— Марго, отопри немедленно, — тихо сказал Альбинус.
Он услышал ее быстро, с пританцовыванием удаляющиеся шаги.
— Отопри, — повторил он громче.
Тишина.
«Опасное существо, — подумал он. — Какое, однако, фарсовое положение».
Он испытывал страх. Было жарко. Он не привык носиться по комнатам. Жгло мучительное чувство обманутой жажды. Неужели она ушла? Нет, кто-то ходил по квартире. Он перепробовал все ключи, что нашел в кармане. Затем, уже теряя терпение, бешено затряс дверь.
— Отопри немедленно! Слышишь?
Шаги приблизились. Это была не Марго.
— Эй, что случилось? — раздался неожиданный голос — Поля! — Ты заперт? Выпустить тебя?
Дверь открылась. Поль выглядел взволнованным.
— Что случилось, старина? — повторил он свой вопрос и с изумлением уставился на лежащую на полу расческу.
— Глупейшая история… Я сейчас тебе расскажу… Пойдем в кабинет, выпьем по рюмке.
— Ты чертовски меня напугал, — сказал Поль. — Я думал, Бог знает что случилось. Хорошо, знаешь, что я зашел. Элизабет мне говорила, что будет дома к шести. Хорошо, что я пришел раньше. Кто тебя запер? Надеюсь, горничная не сошла с ума?
Альбинус стоял к нему спиной, доставая бутылку коньяка из шкапа.
— Ты никого не встретил на лестнице? — спросил он, стараясь говорить внятно.
— Я поднялся на лифте, — сказал Поль.
«Пронесло», — подумал Альбинус, и настроение у него резко пошло на поправку. (Какой все же опасный идиотизм забыть, что и у Поля был ключ от квартиры!)
— Понимаешь, какая штука, — сказал он, пригубив коньяк, — был вор. Этого не следует, конечно, сообщать Элизабет. Понимаешь, он думал, очевидно, что никого нет дома. Вдруг слышу: что-то творится с входной дверью. Выхожу из кабинета и хочу посмотреть, что только что щелкнуло, и вижу: в спальню прокрадывается какой-то человек. Я за ним. Хотел его схватить, но он оказался ловчее и запер меня. Жаль, что ему удалось улизнуть. Я думал, что ты его встретил.
— Ты шутишь, — сказал Поль с испугом.
— Отнюдь нет. Я был в кабинете, вдруг слышу, входная дверь щелкнула. Тогда я выхожу, чтобы посмотреть…
— Но ведь он, вероятно, успел что-то стащить. Нужно проверить. Нужно заявить в полицию.
— Ах, он не успел, — сказал Альбинус. — Все это произошло мгновенно, я его спугнул.
— А как он выглядел?
— Обыкновенно, просто парень в кепке. Здоровенный. И, похоже, недюжинно сильный.
— Так ведь он мог изувечить тебя! Какое неприятное происшествие. Пойдем, надо все осмотреть.
Они прошли по всем комнатам, проверили замки. Все было чинно и сохранно. Уже к концу их исследования, когда они проходили через библиотечную, у Альбинуса вдруг от ужаса потемнело в глазах: между шкапами, из-за вертучей этажерки, выглядывал уголок ярко-красного платья. Каким-то чудом Поль ничего не заметил, хотя добросовестно рыскал глазами по сторонам. В соседней комнате располагалась коллекция миниатюр, и там он согнулся над наклонным стеклом.
— Оставь, Поль, довольно, — сказал Альбинус хрипло. — Нет смысла продолжать. И так ясно, что он ничего не взял.
— Какой у тебя вид, — воскликнул Поль, когда они вернулись в кабинет. — Бедный! Знаешь, надо все же сменить замок или всегда запирать дверь на задвижку. А как быть с полицией? Может быть, ты хочешь, чтобы я…
— Tcc! — прошипел Альбинус.
Донеслись звуки приближающихся голосов. Явились: Элизабет, Ирма с бонной и подружкой — толстой, с неподвижным кротким лицом, но аховой озорницей. Альбинусу казалось, что тянется страшный сон. Присутствие Марго в доме было чудовищно, невыносимо… Вернулась горничная, принеся обратно книги; не удивительно, что не нашла по данному адресу того, кому они предназначались! Кошмарный сон между тем сгущался. Он предложил всем отправиться в театр, но Элизабет сказала, что утомлена. За ужином он напрягал слух, чтобы не упустить какой-нибудь подозрительный шорох, и не замечал, что ест (ел, кстати, холодную говядину с соленым огурцом). Поль все посматривал по сторонам, то покашливая, то что-то тихонько напевая — только бы этот беспокойный олух, думал Альбинус, сидел на месте, только бы не разгуливал. Была ужасная возможность: дети начнут резвиться по всем комнатам, но у него не хватало решимости пойти и запереть дверь библиотечной. А ведь могли возникнуть невообразимые осложнения. К счастью, подруга Ирмы скоро ушла, и Ирму уложили спать. Ему казалось, что все они — и Элизабет, и Поль, и прислуга, и он сам — беспрестанно как-то расползаются по всей квартире, вместо того чтобы, как следовало, держаться компактно, и не дают Марго возможности выскользнуть, — если вообще она собирается это сделать.
