И Егор Егорович подумал: «Так вот оно что!»

Что знаешь ты, человек? Ты просыпаешься бодрым огурчиком, настежь распахиваешь солнцу дверь своего жилища и говоришь: «Благословен сей день, сулящий нам радость!»

Ты не видишь, что чашечка чудного цветка лишь полураскрыта, не слышишь тишины, сменившей обычное немолчное чирикание птиц. Солнце слепит твои глаза, скрывает от тебя дальнее облачко, которое скоро вырастет в тучу с градом и холодом.

И в ту самую минуту, когда ты, повязав фартук доброго садовника, с полной корзиной резаной соломы идёшь уготовать ложе для будущего урожая четырёхсезонной земляники, — тебя окликает у калитки знакомый голос:

— Егор Егорович, Гриша, в каком ты невозможном виде! А мы целой компанией!

И правда — у калитки Анна Пахомовна, Жорж и милый гость — Анри Ришар. Недаром сегодня воскресенье.

Анна Пахомовна оживлена и нарядна, если не как ранняя весна, то как позднее лето, славное нескромной яркостью красок. Жорж жёлт от усиленных занятий и неуклюж в обстановке сада. Анри Ришар везде у места, ловок и любезен. За пять минут он успевает в лучших и уместнейших словах выразить все, что можно, не покривив душой, сказать о здоровом загаре шефа бюро, о его живописном наряде, о миловидности домика, об упоительности сада и вообще о прелестях сельской жизни, которую мы, горожане, мы, парижане, так мало умеем ценить. При этом Ришар, пятясь, чтобы уступить мадам дорогу к цветнику, давит прекрасно начищенным башмаком семью анютиных глазок, которыми так гордился Егор Егорович и которые так холил. Анна Пахомовна прямо проходит к клумбе с тюльпанами, срывает самый яркий цветок багряный, отороченный белой каёмкой — и прикалывает его к сорокалетней груди.

Жорж лёгкой тросточкой сшибает головки маргариток. Затем Анна Пахомовна берет под руку Анри и ведет его показать комнаты в домике. До порога она щебечет по-французски, стараясь выхаркивать букву «эр» громче, чем требуется, как бы любуясь свободой и звучностью прекрасного языка; но, переступив порог, она восклицает по-русски:

— Фу, какая гадость! Ты с ума сошёл, Гриша!

И обиженно и негодующе уводит Анри обратно в сад.

Егор Егорович искренне смущён и спешит прибрать случайно разбросанные в первой комнате части не вполне свежего белья. Он забыл о воскресном дне и не ждал гостей. Его защищает друг Ришар, резонно доказывая, что в деревне не должно быть стеснений и что вообще мы, горожане, мы, парижане, слишком обставляем свою жизнь условностями, а между тем природа так прекрасна, и так чудесно вдыхать воздух, не насыщенный бензином.

— Bravo, mon chef[80], — говорит он, ободряюще похлопывая Егора Егоровича по плечу. — Bravo, mon cher frere[81], — прибавляет он ласковым шепотком. — В голосе Анри нежность и покровительство к старому и, в сущности, безвредному чудаку.

Затем-Анна Пахомовна из гостьи превращается в хозяйку. По её указанию Жорж и Анри выносят небольшой круглый стол и ставят его на лужайке молоденькой, только что выращенной травы, собственноручно Егором Егоровичем посеянной (английский газон для затенённых мест). Сюда же четыре стула. Холодные закуски привезены с собой, сладкий торт также. Прелестный пикник! Гости оживлены, Егор Егорович тоже старается быть любезным и приветливым, хотя его сердце страдает за примятую траву и поломанные цветы. Любознательный Жорж швыряет камушками в птичий домик на дереве, и оттуда в ужасе вылетает красногрудка.

