— Милый ты мой… — горестно прошептал Быков и понял, что с этого момента Васенька уже не принадлежит всецело им с Ириной; его призвала Земля Русская на бой за нее, он вышел и готов идти до конца… — Милый Васятка, — опять проронил Егор, и ему нестерпимо захотелось дотронуться до него, понести на руках, понянчить и поцеловать, и вдруг все пронзительнее стал сознавать, что уже невозможно обращаться с ним, как с неразумным дитем. Этот крестный ход и непрестанные молитвы и пение станут главными в его детской, но уже соборной жизни, отринут былые шалости и игрушечные подвиги — подвиг духа воззовет отрока. И Егор чуял биение его восторгнувшегося сердца, его обогащенное сознание, его радостное отречение от всего прошлого мирского и суетного… Шел впереди крестного хода младой воин, белец новой Православной русской армии… и не было страха, и преград он не ведал на своем пути.

К Москве катились эшелоны не с полушубками для немецких солдат, не с теплым обмундированием, а с новенькой парадной формой для торжества на Красной площади поверженной столицы русских. Гремели жестокие бои под Москвой, — и Скарабеев был направлен Ставкой на самый ответственный участок фронта для организации обороны. Он приехал в небольшой городок, где разместили штаб армии, потерявший связь и контроль над войсками, и увидел, как конвоиры выводят из здания летчика со связанными за спиной руками.

— В чем дело? — спросил он холеного майора НКВД, сопровождавшего арестованного.

— Паникер… Берия лично приказал арестовать и расстрелять без суда.

— За что?

— Известил штаб, что к Москве идет по шоссе колонна танков немцев и что она уже за Можайском.

— Это правда? — резко обернулся Скарабеев к летчику, шедшему с поникшей головой, без ремня.

— Правда… час назад я сам видел… пятьдесят один танк, машины с пехотой.

— Паникер, товарищ генерал армии, — зло проговорил майор и толкнул арестованного в спину.

— Отставить! — приказал Скарабеев и тут же добавил: — Рядом аэродром, садитесь на спарку и немедленно проверить. Вы полетите с ним, майор!

— Товарищ генерал, я исполняю особый приказ своего начальства, он увезет меня к немцам.

— Я прикажу немедленно вас расстрелять, немедленно, — жестко и презрительно-тихо проговорил Скарабеев и приказал летчику: — Слетать и тут же вернуться… если это правда… там нет у нас никаких частей и истребительных заслонов. Садитесь в мою машину и дуйте на аэродром. Я буду ждать. Немедленно вернуть пилоту ремень и личное оружие… я ему верю.

— Товарищ генерал армии, я и на самолете ни разу не летал, — заикнулся было майор, но осекся, поймав грозный взгляд, и понял, что шутки кончились…

Через час машина Скарабеева вернулась, и в штаб влетел все тот же майор, испуганный и запыхавшийся, доложил:

— Сведения подтвердились, уточнили… пятьдесят четыре танка, колонна бронемашин и грузовиков с солдатами идут прямым ходом на Москву. Я сам считал, нас обстреляли…

— Где летчик?

— На улице.

— Позвать сюда, — когда пилот вошел и козырнул, он сказал: — Вы заслужили Орден Красного Знамени! Спасибо, браток, выручил… — и сам вручил ему награду.

— Служу Советскому Союзу! Можно идти?

— Идите, — Скарабеев улыбнулся, видя радость на лице спасенного им человека.

Когда они вышли, Скарабеев сурово оглядел лица присутствующих военачальников и проговорил:

— Что будем делать? Немцы идут к Москве… Довоевались? Как вы могли не укрепить стратегически важное шоссе, танкоопасное направление?! Такую колонну трудно остановить… невозможно выбросить войска им наперерез… они почти в дамках. Есть бомбардировщики на аэродроме?

— Есть, но израсходованы бомбы… есть транспортные самолеты ТБ-3, можно послать в Москву на склады… — оправдываясь промямлил генерал-летчик.

— Не успеть… — Скарабеев задумался, еще прошелся по комнате и приказал: — Готовить десант…

— Нет парашютов, — опять подал голос летчик.

