Теперь вся мѣстность этой славной битвы, сосѣдняя съ Никшичемъ и Дужскимъ проходомъ, и Вучій-Долъ, и крѣпость Виденъ, принадлежатъ Черногоріи, по законному праву побѣды.

Дужскій проходъ и раньше былъ ознаменованъ не одною побѣдою черногорцевъ и политъ кровью ихъ храбрецовъ. Каждое дѣло въ Дугѣ было невольно связано съ возстаніемъ герцеговинцевъ, на помощь которымъ не могли не идти ихъ братья-черногорцы. Положеніе герцеговинской «райи», т.-е. христіанскихъ жителей ея, было еще на нашей памяти совершенно невыносимо. Турецкіе паши, подобные, напр., пресловутому визирю Герцеговины, Али-агѣ-Ризванбеговичу, безъ суда и расправы сажали христіанъ на колъ, рубили имъ головы, разстрѣливали ихъ, не дозволяли подолгу хоронить мертвыхъ, отбирали себѣ любыя земли, гоняли въ себѣ на барщину.

Вотъ въ какихъ словахъ одинъ мостарскій архимандритъ передаетъ взгляды герцеговинскаго визиря на способы обращенія съ райею:

«Пусть влахъ (т.-е. христіанинъ) вѣрно служитъ турку 99 лѣтъ, да и тогда слѣдуетъ убить его, чтобъ не умеръ своею смертью. Влахамъ нужно только, чтобъ не голодали. Они должны ходить наги и босы, какъ ослы, работать на всѣхъ турокъ и повиноваться имъ».

Немудрено, что при такомъ управленіи герцеговинскіе округи, сосѣдніе съ Черною-Горою, постоянно поднимали возстанія и стремились соединиться съ вольною Черногоріей. Между прочимъ, одно изъ такихъ возстаній началось и продолжалось уже при князѣ Николаѣ съ конца 50-хъ годовъ до половины 60-хъ, подъ главнымъ предводительствомъ извѣстнаго Луки-Вукаловича. Князь Николай вынужденъ былъ, наконецъ, вступиться за несчастныхъ земляковъ своихъ, и его тесть Петръ Вукотичъ въ двухдневномъ кровопролитномъ боѣ разбилъ на голову турокъ Дервиша-паши. Но эта побѣда послужила, впрочемъ, въ большому несчастію Черногоріи, потому что вслѣдъ за этимъ Омеръ-паша съ огромною арміею вторгся разомъ съ сѣвера черезъ Никшичъ и съ юга черезъ Спужъ въ долину Средней-Зеты, прошелъ ее насквозь огнемъ и мечомъ, такъ что князь Николай, тогда еще молодой и малоопытный, долженъ былъ бѣжать изъ Цетинья въ Нѣгушскія катуни и подписать унизительный для Черногоріи ультиматумъ 31-го августа 1862 г., по которому, турки получали право провести свою военную дорогу и построить для того блокгаузы по всей Зетской долинѣ, отъ Служа до Никшича, иначе сказать, овладѣть сердцемъ Черногоріи и разорвать ее на-двое цѣпью своихъ крѣпостей. Только вмѣшательство императора Александра II и нѣкоторыхъ европейскихъ державъ отстранило эту смертельную опасность отъ Черной-Горы, и гибельная статья договора была уничтожена, точно также какъ и другая, еще болѣе позорная статья, по которой отецъ князя, Мирко Петровичъ, — побѣдоносный воевода Черногоріи, потерпѣвшій неудачу только въ эту злополучную войну, но и въ этой войнѣ десятки разъ поражавшій съ маленькими силами огромныя силы Омера-паши, — изгонялся на всю жизнь изъ своего отечеству!

Хотя мы встали ни свѣтъ, ни заря, чтобы пораньше поспѣть въ Острогъ, но судьба повернула по-своему. Во всемъ Никшичѣ не оказалось ни готоваго дышла, ни кузнеца и плотника, которые бы согласились немедленно сдѣлать новое. Прождавъ напрасно метавшагося по городу Божо, мы рѣшились, наконецъ, нанять до Богетича другую коляску, привезшую кого-то въ Никшичъ и возвращавшуюся въ Цетинье, съ тѣмъ, чтобы Божо, не спѣша, поправилъ здѣсь свой экипажъ и пріѣхалъ за нами въ Богетичъ, пока мы успѣемъ съѣздить верхами въ острожскій монастырь, осмотрѣть его и вернуться назадъ. Выѣхать поэтому пришлось только въ 8 часовъ утра. Лошаденки попались намъ злыя, чубастыя и, что сквернѣе всего, норовистыя: поминутно, ни съ того, ни съ сего, бросались какъ съумасшедшія въ сторону, и такъ какъ дорога шла все время высокимъ карнизомъ горы, то ихъ выходки могли легко кончиться очень печально для насъ. По счастью, они обошлись верстъ черезъ пять, и послѣ того отлично рысили не только подъ горку, но и въ гору. Тѣмъ не менѣе, при совершенномъ отсутствіи оградъ съ краю дороги, намъ было порядочно жутко, когда коляска разгонялась опрометью внизъ, кружась надъ про! пастью, на этихъ взбалмошныхъ лошадяхъ.

