейчас делают ее слабой, что-то в этом роде…
Заслышав его обвинение, Янка непонятно отчего возмутилась и то ли мысленно, то ли вслух заявила, чтобы ей дали поспать и вообще оставили в покое! Ну не в состоянии она сейчас, неужели не видно?.. Да и какой с нее Воин! Курам на смех, приговаривала в детстве бабушка. Или "отставной козы барабанщик" — а это уже из дедушкиного репертуара, его любимая байка…
Наутро голова была чугунная — чего и следовало ожидать! — а глаза если и раскрывались, то с большим скрипом и не до конца. Ко всему прочему чесались бесчеловечно, точно в них насыпали полные пригоршни песка. Помимо этих маленьких прелестей, день начался с неудачи: Янка умудрилась посеять в ванной контактную линзу и минут десять ползала на карачках, прощупывая каждый миллиметр пола. Без линз поездка в лицей накрывалась медным тазиком: ни по какому, пускай даже самому магическому раскладу она не выйдет на улицу в очках!..
Линза каким-то необъяснимым чудом все же нашлась. У Яны осталось сильное подозрение, что над ней попросту сжалились: на десятой минуте поисков вспомнила про Архангела Михаила и изо всех оставшихся сил взмолилась, чтоб хоть как-то помогли, подсказали… Буквально через несколько секунд глаза наткнулись на что-то мелкое и скукоженное возле умывальника: вот это повезло! (А то бы еще полдня так искала, ползая на карачках и протирая колени — прозрачное стеклышко на коричневатом пестром линолеуме, иголка в стогу сена…
