Но ведь это, конечно, только маленький эпизод, и не к нему относятся слова о пышно распустившемся репье бесчеловечности. С первых строк этой повести мы твердим не о малом, а о строительстве мира и миров. И если ущемлённой и обиженной оказалась маленькая букашка, — то и в этом да отразится тождество макрокосма с микрокосмом.

Пальчики, перемазанные; чернилами и красками, посягают на новую грандиозную картину. Живые солдаты стоят палочками, мёртвые палочками же лежат. Танки похожи на корабли, пушки на клистирные трубки. И все это так залито красным, что даже на изнанке картины отпечатки пальцев. Мальчик-художник приучается мыслить национально. Он мечтает быть фельдмаршалом, но, наверное, будет хорошим депутатом или редактором. Сегодня готовится будущее, но ещё можно в нем ошибиться.

Ничего особенно страшного не случилось; во всяком случае, с другими бывает гораздо хуже. Во-первых, нет, конечно, сомнения в том, что Егор Егорович, с его служебным опытом, с его знанием языков, найдет другую работу. Во-вторых, скоро где-нибудь устроится Жорж, он — инженер, а это будет немалым облегчением. Наконец, на переходное время все-таки кое-что остается в банке, а там уладится.

— И знаешь, что хорошо, — говорит Егор Егорович жене, — хорошо, что есть у нас свой клочок земли и домик. В случае последней крайности…

Но Анна Пахомовна возмущена и взволнована больше мужа:

— Я ни-ког-да не сомневалась, что тебе подставит ножку — этот твой Ришар. Я этого всегда ждала и, прости меня, ужасно удивлялась вашей дружбе. Я женщина и лучше тебя знаю людей. Ришар — наглый и бессовестный человек, от которого можно ожидать всего.

Егор Егорович в душе и сам как-то не уверен, что Анри Ришар — светлая личность. Но есть в этом человеке и хорошие качества. Так, например, его прямота: разочаровался в масонстве — и честно об этом заявил, выйдя из ложи. И почему винить Ришара, когда то же, что с Егором Егоровичем, случилось и со многими русскими, уволенными по закону о проценте иностранцев. И Лоллий Романович давно сидит без постоянной работы, а уж куда же ему тяжелее, даже и сравнивать грешно.

Дни, бегут наперегонки — даже странно, почему такая спешка? Круг деловых знакомств Егора Егоровича невелик, и все же приходится целые дни затрачивать на блуждания. Нет человека, который бы ему не сочувствовал и не старался это выразить. Даже в главной конторе фирмы его уверили, что стоит только кончиться мировому кризису, как опять найдется место Егору Егоровичу, если не в Париже, то в провинции. «А почему вы не вернетесь на родину, мосье Тэтэкин? Говорят, что там нет никакой безработицы и все благоденствуют?» — «К сожалению, я не могу». — «Ну, какой же вы преступник! Вас, конечно, амнистируют, как и других; об этом писали в газетах». Разговор бесполезен, и Егор Егорович не хочет больше утруждать… Друг Русель очень советовал ему побывать ещё в одном месте, но оказалось, что там нужен химик и непременно французский гражданин. Егор Егорович кормит трамвайные предприятия и способствует процветанию метро. Месяцем позже он старается хотя бы малые концы преодолевать пешим хождением, да это и полезно. Анна Пахомовна пока отпустила мадам Жаннет и сама проявляет чудеса поваренного искусства: «Оказывается, Гриша, что покупать продукты на базаре гораздо, гораздо выгоднее, чем в лавках. Ты не можешь представить себе разницы!» Волосы Анны Пахомовны темнеют у корешков; она ещё блондинка, но уже пёстрая, и не двух-, а трёхцветная: третий цвет вплетает ещё совсем небольшая седина.

Как странно устроено человеческое лицо! Сегодня оно так приветливо и открыто — завтра недоверчиво и настороженно. «Как поживаете, дорогой, что новенького? Да что вы! Что ж делать, всем сейчас плохо, вот у меня, например… — Лицо смотрит с ободряющей лаской, шутливо говорит: — Эх-эх, все помрём!» — и спешно, хотя отчётливо-дружески пожимает на прощанье руку.

