И всякое состязание, в свою очередь, порождает зависть. Это замкнутый круг! Зло увеличивается и нагнетает само себя посредством этого механизма…» — «Нет, ну зачем так, Валерий Вениаминович! — Директор окончательно взял себя в руки и снова пустился рассылать беззаботные улыбки то мне, то телекамере. — Вы слишком мрачно смотрите на вещи, позвольте вам заметить. Ведь зависть бывает черная, бывает белая, как сказал один поэт. Конечно, черную зависть мы будем гнать из своего сердца, мы ее не допустим. А белую — зачем же гнать? Она порождает состязание по-настоящему доброе, творческое. Без нее не было бы прогресса в человечестве. Вы не согласны со мной?» — «Ну, о прогрессе, господин директор, я не буду с вами спорить, потому что мы, наверное, разные вещи понимаем под этим словом…» — «Как бы там ни было, — он поспешил свернуть дискуссию, — я не сомневаюсь, что наше состязание, наш суд Париса, только поможет нашим соискательницам Золотого Яблока в совершенствовании их профессионального мастерства. И сейчас мы… Вот они, наши красавицы». И передо мной возникли три красавицы. «Оля. Илона. Альфия», — назвал их директор. Но я не успел понять, кто из них кто, потому что тут за спиной телевизионного оператора появилась женщина, с которой я должен был встретиться. Она была в пальто, как она описала, и с сумочкой. Я смотрел на нее, она на меня. Ее лицо было очень странным. Мало того, что оно было озабоченным и угрюмым, оно еще как бы отчаянно пыталось передать мне какое-то сообщение. Женщина даже сделала незаметный жест — сначала неопределенный, а потом быстро затрясла указательным пальцем возле своего правого уха. Это уж я понял однозначно как предостережение. «Ну что ж, Оля, — говорил в это время директор, — вы первая. Приступайте. Ведите нашего дорогого гостя, Валерия Вениаминовича, нашего философа…» Красавица плавно шагнула, протягивая мне руку… А у меня яблоко. Я переложил в левую, а правую так сомнамбулически ей навстречу… И тут в магазине погас свет.
…Движение кругом. Крики: «Опять!» — «Черт знает что такое!» — «Щиток, будь он неладен!» — «Коля!» — «Я здесь». — «Коля, быстро в подвал!.. Спички есть у тебя?» — «Есть. Я говорил, надо менять!» — «Говорил-говорил! Беги быстро… Зоя Львовна, свечи у меня в кабинете». — «Да, я сейчас…» — «Ключ, ключ возьмите! Вот он… Я здесь».
Посреди этой суматохи я стою — и чувствую, что меня кто-то нашаривает. Потом берет под руку — и шепот в самое ухо: «Валерий Вениаминович, это вы?» — «Да». — «Я Ирина Сергеевна. Только, ради Бога, ничего не говорите и слушайте внимательно. Мы с вами встретиться здесь не можем. Так получилось. Я сейчас ухожу. Вы тоже постарайтесь уйти как можно скорее. И я буду вас ждать на „Киевской-кольцевой“ в центре зала… Только ни в коем случае… Вам, наверное, предложат подвезти вас на машине домой. Не соглашайтесь ни под каким видом. Это очень опасно! Ни под каким видом! Вы поняли меня? Только на метро!»
Я ничего не понял. Она исчезла. Тут принесли свечки из директорского кабинета, зажгли на столе… Потом приходит этот Коля: «Щиток сгорел напрочь, дотла… Я говорил, надо менять. Замкнуло…» — «Ну что ж теперь… Завтра сделаем…» А кто-то из мужчин: «Завтра? А кассовые аппараты? Будем терять день?» — «Хорошо, хорошо. Я сейчас позвоню. Попробуем сегодня… Вот только провожу гостя», — и директор поворачивается ко мне. И я вижу, что все разом отступили. Мы одни остались в освещенном месте, а остальные скрылись в тень и оттуда пристально смотрят. Как будто сначала забыли про меня, а теперь вспомнили. И опять такое страшное напряжение, что я даже чувствую всем телом… не дрожь, а — вот-вот готов задрожать. Директор меня ласково, успокоительно рукой коснулся: «Валерий Вениаминович, вы видите, как получилось нескладно. Из-за этой аварии все насмарку… Сорвался праздник! Вы знаете что… Я вас очень попрошу. Мы обязательно должны снять этот конкурс для телевидения. Вы можете прийти к нам завтра, допустим, в три часа дня? Мы бы закрыли магазин с обеда, провели конкурс, а потом устроили бы банкет…» — «Что?? — Я удивился, растерялся, испугался — не знаю, как сказать. — Завтра? Нет… Никак… Я буду занят… Никак… Вот возьмите». — «Что такое?» — директор смотрит на мою руку. А я протягиваю яблоко. И я вижу, как он меняется в лице. Он отскочил назад. И руки сразу за спину убрал. «Нет, я не возьму у вас!… Валерий Вениаминович, я вас умоляю! Оставьте яблоко у себя, и завтра вы проведете конкурс. Я вас готов чем угодно заклинать! Отложите все дела, перенесите…» — «Нет… Не получится… Если вы не возьмете яблоко, я его сюда вот, рядом со свечкой положу. У всех на виду…» Я сделал движение, но он кинулся ко мне и с силой обхватил за плечи. Зашептал: «Не делайте этого!.. Вы не представляете! Если только вы выпустите яблоко из рук, то сейчас начнется просто ужас. Они все передерутся. Это будет катастрофа. Это конец…» — «Ну а мне-то что?.. Ну, пусть. А что я должен? Я же сказал…» — «Нет, Валерий Вениаминович, нет, дорогой мой… Вы культурный человек, и я никогда не поверю… Вы не убедите меня, что вам безразлично… что вы не испытываете отвращения ко всем этим безобразным выходкам… к несправедливостям, которые совершаются… к жадности, к разбою, прямо скажем… Неужели вы сможете смотреть на это без содрогания?.. Нет, безусловно, вы никогда не уклонитесь от своего прямого и справедливого суждения — я это знаю, я в это верю!..»
