Вечера, проводимые Альбинусом вне дома, как он утверждал, с какими-то художниками, заинтересовавшимися его кинематографической идеей, ни разу не вызвали у Элизабет ни малейшего подозрения. Раздражительность и нервность мужа она объясняла погодой — май выдался необыкновенно странный: то жарко, то ледяные дожди с градом, который отскакивал от подоконников, словно крошечные теннисные мячики.

— Не поехать ли нам куда-нибудь? — вскользь предложила она как-то. — В Тироль, скажем, или в Рим?

— Поезжай, если хочешь, — ответил Альбинус. — У меня дела по горло, ты отлично знаешь.

— Да нет, я просто так, — сказала Элизабет и отправилась с Ирмой смотреть в Зоологическом саду слоненка, у которого, как выяснилось, почти что не было хобота и короткая пушистая бахрома топорщилась вдоль всего хребта.

Другое дело Поль. История с запертой дверью оставила в нем неприятный осадок. Альбинус не только не заявил в полицию, но даже как будто рассердился, когда Поль об этом опять заговорил. Поль невольно задумался — старался вспомнить, не заметил ли он все-таки кого-нибудь подозрительного, когда входил в дом, направляясь к лифту. Ведь он был очень наблюдателен — он заметил, например, кошку, которая выпрыгнула откуда-то и проскользнула между металлическими прутьями ограды палисадника, девочку в красном платье, для которой придержал дверь, приглушенный смех и пение, доносившиеся из швейцарской, где, как обычно, играло радио. Очевидно, взломщик сбежал вниз, пока он поднимался на лифте. Но откуда все-таки это неприятное чувство?

Супружеское счастье сестры было для него чем-то пленительно святым. Когда, через несколько дней после истории со взломщиком, его соединили по телефону с Альбинусом, пока тот говорил с кем-то другим (классический метод Парки[30] — подслушивать), он чуть не проглотил кусочек спички, которой копал в зубах, услышав такие слова:

— Не спрашивай, а покупай что хочешь.

— Но ты не понимаешь, Альберт, — привередливо проговорил вульгарный женский голос.

Тут Поль повесил трубку, судорожным движением, словно нечаянно схватил змею.

Вечером, сидя с сестрой и зятем, он не знал, как держаться, о чем говорить. Он просто сидел, смущенно и суетливо тер подбородок, мельтешил своими толстыми ногами, норовя закинуть одну поверх другой, вытаскивал из жилетного кармана часы и, поглядев на них, совал безликое, безрукое чудище обратно. Он был из тех впечатлительных людей, которые краснеют до слез от чужой неловкости.

Неужели человек, которого он любил и почитал, способен обманывать Элизабет? «Нет, нет, это ошибка, это глупое недоразумение, — уговаривал он себя, глядя на спокойное лицо Альбинуса, читавшего книгу, на тщательность, с которой он, покашливая время от времени, чтобы прочистить горло, разрезал страницы ножом из слоновой кости… — Не может быть… Меня навела на эти мысли запертая дверь. Подслушанные слова объясняются как-нибудь очень просто. И как же можно обманывать Элизабет?»

Она сидела в углу дивана и неторопливо, добросовестно рассказывала содержание пьесы, которую недавно видела. Ее светлые глаза, окаймленные веснушками, были такими же искренними, как и у ее матери, а ненапудренный нос трогательно лоснился. Поль кивал и улыбался. Он, впрочем, не понимал ни слова, точно она говорила по-русски. Тут внезапно, на секунду, он перехватил взгляд Альбинуса, поверх книги брошенный на него.

Между тем Марго сняла квартиру и накупила немало хозяйственных вещей, начиная с холодильника. Невзирая на то что Альбинус щедро — и даже с каким-то умилением — раскошелился, платил-то он, собственно, вслепую, ибо не только не видал снятой квартиры, но даже не знал адреса. Марго уговорила его, что будет гораздо забавнее, если он придет к ней лишь тогда, когда все будет готово.

