Так как в одной его руке была бутылка, а в другой рюмка, бомжу все не удавалось вытащить пробку, тогда он замолк, вытащил ее зубами и, налив рюмку до краев, торопливо выпил. Печенкин медленно повернулся.

— Будешь? — спросил бомж.

— Нет, — определенно ответил Печенкин и, улыбнувшись, стал рассказывать: — А мне в прошлом году приз в Москве вручали — «Рыцарь российского бизнеса» — в Кремле… Ну я им сказал: Москва не третий Рим, а совсем даже наоборот. До тех пор в стране ничего путного не будет, пока Москва — столица…

Бомж выпил вторую и принялся наливать третью.

— Москва бьет с носка, — поддержал он. — Если бы этой пословицы не было, я бы ее придумал. Я там в прошлом году кантовался. Ты не поверишь, я как увидел, чуть со смеху не умер. Вот здесь, значит, храм Христа Спасителя, а вот там, аккурат напротив, — царь Петр Алексеевич. Стою — хохочу. Мент подходит: «Чего ржешь, бомж?» Я говорю: «Да как же, господин милиционер, вы у любого попа спросите, кто для него Петр I? Он скажет — антихрист! И их прямо друг против дружки поставили. Смешней не придумаешь. Здесь Христос — и здесь антихрист!» Хоть бы дубинкой ударил, гад, а то ногой с носка — два ребра сломал…

Бомж выплеснул в себя коньяк, облизнулся, отбросил мелкую и неудобную рюмку и, держа бутыль обеими руками, приложился к горлышку.

Печенкин ласково смотрел на друга, все больше его узнавая.

— Погоди, Желудь, так ты что, правда, что ли, бомж? — спросил он, радостно недоумевая.

Желудь старательно закупорил бутылку, крепко прижал ее к груди и, загадочно улыбнувшись, упал.

Дверь оказалась открытой. Галина Васильевна вошла в Гелин дом, как столичный сноб входит в маленький провинциальный музей — легко и иронично. На этот раз она была чудо как хороша. Правда, глаза были грустны, но грусть всегда шла Галине Васильевне. С букетом сиреневых ирисов в полуопущенной руке она осмотрела веранду, прихожую и кухню и остановилась посреди гостиной, вслушиваясь в доносящийся со второго этажа женский голос:

Голос был нежный и уютный. Галина Васильевна улыбнулась глазами и краешками губ и стала подниматься наверх. Деревянная лестница легко поскрипывала под ее стопами.

— Кто здесь? — удивленно спросила Геля.

— Не пугайтесь, не пугайтесь, вам нельзя пугаться, — предупредительно подала голос Галина Васильевна, поднимаясь по ступеням лестницы — словно вырастая из-под земли. — Я — Галина Васильевна, мы с вами знакомы, так сказать, заочно и даже виделись однажды в школе. Вы торопились на урок, а я была в коридоре и вязала, помните?

Геля сидела в кресле и смотрела снизу вверх испуганно и беззащитно. Беременность не украсила Гелю, наоборот: нос ее стал толстым, губы размазались и все лицо покрывали желтоватые пигментные пятна.

— Ой, а это вам! — Галина Васильевна вспомнила о цветах и протянула букет хозяйке дома. — Я долго думала, какие цветы вы любите, и решила — эти. Я не ошиблась?

Геля медленно поднялась. Она была в толстом халате, подвязанном, из-за выступающего живота, под грудью, и в полосатых шерстяных чулках.

— Я не ошиблась? — повторила свой вопрос Галина Васильевна.

Геля нерешительно кивнула.

— Значит, я не ошиблась! — обрадовалась гостья.

Геля взяла букет и прикрыла им свой беременный живот.

Галина Васильевна увидела оставленную в кресле большую детскую книгу «Сказки Пушкина» и продолжила за Гелю голосом нежным и уютным:

Галина Васильевна радостно засмеялась:

— Пушкин — как это прекрасно! У меня, когда я донашивала Илюшу, в институте были госэкзамены. Беременным вроде поблажку давали, но ведь преподаватели тоже были разные… Историю КПСС принимала злобная старая дева — никаких поблажек. А я, знаете, запоминаю только, когда вслух читаю, память у меня так устроена. И вот зубрила съезды эти, вот зубрила! — Галина Васильевна смущенно засмеялась.

