Петров вдохнул сырой вкусный воздух, отодвинулся подальше в скрывающую его тень надстройки и положил ноги на ближайший пластмассовый стульчик. Замер, вслушиваясь в тишину. Сквозь негромкое рокотание машины и гул вентиляционных решеток слышался равномерный плеск воды, пароход стало заметно покачивать — вошли в Ладожское озеро.

Зазвенели чуть слышно ступеньки металлического трапа, кто-то поднимался на пустынную верхнюю палубу. Нетрезвое мужское пыхтенье, мягкий, частый, вкрадчивый женский шаг, запах чистых фруктовых духов и грубый — дешевого коньяка, — два силуэта прорезались в лунном свете неподалеку от скрытого тенью Петрова.

Затяжной «голливудский» поцелуй; огромная, мертвенно-белая на фоне черной короткой юбки, мужская ладонь мнет молодое тело, залезает нетерпеливо под легкую ткань, задирая ее наверх, мелькает на мгновение в свете полной луны красиво очерченная голая попка, едва прорезанная узкой полоской «стрингов». И тут вдруг мужская рука дергается, как будто током ударила ее женская плоть, и обмякает вяло. Грузная тень медленно опускается на палубу, превращаясь в неопрятный бугор, как будто холмик земли насыпали прямо на палубе солярия. Гротескно, утрированно стройная и сексуальная, как из рисованного порно, фигурка изящно наклоняется над обмякшим, дернувшим на прощанье длинной ногою мужчиной; тонкая рука обшаривает карманы пиджака, что-то находит и девушка (женщина? ниндзя из гонконгского фильма?) легким шагом скрывается в ночи, спустившись по трапу другого борта.

Петров заметил, что затаил дыхание и полной грудью длинно вдохнул внезапно разреженный теплый воздух. Окурок, спрятанный огоньком в ладонь, догорел почти до фильтра. Андрей Николаевич аккуратно затушил его в пепельнице, а то, что осталось — выщелкнул, поморщившись от такого безобразия, за борт.

Теплоход уверенно и почти бесшумно пёр по глади притихшего озера. Мобильник, укрытый от чужих глаз отворотом пиджака (зачем?) коротко пискнул, мигнул и показал время: 23.32.

Петров решительно поднялся и пошел к тому, что упало на дальнем конце солярия. «Девятнадцать», — зачем-то сосчитал он про себя шаги. Перед ним лежал на спине, широко раскинув ноги и неловко подмяв под себя левую руку, пожалуй, что труп. Андрей присел на корточки рядом, вытащил телефон и откинул крышку, пытаясь увидеть при синем неверном свете мобильника признаки жизни в небритом мясистом лице. Пустые, мертвые черные глаза смотрели куда-то вбок, застыв навсегда. Мощная волосатая грудь в расстегнутой под вельветовым пиджаком белой сорочке не двигалась. С левой стороны, там, где обычно носят бумажник, пиджак был отдернут, почти снят с плеча. Во внутреннем кармане, сразу видно, было пусто. На левую руку мужчина, видимо, упал, подвернув ее под себя, но ему не было, ни неудобно, ни больно теперь. Правая рука раскинулась на палубе, кулак был крепко сжат. Ни раны на теле, ни лужи крови под ним, как уже мерещилось Петрову, не было.

Петров захлопнул телефон, выпрямился и осмотрелся вокруг. На верхней палубе по-прежнему никого. Снизу, из диско-бара, слегка доносился при порыве ветра красивый глубокий женский голос:

«Как много лет во мне любовь спала, Мне это слово ни о чем не говорило, Любовь таилась в глубине, она ждала, И вот проснулась и глаза свои открыла…».

Андрей перешел на другой борт, перегнулся через поручень и посмотрел вниз, в ту сторону, куда скрылось сексуальное привидение. Там было пусто. Он вернулся к надстройке капитанского мостика, хотел было перешагнуть через цепочку, перегораживавшую туристам проход к вахте, подумал в нерешительности секунд пять, развернулся и тихо спустился по трапу на шлюпочную палубу. Из окон диско-бара вылетали разноцветные лучики, и уже громко слышен был чувственный голос певицы:

Голос вместе с музыкой взлетел на волне высокой ноты и оборвался. В окно видно было, как юная певица поникла длинным телом, тесно и страстно охваченным вишневым шелком, как встряхнула волнистыми каштановыми локонами, как прижала микрофон к всколыхнувшейся груди, и словно перед последним поцелуем разомкнула чуть губы, медленно выдохнув еще раз первую строчку, пропев лишь одно последнее слово: «Как много лет во мне любовь спа-а-ла.».

