Александр Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ», высказал такую мысль: «Мы не стыдимся Бога, когда нам плохо. Мы стыдимся Его, когда нам хорошо». Мысль вполне понятная и совершенно верная. То же можно сказать и о философских рассуждениях, о философствовании: от хорошей жизни — в ситуации полного житейского благополучия — люди не будут философствовать. В данном случае я имею в виду не философствование, которому предавались герои Джонатана Свифта, всерьез решая «проблему»: с какой стороны нужно разбивать сваренные яйца — с тупой или острой? Нет, я имею в виду подлинное философствование, в котором выражается глубокий интерес к жизненно важным философским проблемам — что такое жизнь? Что такое достойная жизнь? В чем смысл жизни? Что такое смерть? В чем смысл смерти? Существует ли душа? Если она существует, то бессмертна ли она? Существует ли посмертное воздаяние? Существует ли Бог? Что такое добро и зло?

Люди всерьез задаются подобными вопросами, когда у них, так сказать, «душа болит», когда по тем или иным причинам становится дискомфортно жить, когда мы выбиты из привычной, накатанной жизненной колеи, — может быть, столкнулись с тяжкой неизлечимой болезнью или пережили смерть близкого нам человека, или столкнулись с поразившим нас проявлением зла, а может быть, просто остановили свой жизненный разбег и задумались: «А в чем смысл, говоря словами Пушкина, "жизни мышьей беготни"? А стоит ли суетиться? А если стоит, то для чего?».

Я убежден, что подобные вопросы — это самые важные вопросы нашей жизни. И все мы так или иначе, хотим мы того или нет, вынуждены решать и решаем эти вопросы.

Многие люди, когда видят, что близкий им человек поглощен подобными вопросами, начинают беспокоиться за его душевное равновесие и дают ему совет: «не думать». Я убежден, что… Надо думать!

Когда Лев Николаевич Толстой умирал на станции Астапово, даже в таком состоянии он пытался рассуждать о Боге и о смысле жизни. Близкие жалели его и призывали экономить свою жизненную силу, которая стремительно убывала. Они говорили: «Лев Николаевич! Успокойся, не думай!». На что умирающий писатель отвечал: «Как вы можете так говорить? Нет: надо, надо думать!». Он продолжал лихорадочно рассуждать и просил свою дочь Александру записать его мысли… бдительный, неусыпный «сторожевой пункт разума», «сторожевой пункт духа» в сознании Льва Николаевича действовал практически до самой кончины великого писателя.

Бывают такие ситуации, такие периоды в жизни, когда философствование является жизненно важным, необходимым для нас. В подобных ситуациях философия играет роль своеобразной психотерапии. Я в данном случае имею в виду, что, во-первых, самостоятельное философствование способствует залечиванию наших душевных ран, а во-вторых, изучение философских рассуждений выдающихся мыслителей прошлого способствует восстановлению целостности нашей души. Конечно, в подобных ситуациях гораздо важнее самому рассуждать, пусть и малопрофессионально, но все же самостоятельно, а не «поглощать» уже приготовленную другими мыслителями целительную духовную пищу. Но можно, разумеется, и предварительно готовиться к подобным ситуациям — изучать философию, историю философии, читать хорошие духовно глубокие книги — и религиозные, и художественные, Библию прежде всего, Толстого, Достоевского, Чехова, Солженицына и др. Люди, которые жили до нас, решали те же проблемы, которые сейчас решаем мы, думали о том же, о чем сейчас думаем мы, — о жизни и о смерти… Эти великие люди должны стать самыми близкими, задушевными друзьями и советниками в горестях и радостях.

Здесь вполне уместно такое сравнение: воин учится ратному делу в мирное время, чтобы применять приобретенные навыки в боевой обстановке. Стоит, я убежден, начинать вдумчиво изучать труды мыслителей и великих писателей прошлого, пока наша жизнь является еще более или менее сносной, хотя бы для того, чтобы уметь встречать тяжкие времена в духовном и, особенно, философском всеоружии.