— Сдали? — спросила Геля.

— Сдала, конечно… Вот зубрила, вот зубрила… А Илюша там слушал… Они же там все слышат! Вы читали книгу Джона Смита «Внутриутробная жизнь человека»? Если нет, советую прочесть. А вы знаете, что к нам в Придонск в первый роддом привезли такой аппарат, что… Ну, в общем, малыша можно увидеть по телевизору. Прямо у себя дома, представляете? Как далеко зашел прогресс! Пятый месяц?

— Шестой, — ответила Геля. Волнение прошло, она уже смотрела на незваную гостью внимательно и спокойно.

— Шестой, — задумчиво повторила Галина Васильевна.

Геля усмехнулась и спросила вдруг, глядя прямо в глаза:

— Зачем вы пришли?

Галина Васильевна засмеялась и развела руками:

— Ну как же, Ангелина Георгиевна! У Илюши братик будет или сестричка, а вы говорите — зачем? Можно я присяду? — И, не дожидаясь разрешения, опустилась в кресло напротив. — Я ведь с самого начала про вас знаю, хотя мне никто не говорил. Даже день назвать могу! А знаете, как я это поняла? У нас с Володей вдруг все наладилось с сексом. То почти уже не было, а то… Стараться стал, чтобы не заподозрила… — Галина Васильевна засмеялась и поправила прическу. — Так что я вам в некотором смысле даже благодарна… И я вас прекрасно понимаю, сама была любовницей, правда, только один раз…

Геля тоже села в кресло и неожиданно жестко сказала:

— Я не считаю себя ничьей любовницей.

Галина Васильевна махнула рукой:

— Э-э, Ангелина Георгиевна, если бы мы были теми, кем себя считаем… Тогда бы все были бы принцами и принцессами и жили бы при коммунизме… — Она вздохнула, оглядывая спальню, и поинтересовалась: — У вас шторы фирмы «Этуаль»?

Геля равнодушно пожала плечами.

— В чем, в чем, а в скупости Владимира Ивановича обвинить нельзя, — закончила свою мысль Галина Васильевна.

— Я ни о чем его не просила, — раздраженно проговорила Геля.

Галина Васильевна понимающе улыбнулась, поднялась и, прохаживаясь по комнате, заговорила:

— Вы все делаете правильно, Ангелина Георгиевна. У Печенкина просить нельзя — не даст. А если ничего не просить — даст все. Он же ребенок, мальчишка: кино, семечки, рука на колене… Как женщина женщину вы меня понимаете. Я после Илюши все аборты делала втайне от Володи. Он еще детей хотел, а я не хотела. Я ведь хорошо знаю, что это такое — много детей. Нас в семье трое было, три сестры, как у Чехова, я — самая старшая. Сначала меня одну родители любили, потом Валя родилась, на нее переключились, а уж когда Катя, я вообще изгойкой стала. Но тут и Валюха уже меня поняла. Дело до того дошло, что мы Катьку хотели убить, не помню уже, почему не убили… Я просто не могла себе представить, что буду кого-то после Илюши любить! Вот и делала аборты. А одного передержала, некогда было все, так его на шестом месяце вычистили — вот как я Илюшу любила… Я ради него на все пойду.

— Уходите! — каменея лицом, потребовала Геля. — Слышите — уходите!

Галина Васильевна не услышала, посмотрела на часы, покачала головой и воскликнула:

— Ой, мне пора! Мне моих мужиков кормить надо! Было очень приятно с вами познакомиться. Да не провожайте вы меня! Спускаться, потом опять подниматься — в вашем-то положении…

Однако Геля проводила незваную гостью до самой двери, не находя в себе сил для вежливой улыбки, все больше каменея лицом.

Входная дверь была приоткрыта. Галина Васильевна посмотрела на Гелю, потом на дверь, потом снова на Гелю, улыбнулась и негромко пропела: