14 марта.

У меня нездоровы дѣти: корь. Болѣзнь не опасная, говорятъ, необходимая, но очень тяжелая и скучная: я отрѣзана отъ всѣхъ знакомыхъ. И театры для меня закрыты: я не считаю себя въ правѣ разносить заразныя болѣзни. И я сижу въ темной комнатѣ у кроватокъ Васи и Вовы съ моими безконечными думами, съ моей одинокой тоской. Одинокой! Говорятъ — если есть дѣти, то женщина не одинока. Но развѣ дѣти когда-нибудь поймутъ мать? А заботы о нихъ? говорятъ уравновѣшенные люди, заботы наполняютъ жизнь и дѣлаютъ ее осмысленной. Какія заботы? Если быть добросовѣстной матерью — значитъ вставать въ семь часовъ утра, сидѣть на корточкахъ, одѣвая дѣтей, ни за минуту не отходить отъ нихъ, говорить съ ними о томъ, что ихъ интересуетъ, и тѣмъ языкомъ, который имъ понятенъ, забыть совсѣмъ себя, свои думы, свою усталость, свои юли. Кто изъ насъ способенъ на это? Я — каюсь — не способна. Вы знаете, какъ я обожаю моихъ мальчиковъ. Но я не кормила ихъ (я была долго больна послѣ обоихъ) и ни одного ни не была ихъ нянькой. Я не могу играть съ ними цѣлый день, не могу сторожить ихъ сонъ весь вечеръ и всю ночь. Если я поиграю съ дѣтьми часъ-два — я совершенно разбита. Я ложусь и отдыхаю нѣсколько часовъ. Иногда мысль идетъ куда-нибудь отъ того, что я разсказываю имъ, и Вася теребитъ меня за рукавъ и говоритъ. — Мама! Проснись.

Няня прекрасно ухаживаетъ за ними, занимаетъ ихъ, а они привязаны ко мнѣ не меньше, чѣмъ къ ней. Я счастлива этимъ и люблю ихъ безконечно…

И все-таки пусто и одиноко… А я боюсь одиночества хуже всего на свѣтѣ… Я должна постоянно заботиться о комъ-нибудь, дѣлать что-нибудь, бороться, добиваться…

Я вспоминаю ваши слова:

— Вы такъ набиваете вашъ день всякими хлопотами, заботами и волненіями о чужихъ дѣлахъ, точно хотите бѣжать отъ себя, отъ своей души, отъ своего я.

Мнѣ не понравилось тогда, что вы сказали. Мнѣ хотѣлось именно отъ васъ поддержки мнѣ, моему дѣлу, моему искреннему желанію не прожить жизнь даромъ, безъ пользы, безъ радости людямъ… Я никогда не забуду, какъ сказала мнѣ одна больная баба:

— Такъ и живемъ мы всѣ безъ послѣдствій…

Въ этихъ смѣшныхъ словахъ — глубокій и мрачный смыслъ…

Вы не разъ повторяли мнѣ:

— Всѣ эти дѣла и засѣданія, и хлопоты нужны вамъ, какъ пьяницѣ водка. Вамъ необходимо забыть себя, уйдти отъ себя и вы набиваете себѣ голову чужими мыслями и чужими словами, чтобы не слыхать своихъ собственныхъ…

Неужели вы правы? Неужели я, чтобы убѣжать отъ своей совѣсти, отъ своего сердца, наполняю жизнь выдуманными обязанностями? Неужели и тутъ когда-нибудь правда встанетъ передо мной и отниметъ отъ меня послѣднее утѣшеніе, — что я живу не даромъ? Неужели?

В. Ч.

PS. Пожалуйста, разорвите и забудьте то мое письмо, гдѣ я писала про мать. Я не имѣла права такъ говорить о ней. Она умерла и унесла съ собою и свой грѣхъ, и свою отвѣтственность.

Сергѣй Ильичъ!

Почему вы молчите? Меня мучитъ мысль, что вы больны.

Пожалуйста, напишите, что это не такъ.

Пишите мнѣ про себя, про Егорушку, про Власьевну, все, все. Вы вѣдь знаете, что все васъ касающееся близко мнѣ.

Мужъ обѣщалъ вернуться къ двадцатому, но до сихъ поръ его нѣтъ. Послѣднее письмо его было такое мрачно, такъ полно безпомощности и горя, что я не выдержала, послала за племянницей Лизой. Она все знаетъ, много слышитъ и имѣетъ какихъ-то общихъ знакомыхъ съ Кучинской. Я забыла свое самолюбіе и поручила ей узнать, какъ идетъ выздоровленіе этой особы. Вчера я получила отъ нея записку, что m-lle Кучинская безнадежна и едва ли вернется въ Россію.

Неужели и онъ останется за границей? Неужели онъ броситъ меня съ дѣтьми?

Замѣчали вы, что иногда въ семьяхъ повторяются драмы: то, что пережили родители — переживаютъ и дѣти. Можетъ быть, это и не въ однѣхъ драмахъ, а и въ счастьѣ. Но такъ какъ «всѣ счастливыя семьи похожи другъ на друга, а каждая несчастливая семья несчастлива по своему» — то драмы замѣтнѣе.