В десять Поль наконец ушел. Фрида, как всегда, замкнула за ним дверь на цепочку, задвинула стальной засов. Теперь уж Марго не выбраться!
— Ужасающе хочется спать, — сказал Альбинус жене, нервно зевая, и зазевал не переставая. Они легли. Все было тихо в доме. Вот Элизабет собралась потушить свет.
— Ты спи, — сказал он, — а я еще пойду почитаю.
Она дремотно улыбнулась, не заметив его непоследовательности.
— Только потом не буди меня, — пробормотала она.
Все было тихо, неестественно тихо. Казалось, что тишина накапливается, накапливается, а потом вдруг перельется через край и рассмеется. Он соскользнул с кровати и в пижаме и в мягких туфлях бесшумно пошел по коридору. Странно сказать: страх рассеялся. Кошмар теперь перешел в то несколько бредовое, но блаженное состояние абсолютной свободы, присущее грешным сновидениям[28].
Альбинус на ходу расстегнул ворот пижамы. Все в нем содрогнулось. «Ты сейчас, вот сейчас будешь моей», — подумал он, тихо открыл дверь библиотечной и включил приглушенный свет.
— Марго, сумасшедшая, — сказал он жарким шепотом.
Но это была всего лишь красная шелковая подушка, которую он сам же на днях принес, чтобы, удобно устроившись, просматривать «Историю искусства» Нонненмахера (10 томов, ин-фолио)[29].
7
Марго сообщила хозяйке, что скоро переезжает. Все складывалось чудесно. В воздухе жилья своего поклонника она почувствовала добротность и основательность его богатства. Жена, судя по фотографии на ночном столике, нимало не походила на даму, которую Марго представляла себе, — пышнотелую, высокомерную, с мрачным выражением и железной хваткой; напротив, это, видно, была смирная, нехваткая женщина, которую можно отстранить без труда.
Сам Альбинус даже нравился ей: у него была благородная наружность, от него веяло душистым тальком и хорошим табаком. Разумеется, густое счастье ее первой любви было неповторимо. Она запрещала себе вспоминать Миллера, меловую бледность его впалых щек, неопрятные черные волосы, длинные, всепонимающие руки.
Альбинус мог успокоить ее, утолить жар, — как те холодные листья подорожника, которые так приятно прикладывать к воспаленному месту. А кроме всего — Альбинус был не только прочно богат, он еще принадлежал к тому миру, где свободен доступ к сцене, к кинематографу. Нередко, заперев дверь, Марго делала перед зеркалом страшные глаза или расслабленно улыбалась, а не то прижимала к виску подразумеваемый револьвер. И ей сдавалось, что ухмылочки и улыбочки у нее выходили не менее ушлые, чем у любой фильмовой актрисы.
После вдумчивых и основательных поисков она нашла в отличном районе неплохую квартиру. Альбинус так растерялся и обмяк после ее визита, что она пожалела его и без лишних церемоний взяла у него пухлую пачку купюр, которые он ей сунул в сумочку во время вечерней прогулки. Более того, в подъезде она позволила поцеловать себя. Пламя этого поцелуя осталось при нем и вокруг него, будто цветной ореол, в котором он вернулся домой и который он не мог оставить в передней, как свою черную фетровую шляпу, и, войдя в спальню, он недоумевал, неужто жена не видит этого ореола.
Но Элизабет, тридцатипятилетняя, мирная Элизабет, ни разу не подумала о том, что муж может ей изменить. Она знала, что у Альбинуса были до женитьбы мелкие увлечения, она помнила, что и сама, девочкой, была тайно влюблена в старого актера, который приходил в гости к отцу и смешно изображал за столом, как мычат коровы. Она слышала и читала о том, что мужья и жены вечно изменяют друг другу, — об этом были и сплетни, и романтические поэмы, и забавные анекдоты, и знаменитые оперы. Но она была совершенно просто и непоколебимо убеждена, что ее брак — особенный, чудесный и чистый, что ему ничего не может грозить.