Петров отшатнулся от окна, подошел к открытой двери в холл перед диско-баром и закурил. Вспыхнула овация. Выбежала со сцены и скрылась в коридоре, ведущем к каютам. Ассоль из забытого детского фильма — нет, Марина, администратор Марина это была! — с удивлением отметил про себя Андрей.

Народ потянулся из бара на палубу — подышать воздухом. Вот и знакомые лица: доцент со своими аспирантами. Они весело поприветствовали соседа по столу, стали закуривать. Прошло довольно много времени, пока Петров не решился, как бы подшучивая над «тремя богатырями», предложить им подняться на верхнюю — «солнечную» — палубу: «Там, наверное, вид открывается замечательный, зарницы играют на небе, где-то гроза все еще идет».

Аспиранты — Дима с Ильей — первыми, в одно мгновение вознеслись по трапу, пробежались по палубе, отыскивая всем кресла, подвигая их к борту, шумно ликуя открывшейся красоте. Петров пропустил вперед доцента Славу и теперь ждал восклика, удивленного крика, испуга. Ничего этого не было.

Поднявшись в солярий вслед за доцентом, Андрей Николаевич рассеянно огляделся, как бы привыкая к темноте, потом только позволил себе кинуть пристальный взгляд туда, где должно было лежать, остывая, бывшее «лицо кавказской национальности», — и ничего не обнаружил. Ни единого следа. Зато у другого борта, вместе с аспирантами, покуривали, мерцая в полутьме сигаретками и угощаясь из литровой лимонадной бутылки разбодяженным в ней спиртом — два незнакомых силуэта. Общительный Слава — Вячеслав Юрьевич, точнее, тут же и Петрова представил туристам из соседней с ним каюты.

— Муравьев Анатолий, можно Толя! — радостно, как старому знакомому, потряс Петрову руку, сияя гардемарино-харатьяновской улыбкой, высокий широкоплечий блондин в щегольском бело-синем клубном пиджаке морского покроя.

— Анчаров Саша, — жестко стиснул сухими пальцами ладонь Андрея невысокий, смуглый — восточного типа человек с черной кудрявой шапкой волос на голове. Темная строгая рубашка и такие же брюки на нем сливались со сгустившейся ночью.

— Коктейль «Слеза комсомолки» не желаете? — дружелюбно предложил Петрову новый знакомец.

— Я бы сейчас и от «Поцелуя тёти Клавы» не отказался, — пробормотал озадаченный своими мыслями Петров.

— Он же «Поцелуй без любви», он же «Поцелуй насильно данный»! — весело подхватил тему блондин. — Сожалею, на борту нашей яхты проблемы с «Розовым крепким». Зато спирт медицинский со «Спрайтом» рекой льется!

Аспиранты дружно захохотали, услышав, наконец, знакомые слова.

Андрей машинально принял в руку полный пластмассовый стаканчик и разом замахнул до дна желтоватую обжигающую жидкость, едва удержавшись, чтобы не посмотреть опять в тот конец палубы, где должен был валяться труп кавказского человека.

— Поцелуй насильно данный? Может быть, может быть.

Свирь неожиданно оказалась рекой мощной, прозрачно-синей, широкой. Оттолкнувшись от теплохода, волна набегала на чистейший рыжий песок у подножия высокого берега, разбивалась о корни деревьев и, отпрянув, набиралась силы и смелости — снова и снова омывала освещенные косым утренним солнцем укромные пляжи. Но видно было сверху, с палубы теплохода — спуститься к реке, к этой страстной городской мечте, к этим заветным местам для купания нагишом, — со стороны леса просто невозможно. За тонкими белыми березками, окаймлявшими песчаные бухточки, стеной, могучим частоколом вздымался густой непролазный ельник.