Насъ очень заняли «поноры», въ которыхъ неожиданно пропадаетъ съ этой стороны и изъ которыхъ такъ же неожиданно появляется по той сторонѣ горъ — рѣка Зета. Въ Черногоріи не одна рѣка имѣетъ такое подземное теченіе. Рѣка Черноевича тоже имѣетъ въ одномъ мѣстѣ своего рода «поноръ». Строеніе черногорскихъ горъ вообще очень богато «падями» разнаго рода, глубочайшими круглыми пропастями, напоминающими кратеры потухшихъ вулкановъ, пещерами и провалами. Нѣкоторыя изъ нихъ просто бездонныя. Такова, напр., одна падь въ Лѣшанской нахіи, глубины которой никому не удалось измѣрить. Оттого, вѣроятно, такъ глубоки и нѣкоторыя озера Черногоріи, между прочимъ, и само Скадрско-Блато, которое сравниваютъ въ этомъ отношеніи съ Байкальскимъ озеромъ.

Воды, наполняющія русло Средней-Зеты, кромѣ ея верхняго теченія, собираются еще въ Ншшгачской равнинѣ, въ видѣ озера или впадины, называемой Сливле, и изъ него, тоже понораня, протекаютъ подъ землю, подъ громадою хребта Планиницы, въ додяну Бѣлопавличей.

Не доѣзжая Богетича, тамъ, гдѣ шоссе круто поворачиваетъ направо къ селенью, и въ томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ отъ него отдѣляется влѣво каменистая дорожка въ Острогъ, мы увидѣли три типичныя фигуры, сидѣвшія около стоявшей тутъ же на солнечномъ припекѣ пары скверныхъ лошаденокъ. Оказалось, что это поджидали насъ двѣ черногорки и одинъ черногорецъ, которымъ Джуре заказалъ для насъ верховыхъ лошадей. Они остановили насъ на дорогѣ и стали настоятельно просить, чтобы мы, не заѣзжая въ Богетичъ, — до котораго еще было въ одинъ конецъ версты двѣ, стало быть, 4 версты въ два конца, — садились прямо на коней и ѣхали въ монастырь, что сократило бы намъ и время, и дорогу.

— Да видите ли, — отвѣчалъ имъ я, — это можно было бы сдѣлать, если бы мы ѣхали въ своемъ экипажѣ, съ своимъ человѣкомъ: мы бы отправили его съ вещами въ Богетичъ, чтобы онъ насъ тамъ ждалъ; а съ нами теперь чужой извозчикъ, котораго мы случайно встрѣтили на площади въ Никшичѣ и наняли только довезти насъ сюда…

— Все равно! — съ самою искреннею убѣдительностью настаивалъ черногорецъ. — Окажите ему, куда сдать ваши вещи, онъ и сдастъ…

Молодой малый, сидѣвшій на козлахъ, ѣхавшій невѣдомо куда и неизвѣстный намъ даже по имени, — съ важностью кивнулъ головою и подтвердилъ, что сдастъ вещи, куда будетъ нужно…

Общая, не допускающая сомнѣній, увѣренность этихъ простыхъ людей въ своей собственной честности подѣйствовала на меня, и мнѣ не хотѣлось показать вида, что я не довѣряю незнакомому возницѣ, который, судя по обычной логикѣ цивилизованныхъ народовъ, могъ бы спокойно продолжать свой путь, куда хотѣлъ, вмѣстѣ съ нашими чемоданами и сакъ-вояжами, заключавшими въ себѣ весь нашъ гардеробъ, — не рискуя даже тѣмъ, чтобы мы могли подать на него жалобу.

— Ну, хорошо, сдай же наши вещи въ Богетичѣ въ крайній домъ у кафаны, Джурѣ…- сказалъ ему я, а вотъ твои деньги за провозъ…

— Джурѣ? хорошо!.. — просто я спокойно отвѣтилъ извозчикъ…

Я вручилъ ему условленную плату за коляску и отпустилъ его съ миромъ; ясно было, что ни ему самому, ни черногорцу, ни черногоркамъ, державшимъ верховыхъ лошадей, никому въ голову не приходило, что мы рисковали чѣмъ-нибудь, оставляя все свое дорожное имущество на произволъ неизвѣстнаго проѣзжаго… До того крѣпко укоренены въ этой мужественной странѣ обычаи чести.

Я невольно вспомнилъ по этому поводу памятное здѣсь всѣмъ преданіе, какъ самозванецъ Степанъ Малый, княжившій въ Черногоріи во времена Екатерины II, пріучалъ черногорцевъ въ честности.

Степанъ положилъ, проѣзжая изъ Цетинья въ Нѣгупш, на дорогѣ, по которой ежедневно ѣхало множество народа, нѣсколько золотыхъ червонцевъ, и когда черезъ годъ Степанъ пріѣхалъ посмотрѣть, цѣлы ли деньги, то червонцы оказались на томъ самомъ мѣстѣ, на которомъ онъ ихъ положилъ.