Изучение философии — это овладение навыками психотерапии, навыками лечения души. Эти навыки мы можем применять не только в нашей личной жизни, но и помогать другим людям справляться с их жизненными проблемами, подобно тому как мы можем излечивать не только свои недомогания лекарствами из нашей домашней аптечки, но и помочь, скажем, соседу по лестничной площадке. Философия, как специфическая психотерапия, помогает человеку жить. Она помогает нам справляться с жизненными трудностями, сохранять душевное равновесие в непростых жизненных обстоятельствах. Она укрепляет нас — укрепляет нашу душу.

В словарях слово «психотерапия» определяется как метод лечения психологических проблем без лекарств и хирургических вмешательств. Принято также считать, что психотерапевтическим лечением должны заниматься специалисты-профессионалы — врачи психиатры и психологи. Поэтому, естественно, возникает вопрос: в чем специфичность философской психотерапии по сравнению с психотерапией медицинской? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно сказать несколько слов об устроении нашей души. В нашей душе можно выделить, по крайней мере, три уровня: во-первых, более или менее поверхностный слой — наши ощущения, восприятия, представления, наши явные мысли и т. п.; во-вторых, средний, более глубокий слой; и наконец, в-третьих, глубинный слой нашего душевного устроения — наш дух, который отличает нас от живых существ низшего типа. Медицинская психотерапия лечит преимущественно «поверхность» нашей души, то есть имеет отношение преимущественно к первому слою. Но может в той или иной степени касаться и второго, среднего, слоя. Философия же, как специфический вид психотерапии, я думаю, имеет отношение к излечению (восстановлению целостности) преимущественно второго, среднего слоя. Но может в какой-то степени оказывать целительное воздействие и на третий, самый глубокий, слой нашей души.

Зададимся вот каким вопросом: что человек ищет в философии в нелегкие, тревожные периоды своей жизни? Ответ очевиден: он ищет средства для исцеления души, для восстановления душевной целостности. И отчасти находит эти средства. Но, конечно же, самые глубокие, самые серьезные болезни, которым может подвергаться наш дух, не подлежат исцелению ни философскими размышлениями, ни методами медицинской психотерапии. И где же нам найти исцеление от них? Исцеление от самых серьезных болезней нашего духа мы можем найти только в Иисусе Христе, Который берет на Себя все наши тяготы, возлагает на Себя все наши болезни, в том числе и болезни нашего духа.

Никто из нас не хочет быть злодеем, то есть человеком, творящим злые дела. Более того, я убежден, что в душе каждого из нас живет искреннее желание быть хорошим, совершать лишь добрые поступки. Все мы, в конечном счете, хотим, чтобы наша жизнь, наше поведение были угодны Богу. И в то же время все мы, кто реже, кто чаще, совершаем дурные, недостойные, предосудительные поступки, за которые нам потом стыдно. Конечно, нет такого человека, который всерьез и вполне осмысленно принял бы, если можно так выразиться, «решение быть плохим». Я убежден, что нет и не может быть такого человека, который однажды и всерьез с осознанием полной своей ответственности принял бы решение «отныне и впредь вести греховную жизнь!» Я также глубоко убежден, что все мы в глубине души абсолютно точно знаем, «что такое хорошо, и что такое плохо», мы абсолютно точно знаем, когда мы переступаем границу между добром и злом. В глубине души каждого из нас имеется «абсолютное мерило» добра и зла. Этим абсолютным мерилом является наша совесть.

Таким образом, все мы, казалось бы, имеем абсолютно все для того, чтобы быть хорошими. Но почему же далеко не все и далеко не всегда мы ведем себя должным образом? Все дело в нашей воле, в ее направленности ко злу. В этой связи вспоминаются очень точные и самокритичные слова апостола Павла из его Послания к римлянам, в котором он говорит не столько о себе, сколько о всех нас, о нашей общей (человеческой) природе, о ее принципиальной пораженности язвой первородного греха. Вот эти глубокие, справедливые и применимые ко всем нам слова апостола Павла: «Не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю. … Знаю, что не живет во мне, то есть в плоти моей, доброе; потому что желание добра есть во мне, но чтобы сделать оное, того не нахожу. Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю о, но живущий во мне грех. Итак, я нахожу закон, что, тогда хочу делать доброе, прилежит мне злое. Ибо по внутреннему человеку нахожу удовольствие в законе Божием; но в членах моих вижу иной закон, противоборствующий закону ума моего и делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих» Рим. 7:15–23).