— Я чувствую себя очень плохо, — как можно более слабым голосом сказала я. — Меня нельзя тревожить… — достаточно ли она сообразительна, чтобы понять меня? Я начинала думать, что на самом деле Труда очень умна. Мне было не на кого больше здесь надеяться, так что придётся говорить правду.

— Вы действительно больны, благородная леди. Если попытаетесь встать с постели, можете потерять сознание…

Я права! Она меня сразу поняла. Я вздохнула, удобнее устраиваясь на подушках, сложив руки по сторонам, довольная, что мне не нужно смотреть на это ненавистное, такое тяжёлое кольцо.

— Пусть никто не входит, кроме тебя, Труда, я слишком больна.

— Понимаю, благородная леди. Я передам, что вы слишком слабы, и что только длительный сон вернёт вам силы. И прослежу, чтобы ваша еда проходила через мои руки… — она всё предвидела, и я была благодарна ей за сообразительность. Они превратили меня в марионетку в этом фальшивом венчании с помощью яда, как сказала Труда. Но больше я не могла позволить таких ударов. Однако если они поверят, что я очень слаба, какое-то время они не будут больше пытаться склонить меня на свою сторону.

— Я не буду отходить от вас, благородная леди, только по необходимости. Я уже сказала об этом фрау Верфель…

— А еда?

— Мне могут принести сюда хлеб с сыром… А теперь вам нужно уснуть, если сможете, потому что вы и правда не очень сильны.

Она была права. От любого усилия на лбу выступала испарина, руки дрожали. Может, они ошиблись в дозе или сделали это сознательно? Супруга, умершая сразу после брака, для их планов ещё выгоднее. Но я в это не верила. Хотя по европейским законам жена становится имуществом мужа и всё её состояние переходит к нему, я не думала, что в этом случае они зайдут так далеко. Слишком много вопросов возникнет в случае моей смерти у таких, как принцесса Аделаида; она, конечно, постарается докопаться до самой сути соглашения, которое вырывает из её алчных рук большую часть состояния курфюрста.

Нет, мне казалось, что в словах графини и барона не всё ложь: брак им был нужен, чтобы прибрать к рукам сокровище. Брак докажет всему миру их право на это, поэтому новобрачная со временем должна предстать перед публикой. Я решила, что убийство не входит в их планы — пока.

Лёжа с закрытыми глазами, я не спала. Тело очень ослабло от яда, но мозг напряжённо работал, пытаясь найти выход, возможность вырваться из Кестерхофа на свободу. Разумеется, обращение к священнику ничего мне не даст. Я не заметила в этом человеке ничего такого, что доказывало бы, что он исполнит то, чего требует его звание и честь. Если бы он был истинным священником, он прежде всего не принял бы участия в этом розыгрыше.

Кестерхоф и все в нём — и даже вокруг него, если принять слова Труды, — будут исполнять пожелания графини. Участвует ли сам граф в заговоре? Я решила, что участвует.

Что я могу противопоставить этому? Мою волю и решительность и помощь Труды. Мне подумалось, что снова Давиду предстоит выступить против Голиафа. Но гнев мой был силён, и черты характера, унаследованные от бабушки, заставляли начать войну, пусть и неравную.

Меня использовали так безжалостно, обошлись так грубо, словно посчитали, что я совершенно беззащитна. Поэтому внешне мне и нужно такой казаться, может, плакать и чахнуть, не показывать никакой воли к борьбе. А я не знала, насколько подхожу для такой игры, потому что никогда в жизни мне не приходилось быть двуличной.

Труда неслышно ходила по комнате. Моя болезнь, которая началась в полдень, должно быть, тянулась до вечера, потому что я видела, что занавеси задёрнуты и лампы зажжены. Что они делали внизу или в комнате графини — договаривались, планировали — что?

Когда Труда подошла к кровати, я подняла руку и поманила её. И снова увидела, как она оглянулась на дверь. Сначала она прошла туда, прижалась ухом к панели, прислушалась. Я долго ждала, и тут мне в голову пришла новая мысль. Я вспомнила тайный проход, по которому прошли мы с полковником, когда меня выводили из дворца. В таком старом доме тоже могут быть свои тайны. Откуда мне знать, что за мной не наблюдают из какого-нибудь укромного места?