Неужели меня ждетъ участь моей матери? Неужели Викторъ не вернется ко мнѣ?

Сергѣй Ильичъ, пишите мнѣ. Я такъ одинока, такъ несчастна.

B. Ч.

«Я безсовѣстно солгала вамъ тогда».

Варвара Львовна! Разъясните мнѣ эту фразу. Я жить не могу, пока не узнаю правду. Я чувствую, что вы клевещете на себя, а мнѣ, чтобы существовать, необходимо, чтобы была на небѣ звѣзда, одна, ясная, свѣтлая и чтобы я могъ съ ней плакать и смѣяться. И вдругъ этой звѣзды нѣтъ, спряталась она куда-то за тучу, и я не живу вотъ уже двѣ недѣли,

Напишите же мнѣ все искренно; ничто не можетъ васъ измѣнить въ моихъ глазахъ, ничто. Да и не могли вы ничего сдѣлать дурного. Только будьте вы со мной правдивы и искренни, какъ я съ вами.

Пока не получу отъ васъ отвѣта — не могу писать вамъ ни о себѣ, ни о чемъ.

C. Р.

Сегодня день лжи и я могла бы солгать вамъ на закономъ основаніи; но я не хочу лгать. Довольно я лгала передъ вами!

Когда вы прямо и довѣрчиво спросили меня: измѣняла ли я мужу? — Я солгала вамъ. Помните: мы сидѣли весь вечеръ вдвоемъ, говорили о дружбѣ, о счастьи… Вы сказали о вашей вѣрѣ въ меня… И у меня какъ-то сами собой полились тѣ слова, что я лгу, какъ всѣ. Но когда мнѣ пришлось прямо отвѣчать вамъ на вашъ вопросъ — правда была уже страшна мнѣ, и я солгала…

Да. Я измѣнила мужу. Измѣнила безъ любви, безъ радости, безъ одной секунды счастья… Я лгала мужу, лгала тому человѣку, лгала самой себѣ…

Это было черезъ три года послѣ нашей свадьбы… Я узнала, что мужъ измѣняетъ мнѣ… и рѣшила умереть… Для меня уже ничего не существовало въ жизни; ничего, кромѣ обиды и горя… У мужа былъ другъ, нѣкто М.; онъ зналъ всѣ подробности его «романа», и я заставляла его передавать мнѣ ихъ и испытывала какое-то мучительное удовлетвореніе, что этотъ другъ — предатель… Я не знаю, почему онъ привязался ко мнѣ, не понимаю, какъ онъ полюбилъ меня… Насъ связало что-то тайное и злобное, и когда разъ — послѣ одного его разсказа, я всю душу вынула передъ нимъ и заговорила о смерти — онъ сказалъ мнѣ о свой любви и о рѣшеніи умереть вмѣстѣ со мной. Но мы не умерли…

И пошла ложь ежеминутная, въ мельчайшихъ подробностяхъ фальшивой любви… Что это была за мука — мнѣ не выразить вамъ! Сплошная мука, сплошная ложь…

Когда мужъ сказалъ мнѣ при М., что не можетъ больше оставаться въ Петербургѣ, что для него онъ сталъ невыносимъ и что проситъ меня поѣхать съ нимъ за границу — я заплакала отъ радосіи… Черезъ недѣлю мы уѣхали, а еще черезъ недѣлю узнали о смерти М. Онъ застрѣлился черезъ нѣсколько дней послѣ нашего отъѣзда и никто не зналъ причины его самоубійства. Викторъ, когда прочелъ о смерти М., заплакалъ… А я… Я и тутъ не выдала себя, какъ ни разу не выдала себя вамъ… Когда вы говорили мнѣ о моей правдивости, о чистотѣ, о вашей вѣрѣ въ меня — правда боролась во мнѣ съ ложью до страданія, и всегда побѣждала ложь… Теперь я не хочу и не могу больше лгать. Дѣлайте съ этой правдой, что хотите, но знайте, что никто никогды не слыхалъ ее отъ меня и не услышитъ этого признанія. Я дѣлаю вамъ его, чтобы заплатить какой-то долгъ.

В. Ч.

Вотъ уже мѣсяцъ, какъ я послала вамъ мое безразсудное письмо…

Я измѣнила себѣ, измѣнила лжи, той спасительной лжь при которой только и возможно существовать на свѣтѣ. и что же изъ этого вышло? Потеря самого дорогого мнѣ друга.

Почему вы не пишите мнѣ? Почему? Изъ приличія — не отвѣчайте, а только если потянетъ написать.

В. Ч.

Сергѣй Ильичъ!

Вы какъ ребенокъ, — захотѣли узнать что внутри у любимой игрушки, разломали ее, посмотрѣли я бросили…

Мнѣ только хотѣлось бы знать: засмѣялись вы надъ обломками, разсердились, или заплакали?