— Завтракать! — решительно и громко, устав шептаться, ответил Толян. — А потом отдыхать, как все туристы. Авось пронесет. Только ты Глафиру эту свою после завтрака к нам пригласи на чашку коньяку, что ли. Надо поговорить. Она теперь наш единственный свидетель.
— После завтрака сразу стоянка, экскурсия в монастырь, не успеем!
— Успеем! У нас первая смена. Пока еще вторая смена позавтракает, пока автобусы подадут — надо успеть! Чтобы больше сюрпризов не было. Эям, драугс, уз брокасти!
— Ей ту дырса, латвиетис хренов![1]
* * *
В глубоком омуте, зацепившись крепко-накрепко за ушедшую на дно Свири полусгнившую березу, плавно покачивался в медленной воде еще не успевший безобразно раздуться московский грузин Давид Гугунава, проходивший большую часть своей беспорядочной жизни под кличкой Жеребец.
Огромный старый сом, длинноусый, черный, почти незаметный в темной на дне реке, застыл рядом, осторожно выжидая — не опасен ли неожиданный пришелец? Увесистая дорожная сумка из крепкой кожи была прикреплена надежно через ручки к брючному ремню утопленника и тянула его большое тело еще ниже, в самую пучину. Но Давид уже застрял в крепких сучках окаменевшего дерева и не поддавался. А в сумке, набитой запечатанными пластиковыми пакетами с белым порошком, водонепроницаемый взрыватель израильского производства тихо отсчитывал в своих электронных потрохах время. По расчетам Жеребца сумка, оставленная им в каюте на нижней палубе, под кроватью, то есть уже практически ниже ватерлинии, должна была взорваться или в первом шлюзе, или сразу после выхода из него, в Онежском озере.
Гугунаву неподалеку от Свято-Троицкого монастыря ждала машина, на которой он рассчитывал уехать в Москву, не возвращаясь на обреченный теплоход. Таких, как Давид, было несколько человек, рассредоточившихся по всей России — от Владивостока до Питера. А почему ни у кого из них так ничего и не получилось, знают лишь Господь Бог, случай, да Федеральная Служба Безопасности.
* * *
Петров улыбчиво поздоровался с доцентом Славой и его аспирантами, подмигнул заспанной Верочке, скептически оглядывавшей сервировку стола, подвинул стул и усадил заботливо престарелую профессоршу, рассыпавшуюся в его адрес витиеватыми благодарностями. Кормили в ресторане вполне прилично. Кофе, правда, бурда, но все остальное было съедобно. Ирочка, меняя приборы, бесшумно появляясь из-за спины Петрова, в ответ на его вежливый кивок все так же чувственно шептала ему прямо в ухо глубоким низким голосом: «Пожалуйста!». А он с удовольствием провожал взглядом ее черные вьющиеся локоны, худые стройные ноги в высоком разрезе форменной длинной юбки, следил за покачиванием гибкого девичьего стана.
Верочка перехватила взгляд Андрея, усмехнулась полными губами, повела налитыми грудями в тонком свитерке и еще прямее выгнула спину. Все в приподнятом настроении, все шутят, обмениваются любезностями, продолжают едва начавшееся вчера за ужином знакомство.
Черепаха Тортилла, смакуя красиво размазанное по десертной тарелке химическое пирожное (Петров с Верой, перемигнувшись, отдали ей свои порции приторной польской дряни) рассказывала что-то о пользе включения России в Болонский процесс. Доцент Слава вежливо спорил, молодые люди помалкивали, а Петров внезапно ожесточился и высказал все, что он думает по поводу западной системы образования и предательского по отношению к нашей молодежи копирования западных схем этим Профурсенко или как там его на самом деле звать. Не обошлось и без споров по поводу ЕГЭ. Восьмидесятилетняя доктор наук оказалась к всеобщему удивлению ярой защитницей всех нововведений. В ходе короткой, но оживленной дискуссии выяснилось, что пожилая дама имеет немало преференций от такой позиции — и приглашения регулярные за рубеж, и гранты, и даже этот тур на теплоходе ей оплатила неправительственная научная организация с головной конторой в Лондоне.
Слава с Петровым понимающе переглянулись и быстренько свернули спор, откланявшись и оставив старуху доедать халявные пирожные.
— Доктор наук, академик, жизнь прожил человек, и она не понимает, что поддерживает?! — остановившись в холле воскликнул Петров.