Я обыскивала взглядом стены; сама невинность этих цветочков и шёлковых лент показалась мне подозрительной. Я вздрогнула, поняв, что здесь никогда не буду чувствовать себя в безопасности, что мне нужны все силы ума и вся решимость, но как раз этого мне сейчас и не хватало.

Труда взяла ещё одно полотенце, окунула в воду и выжала. Я уловила запах трав, достаточно сильный, чтобы заглушить стыд моей болезненной рвоты. С этим полотенцем в руке Труда подошла ко мне.

Наклонившись, чтобы вытереть мне лицо, она загородила полотенцем мои губы, и я поняла, что девушка тоже боится, что за нами шпионят.

— Есть ли отсюда выход — для нас? — шёпотом спросила я.

— Ах, благородная леди, пусть это полежит у вас на лбу. Вам станет легче, когда вы отдохнёте, — громко проговорила она, потом еле слышным шёпотом добавила: — Я не вижу… пока…

— Мне так плохо, — я застонала, чтобы подкрепить свои слова. — Воды — я хочу воды…

— Сейчас, благородная леди!

Я лежала, прикрыв глаза, но осматривая всю комнату. Труда отошла к столику и стала наливать из кувшина воду в чашку, и в это время в дверь постучали. Я постаралась не напрягаться, не показывать свой страх. Служанка подошла к двери и открыла её.

Там стояла графиня. Лицо её выражало озабоченность. Насколько она искренняя? Я думала об этом, когда графиня миновала Труду и подошла к постели.

— Амелия! — я почувствовала запах её духов, густой и приторно сладкий. Должно быть, она встала совсем рядом. — Амелия?..

Я позволила себе медленно открыть глаза, делая вид, что ничего не вижу.

— Амелия, дорогая, как вы себя чувствуете? — она взяла мою левую руку, на которой всё ещё оставался отвратительный знак предательства, и сжала в своих руках. И хотя её тело было тёплым и влажным, мне показалось, что я притронулась к змее. Пришлось использовать всю силу воли, чтобы не выдернуть руку. И то, что я этого не сделала, было моей победой, маленькой, но победой.

— Больно… — слабо сказала я. — Голова… болит…

— Да, вы больны, но скоро вам станет лучше. Лежите спокойно, моя дорогая, спите, если можете. Спите…

Она осторожно положила руку мне на грудь. На её полных губах играла лёгкая улыбка. В свете ламп — а может, потому что я стала внимательней, — лицо её приобрело новое выражение. Та легкомысленная модница, что так долго была моей спутницей, исчезла без следа. Выпрямившись и отвернувшись от постели, она резко обратилась к Труде:

— Ухаживай за своей госпожой получше, служанка. За ней нужен постоянный уход. Эта неожиданная лихорадка бывает очень опасна, часто так начинаются серьёзные болезни. Мы послали за врачом в Грумлу, но он до завтра не приедет.

Труда присела, опустив глаза. Я видела, как она проводила графиню до двери. Руки её занялись затвором, я увидела, как она с тревогой оглянулась на меня. Постояла немного, проводя пальцем по нижней губе, глубоко задумавшись, потом быстро вернулась к постели, принялась поправлять подушку, приподняла меня, как будто я ещё очень слаба, и при этом наклонилась к самому моему лицу. И прямо в ухо неслышно проговорила:

— С двери сняли затвор, я не могу её закрыть.

Я подумала, что как последнее средство мы могли бы забаррикадировать дверь мебелью. Но время для этого ещё не настало, я была уверена, что пока наше положение ещё не стало настолько отчаянным.

— Карта… — прошептала я. — Можешь достать карту?

Выбраться, не только из Кестерхофа, но из этой части проклятой страны, где граф всемогущ, — такова была моя первая мысль. Мы две женщины, мы одни и станем лёгкой добычей любого под этой крышей. Я с ужасом вспомнила предположение Труды, что когда выйду — если выйду отсюда, то буду способна лишь покорно играть навязанную мне роль. Предложение барона о фиктивном браке ничего не значит. О нём можно легко забыть.