Посаженный на стул, ножка которого проваливается в рыхлую землю, Егор Егорович без особого аппетита жует ветчину, потом пирожное, потом опять ветчину, потом пьет чёрный кофей, отлично приготовленный Анной Пахомовной, потом боится, что ему предпишут чистенько одеться и сопровождать гостей в их прогулке по окрестностям, хотя никаких окрестностей, в сущности, нет, а есть резанная на квадратики земля, и каждый квадратик огорожен забором, а за каждым Набором собачья будка, капустная гряда, розовый куст и вывешенные, как в салоне независимых, кислое одеяло и простыня. К большому удовольствию Егора Егоровича, его на прогулку не берут, а просто Анна Пахомовна заявляет: «Ну, мы пойдем гулять, а ты пока тут приберешь, Егор Егорович». — «Чудесно, чудесно, я и воду вскипячу к вашему возвращению, чайку выпьем». — «Да нет, уже не успеем, мы уедем с первым поездом». — «Так скоро? Какая жалость!»

Вольный каменщик немного кривит душой. Но это — чтобы не обидеть, чтобы сказать приятное милым гостям. Посетили-таки его в его уединении.

По уходе гостей он уносит стол и стулья, с грустью убеждается, что молодой газон, только раз подстриженный, совершенно затоптан, собирает разбросанные по траве кулёчки и бумажки; идёт взглянуть на пострадавшую грядку анютиных глазок, долго ждет, не вернется ли в гнездо вспугнутая птичка, — и тяжко вздыхает. На лоне природы как-то отвыкаешь от людей… Немножко обидно, что сломали отличный побег георгина, только что пробуравивший землю крепким и жирным ростком. Тюльпаны Анна Пахомовна срежет на букет. Ну что ж, если ей цветы нравятся…

Егор Егорович мужественно берет садовые ножницы и настригает веток цветущего жасмина, спиреи, всякой декоративной травки, крупных садовых васильков. Обидно, что розы ещё в бутонах. То есть, собственно, одна роза расцвела, именно сегодня, и, пожалуй, самая красивая, «мисс Эллен Вильмо»; но как срежешь единственный цветок! Егор Егорович любуется, отходит, приближается, потом, зажмурившись, с быстротой и решительностью отхватывает ножницами полураспустившуюся красавицу вместе с ненужно-длинным побегом. «Эллен Вильмо» в отчаянной самозащите колет шипами палец Егора Егоровича. Эх, зря загубил ещё два бутона! Ну, а уж остальным займётся сама Анна Пахомовна, большая искусница по части букетов. Жаль, что цветов пока мало.

Неужели красногрудка так и не вернется? Какой неразумный юноша Жорж! Это все оттого, что не учат их относиться с уважением к жизни маленьких существ. В школе не учат, а родителям некогда.

Гости возвращаются через час. Анна Пахомовна в прежнем весеннем оживлении, но с поникшим тюльпаном на груди; мужчины — несколько усталыми. По мнению Анри Ришара, местечко прелестно и имеет будущее; Жорж приятно удивлён, что недалеко устроена теннисная площадка, которой раньше не было. Анна Пахомовна выбрасывает половину настриженных мужем веточек и создает поистине замечательный букет, в котором «мисс Эллен Вильмо» едва заметна.

Прощанье ласковое и почти трогательное; в особенности мил Анри Ришар, который долго трясет руку Егора Егоровича:

— Au revoir, mon noble Cincinnatus! Nous vous laissons a votre charrue![82]

Егор Егорович долго стоит у калитки, чтобы, если гости оглянутся, помахать им рукой. Когда они наконец скрываются из виду, он, накинув крючок, тихонько-тихонько приближается к дереву с потревоженным скворечником — и расплывается в улыбку: красногрудка сидит на ветке близ гнезда.

— Ну-ну, все в порядке, — говорит Егор Егорович. — Жорж — мальчик легкомысленный, но незлой. Будем заниматься своими делами.

Приступая к вечерней поливке, он меняет парусиновые туфли на сабо.

С холма Хирам смотрел на людской муравейник: у каменных глыб и древесных стволов суетились кучки чёрных людей, хватая, толкая, подводя рычат и машины, им, Хирамом, придуманные для поднятия тяжестей. Движения каждого муравья были случайны, движенье всех их вместе предугадано и направлено волей мастера Хирама. Белым жаром сверкали свежетёсанные камни, жёлтым румянцем ликовали доски, золотым солнцем слепил глаз металл.

Зажиревшие, вислогубые, отупевшие от ленивой; жизни подданные царя Соломона с удивлением и недоверием смотрели на работу Хирамовых учеников. Иной подходил и спрашивал:

— Как и чем обтёсываете вы камни нужной величины и столь изумительной гладкости?