— Андрей Николаевич. — укоризненно протянул молодой доцент из Воронежа. — Да они там, в обеих столицах, душу дьяволу продадут, не то, что студентов и школьников! Вы думали в России все не так, как в свихнувшихся прибалтийских республиках? Да так же слепо копируют все западное. Да и не слепо, а просто за деньги, за карьеру, за научные звания торгуют родиной еще почище ваших эстонцев.
— Грустно как-то. Я ведь и в круиз этот пошел не столько для того, чтобы на берега поглазеть, сколько с людьми живыми пообщаться, пощупать, чем живет страна наша. Я ведь в России так давно не был, сказать по правде, что ничего не понимаю сейчас ни в людях, ни во власти нынешней, ни в чем.
— Ну, это у вас быстро пройдет, — коротко хохотнул доцент. — Учитесь не принимать близко к сердцу нашу действительность — вам теперь в ней жить придется.
— Да я не боюсь, — отмахнулся рукой Петров. — Дома и стены помогают, свое дерьмо не пахнет, а чужого я уже нанюхался вдосталь. Бывало хуже, поверьте. Знаете, как мясо будет по-эстонски? — «Лиха»! Вот в 91-м у нас сначала посмеивались, каламбурили: «Почем фунт лиха?». А потом узнали. А теперь я, похоже, очень вовремя спрыгнул с палубы фашистского кораблика. Запас прочности кончился — все советское разворовали, скоро Прибалтика ко дну пойдет. Но не потому, конечно, я в Россию вернулся, чтобы просто спасаться. А домой вдруг потянуло. Хочу остаток жизни прожить по-человечески!
— Это в России-то? По-человечески?! Впрочем, все познается в сравнении, я из Питера в Воронеж возвращаюсь и сразу про это вспоминаю. Дома, конечно, лучше. Даже, когда хуже. Пойдемте собираться, скоро экскурсия начнется.
* * *
Отправив Анчарова завтракать, Толян выждал, пока опустеет их нижняя палуба и вошел в каюту, в которой уже пришлось побывать этой ночью в поисках сумки со взрывчаткой. Он небрежно разворошил и снова заправил так и не разобранную кавказцем постель, собрал в пластиковый мешок оставшиеся в каюте мелочи: легкую курточку, бейсболку, туалетные принадлежности, початую бутылку вина. Сполоснул стакан, помыл пепельницу, протер всё аккуратно полотенцем. Задернул шторку на иллюминаторе, еще раз внимательно огляделся и вышел, оставив ключ на столике. Как и не было тут никого. Спрятал мешочек с вещичками в своей каюте — до вечера, потом пусть отправляется в воду, вслед за хозяином. Нет! Опасно. По дороге на экскурсию отправим в самый запущенный мусорник! Беззаботно насвистывая «Прощание славянки», Муравьев отправился на завтрак, догонять Анчарова.
Теплоход уже пришвартовался к пристани. Подполковник приметил в холле перед рестораном доцента — соседа по нижней палубе. Тот внимательно слушал вчерашнего нового знакомца — Петрова. Муравьев поздоровался и спросил мимоходом Славу — не видел ли тот, куда это «ломанулся» с вещами на пристань грузин из каюты напротив? Может, случилось что? Тот недоуменно пожал плечами. Но когда через полчаса горничная, приступившая к уборке, спросила доцента, а где же сосед, тот ответил ей, что грузина видели покидающим теплоход с вещами. Больше о кавказце никто и не спрашивал. Бывает. Круиз ведь, по сути, только начался, никто еще не успел примелькаться туристам и персоналу настолько, чтобы о нем тревожились.
За столом приднестровцев в ресторане питались, кроме них, только две девушки-студентки, девушки, жизнь повидать успевшие во всех ее разнообразных аспектах. Не заметить этого в девушках опытным операм было невозможно. Девушки, впрочем, тоже были не дурочки и сразу предположили в двух подтянутых холостяках, сидящих напротив, причастность к милиции или еще чего хуже.
Бывшим рижским омоновцам, а ныне офицерам госбезопасности Приднестровья маскироваться в России нужды не было, но и афишировать свой род занятий они тоже не стали, отшутились, что любят боевики и детективы, а потому так похожи на героев Флеминга и Константинова одновременно. Тем не менее, вчерашнее знакомство за ужином превратилось поначалу в подобие «разведки-боем».