— Готовить десант! — опять повторил Скарабеев… — когда я ехал сюда, видел на марше свежий полк сибиряков недалеко от аэродрома, задержать его и повернуть к самолетам. Едем туда…

Когда решили еще несколько важных вопросов и прибыли на аэродром, полк был уже выстроен невдалеке от транспортных самолетов. В новеньких белых полушубках, хорошо вооруженный полк замер.

— Братья!!! — зычно крикнул Скарабеев, — колонна немецких танков прорвалась к Москве и скоро будет в столице… Нет средств их остановить, а надо это сделать, чтобы не посеять панику и не пролить невинную кровь мирных людей. Я вам не могу приказать пойти на такое… я прошу вас… Нужны только добровольцы… Вот в тех машинах собраны противотанковые ружья и гранаты, взрывчатка… Ставлю задачу, равной которой не было в истории войн… Вы видите, что сама природа встала на защиту святого Отечества и навалила много снега. На бреющем полете из транспортных самолетов надо выбросить десант перед танковой колонной и остановить ее… Нужно будет прыгать в снег без парашютов — их нет… Нет у нас и иного выхода… Добровольцы! Три шага вперед…

Колыхнулся… и единым монолитом сделал три шага весь полк… ни единого человека не осталось.

— С Богом! Таких солдат нет ни в одной армии мира… и никогда не будет, — Скарабеев низко поклонился солдатам и приказал: — Раздать противотанковые средства…

Транспортные самолеты тяжело отрывались от земли и брали курс на Можайск. Скарабеев печально смотрел им вслед, заложив правую руку под шинель. Обеспокоенный ординарец спросил:

— Что, с сердцем плохо, товарищ генерал армии?

— Все нормально.

Скарабеев судорожно сжимал на сердце во внутреннем кармане панагию, губы его неслышно шептали молитву. Потом не страшась никого, когда оторвался от земли последний самолет, резко перекрестился и тяжело пошел к машине. Усаживаясь проговорил шоферу:

— Можайский десант, я почти уверен, что далеко и надолго спрячут будущие фальсификаторы истории этот священный подвиг русского солдата, равного которому нет… Я не могу представить ни немца, ни американца, ни англичанина — добровольно и без парашюта прыгающего на танки…

Немецкая колонна ходко неслась по заснеженному шоссе. Вдруг впереди появились низко летящие русские самолеты, они словно собирались приземляться, стлались над самой землею, сбросив до предела скорость, в десяти-двадцати метрах от поверхности снега, и вдруг посыпались гроздьями люди на заснеженное поле рядом с шоссе, они кувыркались в снежных вихрях, а следом прыгали все новые и новые бойцы в белых полушубках и казались врагу, охваченному паническим ужасом, что не будет конца этому белому смерчу, этой белой небесной реке русских, падающих в снег рядом с танками за кюветом, встающих живыми и с ходу бросающихся под гусеницы со связками гранат… Они шли, как белые привидения, поливая из автоматов пехоту в машинах, выстрелы противотанковых ружей прожигали броню, горело уже несколько танков… Русских не было видно в снегу, они словно вырастали из самой земли: бесстрашные, яростные и святые в своем возмездии, неудержимые никаким оружием. Бой кипел и клокотал на шоссе, немцы перебили почти всех и уже радовались победе, увидев догнавшую их новую колонну танков и мотопехоты, когда опять волна самолетов выползла из леса и из них хлынул белый водопад свежих бойцов, еще в падении поражая врага… Немецкие колонны были уничтожены, только несколько броневиков и машин вырвались из этого ада и помчались назад, неся смертный ужас и мистический страх перед бесстрашием, волей и духом русского солдата. После выяснилось, что при падении в снег погибло всего двенадцать процентов десанта… Остальные приняли неравный бой…

Вечная память русскому воину! Помолитесь за них, люди… Помяните Можайский десант…

Скарабеев дозвонился по ВЧ Лебедеву и приказал:

— Не успеваем сделать то, что было в Ленинграде, нет времени… Срочно подготовить самолет и облететь Москву с иконой, потом уже идти крестным ходом… Нет времени. Выполнять немедленно! Считайте это приказом Ставки.