Не могу вспомнить всего, что он мне нашептывал столь горячо. Но он не успокоился, пока не увидел, что начинает как-то достигать цели. Я действительно немного размяк. Страх постепенно отступал, испарялся… «Ну вот… Завтра утром вам привезут шкаф, наш подарок. И вы будете в приятных хлопотах по его установке, по размещению книг. Какие же потом дела? Вам надо будет не менее приятно и отдохнуть. Поэтому я надеюсь, что мы с вами договорились: ровно в три мы вас ждем здесь всем коллективом нашей фирмы. Свет будет исправлен, столы накрыты к вашему приходу. Никаких досадных случайностей больше не произойдет, я обещаю, клянусь вам. Не забудьте приготовить большую речь. Думаю, это не сильно вас затруднит… Необычайно оригинально вы сегодня высказались о человеке и его привычках… О жилище и обстановке как о продолжении, расширении нашего тела… это я уже додумываю сам… Вот если вы еще разовьете эти мысли, это было бы…» Говоря так и продолжая обнимать за плечи, директор незаметно направлял меня к выходу из магазина — подальше, подальше от освещенного места, где я грозился положить яблоко раздора. И вот уже он жмет мне руку и кланяется, прощаясь. Я вижу себя на улице в каком-то тумане… На самом деле и был туман. Конец марта…
«Валерий Вениаминович, могу вас подбросить домой. Вот моя машина. Вы где живете?» Это сказал мужчина. Он появился рядом, в пальто. Я в первый момент не узнал, а потом сообразил, что он из трех, стоявших позади директора, которые ругались. Я понял, когда увидел, что и другие оба подходят. Тоже успели одеться. И машины у тротуара. «Меня зовут Владимир, я один из хозяев фирмы. Ну что, поедем? Куда вам?» — «Нет, спасибо, — отвечаю, — я на метро». — «Зачем? Ведь быстрее, удобнее». — «Нет, я не пользуюсь личными автомобилями». — «Никогда? Что так? Это принцип?» — «Не то чтобы принцип… Я, знаете ли… Хотя и принцип, пусть…» — «Уж не боитесь ли вы машин?» — сказал другой слегка усмехнувшись. Теперь все трое окружили меня. Говорю им: «Конечно, боюсь. Разве мало происходит аварий?.. Но дело не только в этом. Я считаю, что человек, ездящий на личной машине, поступает безнравственно. И не хочу в этом участвовать». — «Вот как? Почему безнравственно?» — «Он слишком много занимает места. Теснит других. Отбирает общие жизненные ресурсы, которые ограниченны». — «Хм, это какие же ресурсы?» — «Всякие. Да начать с того, что он портит воздух. У людей возникают болезни… Или хотя бы просто он тратил кислород. Ведь мы дышим: сжигаем свободный кислород в атмосфере. Но это необходимо. Без этого мы умрем. А без автомобиля не умрем, поэтому нет необходимости сжигать кислород еще и двигателями… Но в этом еще самая незначительная часть вреда. А главное — то, что автомобилист уменьшает вероятностный ресурс безопасности окружающих людей. Если б он его уменьшал только для себя — это пусть. Но другие почему должны страдать из-за него?.. Понимаете, о чем я говорю?» — «Хм, вероятностный ресурс…» — «Я считаю, — продолжал я, — что в мире с ограниченными ресурсами нравственно — это стараться занимать как можно меньше места, во всех смыслах, по всем измерениям. Пользоваться минимумом из набора возможностей». — «А почему вы не думаете, — вступил в разговор третий, — почему вы не допускаете, что я, например, когда пользуюсь машиной, экономлю свой ресурс времени? А за это сэкономленное время я, может быть, гораздо больше полезного дам людям, чем то, что я отнял у них своей машиной?» — «Я в это не верю», — парировал я. «Почему?» — «Ну, во-первых, вы сэкономленное время потратите не на людей, а опять же на себя: на свои удовольствия и наживу. — Все засмеялись. — Во-вторых, даже если вы дадите что-то людям, то ведь не бесплатно. Вы же не станете с этим спорить. А общий-то ресурс между тем вы брали задаром. Поскольку вы не платите ни „экологического“ налога, ни налога на „общественное страхование“. Таких налогов вообще не существует в том смысле, который я сейчас имею в виду…»