Однако не нужно обобщать. Лоллий Романович, узнав от Егора Егоровича о его затруднениях, разинул рот и долго смотрел на дорогого Тетёхина: «Если я не ошибаюсь, это плохо?» — «Пока ничего особенного, Лоллий Романович, но конечно… Впрочем, я не теряю надежды». — «Не теряете? — недоуменно переспросил Лоллий Романович, как будто бы Егор Егорович задумал переплыть Ламанш в четверть часа. — А почему же вы не теряете?» Затем он намекнул Егору Егоровичу, что дела склада патентованных лекарств как будто идут хорошо, так что, пожалуй, могла бы найтись работишка и для нового человека. Днем позже он сам зашёл к Егору Егоровичу и, вынув ещё в передней, положил в столовой на стол двадцать франков: «У меня очень большая удача, дорогой Тетёхин! Вот пока в счёт неоплатного долга». — «Да не нужно, Лоллий Романович, ради бога спрячьте, у меня денег хватит надолго. А какая же у вас удача?» — «Да вот надежды и авансы так и сыплются, так и сыплются. Что-то огромное!» Но глаза старого профессора бессовестно лгали, и после долгой борьбы было решено, что пока эти двадцать франков он удержит у себя, а в случае надобности Егор Егорович непременно их востребует. Профессор ушёл недовольным и озабоченным; дома деньги сунул в свой трухлявый комодик, чтобы случайно и по рассеянности их не растратить. У него действительно была редкая удача: в первый раз попросил за свои коробочки авансом двадцать франков — и ему охотно дали, причём кассир, выдавая деньги, прибавил: «Tenez, mon vieux. Bien sur, quand on a envie de boire un coup, alors la!..»[102]

Что-то плохи, однако, дела Егора Егоровича. Уже идёт к весне, деньги тают, а нет и признака надежд. Да и как устроиться Егору Егоровичу? О месте вроде прежнего и думать не приходится по тяжёлым нынешним временам. Хоть бы какую-нибудь работишку поскромнее — а какую? И непривычно, и не найти. В роскошном кабинете восседает за письменным столом величественный директор акционерной компании. Служащие и посетители робко входят и млеют от почтения и преданности. Этот, идол — Егор Егорович. Или поменьше: помощник секретаря синдиката мыловаров Егор Тетёхин; оклад три с половиной тысячи и тринадцатый месяц; конечно, и отпуск. Вон чего захотел! Будем говорить проще: бухгалтер русского конфетного заведения, тысяча двести и столько-то пирожными. По узкой улице мчится такси; у шофёра пресимпатичное лицо; из-за угла выбегает школьник, тормозить поздно — трагедия! Бледного, рыдающего от горя шофёра доставляют в комиссариат. «Имя?» — «Жорж Тэтэкин». Нет, это не по нашей части! С гораздо большей уверенностью бывший шофёр стоит у станка и точит металлическую болванку неизвестного назначения. Главное — смотри внимательно, а думай, о чем хочешь; очень удобно. Егор Егорович избирает темой для размышлений совершенствование человечества, — и вдруг болванка оказывается никуда не годной. Раз так, два так — и Егора Егоровича вышвыривают на улицу. Тогда он набивает чемодан всякой дрянью и звонит у подъезда. Отворяет барыня в пеньюаре, ещё не причёсанная. «Бонжур, мадам! Прекрасные фильдекосовые чулки, одеколон, мыло, необходимые мелочи». — «О нет, благодарю вас». — «Мадам, цены фабричные, вы нигде не найдете! Руж, пудра, пресьон, булавки». — «Да мне ничего не нужно». — «Разрешите только показать, мадам, только взгляните, можете не покупать». — «Я вам говорю — не нужно, ничего не нужно!» Мужской голос из глубины: «Да гони ты их в шею, черт знает сколько шатается!» И неудачливый комиссионер Егор Егорович стоит с прищемлённым дверью носом. В это время по лестнице спускают с пятого этажа рояль. Двое здоровенных рабочих подпирают снизу, третий, послабее, пожилой, неуклюжий в своей синей блузе, кое-как удерживает рояль за ножку. «Эй, опускай тихо, черт! Да не толкай, легче!» — Хлюп, храп, дзинь — оступился, выпустил ножку, сам больно ударился — хряст и звон на всю лестницу. «Балда! Не можешь, так и не берись! Вот тебе и музыка — сам и плати!» смущённый синеблузник Егор Егорович чешет в затылке и не знает, как быть. «Разрешите, мадам, я донесу ваши покупки. Прикажете кликнуть такси? Покорнейше благодарю, мадам!» И на заработанные десять су Егор Егорович пьет в бистро высокий стаканчик тепловатого кофею с молоком. Но что делает в это время Анна Пахомовна, которой также, вероятно, хочется выпить чашечку, да ещё и с хлебом? Мне кажется, Егор Егорович, что ваша карьера преднамечена: вы отлично обучены обращению с орудиями строительства, вы отёсывали грубый камень, вы учились пригонять друг к другу камни кубические, вы возводили стены Соломонова храма. Ваше место в артели каменщиков. Егор Егорович накидывает пиджак на левое плечо, как делают итальянские рабочие, и шествует с артелью на стройку. Он изучил все необходимые слова профессии: che te possino… рогса Madonna… mortacci tui…[103] Он плюет через зубы и может работать четырнадцать часов на палящем солнце. Кипит строительная работа. Великий Испытатель вручает дорогому брату символическую лопаточку, и досточтимый мастер возглашает: