Нежное сердце Илия истекало печалью и плачем о погубленных братьях и скверне их постигшей, мученический путь увидел воочию, словно распятыми на крестах зрил и помянул каждого по имени и сотворил молитву…

Зрит его душа затмение над Русью Святой и звезду над нею взошедшую, кровавую и великую, постигает его помысел светлый усобицы многие и нашествия поганые на Русскую Землю…

Течет река быстрая мыслей его чистых, без шума и звука… Созерцает он Бога умом и творит умную молитву и зрит горнее селение и престол и красоту такую, что немочен человеческий язык изречь сладость вознесения духа к подобной небесной радости. Глаза его замерли на свече горящей, тает свеча, как жизнь его бренная, и много надо успеть сделать в этом свете… Истаяла вера на Руси, как свеча, и от огня ее меркнущего суждено ему зажечь новую и неугасимую…

В маленьком неприметном для чужого глаза приделе за печкой сыскал Илий в целости свою прежнюю одежду. Облачился в белый балахон и полумантию. На шее епитрахиль, надел всю свою священническую одежду и на руки поручи праздничные и крест медный позеленевший от времени на тяжелой цепи и промолвил, каясь и кладя многие поклоны:

- Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного.

А потом сыскал бутылку лампадного масла и затлел огонь неугасимый под светлыми ликами в келий… Возжжена лампада.

Растворила его длань с трепетом богослужебную книгу, и четки свои истертые нашел на гвоздике привешенные, соединил ум и сердце в молитве и помыслы собрал воедино, и отогрелось еще пуще сердце теплотою духовною, наполняя миром и радостью его… Благодать снизошла укрепляющая, исполнила умилением. Он молился за людей, простил своих мучителей, отмщение им самому Богу представив. И гнев Божий действительно возгорелся над ними и настиг их. Когда его вез Лебедев в монастырь, то сказал мимолетом, что все судии Илия, доносчики на него и мучители почили… расстреляны, сами себя палачи взялись истреблять… «Вот он и есть Божий суд», — подумалось ему тогда, но не злобно, а с печалью великой праведной. Он это знал наперед и был готов к подобному известию. Корила его душа не людей, а пороки ими творимые… И сие прозорливо говорил он им при допросах… Да смеялись они, лукавые…

* * *

Старец услышал стук в двери кельи и отворил ее. Он увидел за порогом Егора и Ирину. Она стояла потупив взор, полыхая румянцем по щекам.

- Обвенчайте нас, отец Илий, — с места в карьер взял казак Быков.

- Радость моя… нет венцов и чаши, все пограбили, но венчаться надо, нельзя жить во грехе, и ваш приход я ожидал. Венцы приготовь, хоть какие, колечки. серебряные надобны… а чашу мы сыщем… Готовьтесь к завтрашнему дню… Обвенчаю…

Они с благодарностью попрощались и ушли. Егор поведал о своих заботах Окаемову, Николаю и Мошнякову, а уж бабушка Ирины была рада-радешенька вести славной.

Селянинов обещался сделать венцы за ночь, а Мошняков кольца, сам еще не зная, где взять серебро… Каждый из них трудился в своей келье до рассвета, а после заутрени молодые со свечами — горением душ своих — и в белой одежде, встали перед Илием. Над их головами вознесли руки друзей чудесные венцы царственной красоты, ажурно и тонко вырезанные из бересты вологодским умельцем Селяниновым, были они как символ венцов мученических… Обошли молодые аналой, испили из общей чаши и надели новенькие серебряные кольца, не ведая особого сердечного благословения в них, ибо сделаны они Мошняковым из самой дорогой ему награды солдатской — медали «За отвагу»…

Таинство брака и чин венчания закончился назиданием Илия:

- Любите друг друга… жалейте друг друга, почитайте и просто грядите едино по жизни… светом и добром оберегайте очаг свой, детушек растите в правде и умилении Божьем… Для чад ваших самое нужное видеть родителей внутренне духовными. Да продолжится праздник сегодняшний всю вашу жизнь до глубокой и святой старости, будьте каждый миг ее необыкновенны и новы друг для друга заботою и ласкою. Самое дорогое в браке мужа и жены — любовь… Храните ее пуще ока своего и умножайте. Именем Бога благословляю вас… не допускайте ссоры, ибо это разложение душ ваших и разрушением дома… плодитесь и множьтесь… отриньте с первого дня же три врага брака: разочарование, самолюбие и скуку, а исцелит душевную тоску и болезнь только вера в Бога, добро и любовь… Мир крив, а Бог его выпрямляет… Счастия вам и радости…