Прошла неделя; предполагалось, что она позвонит в субботу, и он весь день сторожил телефон. Но телефон блестел и безмолвствовал. В понедельник он решил, что Марго надула его и навсегда исчезла. Под вечер явился Поль (эти посещения были теперь адом для них обоих). Как назло, Элизабет не было дома. Поль сел в кабинете против Альбинуса, курил и смотрел на кончик своей сигары. За последнее время он даже похудел. «Он все знает, — с минутным содроганием подумал Альбинус. — Ну и пускай. Он мужчина, должен понять».

Вошла Ирма, и Поль оживился, посадил ее к себе на колени, смешно екнул, когда она, усаживаясь поудобней, нечаянно въехала кулачком в его живот.

Элизабет вернулась. Альбинусу вдруг показалась невыносимой перспектива ужина, длинного вечера. Он объявил, что не ужинает дома, жена лишь добродушно спросила, почему он раньше не предупредил.

Им владело одно желание: во что бы то ни стало, сейчас же разыскать Марго. Судьба не имела права, посулив такое блаженство, притвориться, что ничего не обещано. Его охватило такое отчаяние, что он решился на довольно опасный шаг. Он знал, где находилась ее прежняя комната, он знал также, что она там жила со своей теткой. Туда-то он и направился. Проходя через двор, он увидел какую-то горничную, стелившую в одной из нижних комнат у открытого окна постель, и обратился к ней.

— Фрейлейн Петерс? — переспросила она, не выпуская из рук подушку, которую выбивала. — Кажется, съехала. Впрочем, посмотрите сами. Пятый этаж, левая дверь.

Альбинусу открыла растрепанная женщина с красными глазами, но цепочки не сняла, говорила с ним через щелку. Она спросила, что ему нужно.

— Я хочу узнать новый адрес фрейлейн Петерс. Она тут жила со своей теткой.

— С теткой? — не без интереса произнесла женщина и только тогда сняла цепочку. Она его ввела в крохотную комнату, где все дрожало и звякало от малейшего движения и где на клеенчатой скатерти, покрытой коричневыми круглыми пятнами, стояли тарелка с картофельным пюре, соль в прорванном мешочке, три пустые бутылки из-под пива, и, как-то загадочно улыбаясь, предложила ему сесть.

— Если бы я была ее теткой, — сказала она, подмигнув, — то, вероятно, я не знала бы ее адреса. Тетки, — добавила она с определенной горячностью, — никакой, собственно, у нее нет.

«Пьяна», — подумал устало Альбинус.

— Послушайте, — проговорил он, — я вас прошу сказать мне, куда она переехала.

— Она у меня снимала комнату, — задумчиво сказался та, с горечью размышляя о неблагодарности Марго, скрывшей и богатого друга, и новый свой адрес, который, впрочем, оказалось нетрудно вынюхать.

— Как же быть? — воскликнул Альбинус. — Где же я могу узнать?

Да, все-таки она неблагодарная. А ведь она ей так помогала; поди знай, удовольствие или неприятность доставит она Марго (а она-то уж предпочла бы доставить неприятность) тем, что даст этому крупному, взволнованному, синеглазому господину, на которого так грустно смотреть, нужную ему справку. И она, вздохнув, дала.

— И за мной раньше охотились, и за мной, — бормотала она, провожая его, — да, и за мной…

Было полвосьмого вечера[31]. Фонари уже зажглись, и нежные оранжевые огни казались прелестными на бледном фоне сумерек. Небо было еще совсем голубое, и лишь одно-единственное оранжево-розовое облачко застыло где-то в отдаленье, и от ощущения шаткости равновесия между светом и тенью у Альбинуса кружилась голова.

«Сейчас будет рай», — думал он, летя в таксомоторе по шуршащему асфальту.

Перед большим кирпичным домом, где она жила, росли три тополя. Новехонькая медная табличка с ее именем красовалась на двери. Угрюмая бабища с красными, как сырое мясо, руками, пошла о нем доложить. «Уже кухарку завела», — подумал Альбинус с любовью.

— Входите, — сказала вернувшаяся тем временем кухарка. Он пригладил свои жидковатые волосы и вошел.

Марго лежала в кимоно на уродливой цветистой кушетке, заломив руки за голову; на животе у нее покоилась корешком вверх открытая книга.

— Какой ты шустрый, — сказала она, лениво протягивая руку.