* * *

Ирину сморил сон средь бела дня. Она силилась превозмочь эту напасть, но сон настиг ее в самом неподобном для этого месте, прямо за столом в санчасти. Она как сидела одна, так и уснула, подперев голову руками. И явился ей удивительной красоты сон… Приходит к ней незнакомая молодая женщина в царственной одежде и сиянии, а за нею видит она еще двенадцать девушек скромных, но одетых богато по-старинному: головы украшены накидками парчовыми, платья из чудной ткани, поясочки витые, и все шито крестиками разноцветными, и броши с крестиками. Та, что вошла первою, умиленно смотрела на Ирину и улыбалась мягко, и вдруг Ирина видит в сиянии рук ее младенца-ясного. Замер он, ручонками держится за одежду ее и смотрит, смотрит на Ирину глазенками чистыми, словно ждет что-то от нее и просит ВЗГЛЯДОМ…

- Дочь моя! Прими, во имя Отца и Сына и Святого Духа, — промолвила вошедшая и протянула младенца.

Ирина вскинула свои руки белые и почуяла мягонькую тяжесть в них дитя малого, и радостный испуг ее охватил, кабы не сронить без умения. А он все смотрел на нее и улыбался: зашевелил и задвигал ножками, цепко ухватился ручонками за ее белый халат, сладостным духом исходя, детским, молочным…

Когда Ирина оторвала от него взгляд и подняла голову, то уже никого не увидела рядом. Заметалась, ища во что бы ребеночка завернуть, ведь охладится раздетый… и проснулась смятенная, чуя в руках еще тяжесть и ошалело ища его вокруг глазами. Вскочила со стула, опрометью кинулась искать Егора. Вызвала его с занятий, и Быков испуганно проговорил:

— Что с тобой, у тебя щеки огнем горят. Что случилось?

- Женщина какая-то приходила и оставила мне ребеночка… — выдохнула Ирина.

— Ну и где же он?

- Не знаю… Подала мне и ушла, я проснулась, а его нет…

- Фу-у… Ну и напугала же ты меня, так тебе приснилось?

- Женщина эта особая была… доченькой меня назвала, вся в сиянии и одежда у нее божественная… в царской порфире и все крестиками вышито, а с нею двенадцать дев…

- Опиши ее лик, — Егор сам теперь сжался весь, ожидая ответа, а когда Ирина стала говорить, остановил ее и тоже смятенно промолвил: — Похоже… это она…

— Кто?

- Арина… Ты вот что, иди в келью свою и отдохни, на тебе лица нет, иди-иди…

- Не могу я, Егорша, — со слезами на глазах заговорила Ирина, — ведь я же его держала на руках, он такой тепленький, пахучий, смеялся мне и ножками шевелил… я пойду еще поищу его…

- Постой, да ты никак серьезно умилилась… Ну пойдем к озеру, прогуляемся.

— Сначала в санчасть заглянем, Егорушка?

— Да-а, — Егор смотрел на ее тоскою наполненное лицо, сияющие печалью глаза, она вся еще была во сне и ничего не воспринимала реального. Он задумался и вдруг напрягся лицом, глаза закрылись, и бледность облила щеки.

В таком состоянии он находился всего мгновение, но напугал Ирину, и она кинулась к нему на шею.

— Что с тобой, тебе плохо?!

- Да нет же, — он отстранился и вдруг решительно направился к воротам, ведя ее за руку, — скорее, скорее, — он почти бежал, и она едва поспевала следом.

Их выпустили из ворот, и Быков неожиданно пошел в сторону леса по старой тропиночке, уже зарастающей травой, оставленной давними богомольцами. Не успели они от ворот отойти и ста шагов, как услышали сдавленный плач и увидели шатко идущего к монастырю мальчика среди трав, почти скрывающих его с головой. Лет ему было около пяти. Он валко ступал босыми ножонками, весь оборванный, изъязвленный, одежонка в спекшейся крови, волосенки свалялись колтуном, и роились над ним мухи жирные, трупные. Егор и Ирина бросились к нему со всех ног и замерли около, боясь притронуться к израненному человечку. Одежда на нем была прожжена, и сквозь дыры виднелись струпья нагноившиеся, лицо от грязи и сухой крови казалось страшным, уродливым. Не видя их, он шел с поднятыми ручонками на монастырь, и когда Егор подхватил его на руки, вдруг отчаянно закричал и забился, сучил ногами и царапался. Быков увидел в правом кулачке мальчишки пук какой-то длинной шерсти, похожей на медвежью. Выпростал ее из пальчиков и очистил ладошку, дивясь силе в этом маленьком, слепо вырывающемся существе, но не выпустил его, и они побежали назад к воротам.