– Спасибо, Джеймс. Да, я с прискорбием должен заявить, что здесь мы имеем дело с аналогичным случаем: сколько же еще честных слуг Божиих должно умереть смертью мучеников, чтобы добрые люди Англии встали и сказали: «Довольно»?! И давайте без обиняков: мы все – разумные люди. Я не один из тех чокнутых аутсайдеров, что считают: если пустить в обратную сторону запись какой-нибудь популярной рок-группы, обязательно услышишь послание Дьявола. Но эта музыка действительно проповедует сатанистскую веру, в этом ее назначение, а проповедует она так, что это может лишь повредить умам впечатлительных молодых людей. К примеру, в чартах альбомов за эту неделю мы видим на десятой позиции долгоиграющую пластинку, содержащую однозначную инструкцию: «Жгите церкви к всем чертям». Яснее эти люди высказаться не могли. И ныне неизвестное лицо – или лица – воплощают эти порочные идеи на практике.

– В фокусе протеста вашей кампании находится так называемый «Фестиваль Ночи», который должен начаться в Уитби в ночь Хэллоуина, не так ли?

– Совершенно верно, Джеймс. Я здесь, чтобы заявить: я истово верую не только в Господню любовь и братство Святого Духа, но и в нашу великую демократию. Свобода слова – чудесная вещь. Но предоставлять трибуну группировкам, защищающим самое настоящее насилие, я подчеркиваю, самое настоящее насилие над основами нашей цивилизации – это уже слишком. Министр внутренних дел должен принять активные меры, прежде чем этот презренный культ зайдет слишком далеко…

Боврелл заметил, что режиссер подает ему сигнал «кончай».

– Я боюсь, что… – начал он, но Джонс был не в том настроении, чтобы кончать, не закончив речи, и просто-напросто увеличил громкость:

– Вот почему я убеждаю добрых христиан по всей стране…

– …к сожалению…

– …присоединиться к нашему крестовому походу…

– …на этом…

– …и показать, что в точности мы думаем обо всей этой грязи…

– …наше время…

– Следующая церковь, которая сгорит, – Джонс смотрел прямо в камеру, – может оказаться вашей. Давайте объединимся и не допустим этого!

Боврелл издал вздох облегчения. Режиссер яростно показывал, как надо резать горло врагу, что, как понимали посвященные, означало «заткни ебучего ублюдка».

– Большое спасибо, мистер Джонс. Кстати, мы просили организаторов «Фестиваля Ночи» появиться сегодня в студии, но они отказались давать интервью. Теперь у нас как раз остается время, чтобы взглянуть на завтрашние газетные передовицы…

Иеремию Джонса быстро вытолкал со сцены честный и румяный молодой ассистент режиссера.

– Большое спасибо, что вы так быстро откликнулись на приглашение, мистер Джонс. Водитель ожидает вас в приемной. Должен вам сказать, вы говорили очень убедительно, – излил свои чувства ассистент режиссера, – Желаю вам всяческой удачи в вашем крестовом походе.

Джонс постоянно находился в поиске свежей плоти для пополнения паствы, особенно такой молодой и румяной плоти. Он повернулся к выпускнику Оксбриджа:

– Скажите мне одну вещь, молодой человек. Были ли вы крещены в священных водах реки Иордан?

– Да, я… ну, в сущности, нет… – признание заставило представительного ассистента залиться краской.

Джонс возложил отеческую руку на плечо юноши.

– Двери в Храм Божий всегда открыты, сын мой. У нас ежедневные службы!

– С-спасибо. Да, м-может быть, я и… Спасибо.

– Да пребудет с тобой благодать, о дитя, – Джонс сжал плечо новообращенного и ослепительно улыбнулся.

Садясь в машину с роскошной обивкой, Джонс захихикал под нос. Он прекрасно понимал, почему организаторы фестиваля отказались появиться на шоу одновременно с ним! Они б ни за что не сделали этого. Никогда в жизни!

Он громко расхохотался.

Водитель бросил секундный взгляд на мутантоподобного служителя Господа в зеркало заднего вида, нажал на газ и вырулил с автостоянки ТВ-центра «Би-Би-Си».

Дэб поднялась и вырубила телик. Все они чуть не обоссались, стебясь над церковным позерством нелепого альбиноса в «Ньюс Ревью» и пребывая в полном убеждении, что никакие козни белесого проповедника не смогут помешать им оттянуться на грядущем «Фестивале Ночи». У Пита и всей его шараги грузчиков были вписки в центре Уитби, и он сказал, что можно будет зависнуть. Все они забронировали места в «национальном экспрессе» до Скарборо, а оттуда до Уитби всего полчаса езды обычным автобусом. Дэб просто не находила места от нетерпения. После стольких фестивалей в жизни, конечно, трудно считать это событием и все дела. Но что-то все-таки говорило ей, что это шоу будет просто пиздец охуительно круто.

К счастью, Билко в последнее время не нарисовывался. Фактически, его вообще никто не видел. Рон был очень из-за этого зол, говорил, что Билко должен ему лове, и где же, типа, пиздюк-соучастник. Дэб не могла ему ничем помочь, она была б рада навсегда избавиться от упорных и никчемных приставаний очкастого дилера, и, типа, точка. Но вот что чудно – и она об этом ни кому не говорила – он продолжал посещать ее мысли. Абсолютно непрошеным и в самое неподходящее время. Она вдруг видела его злорадную физию умственным взором, и одновременно чувствовала горячее жженье в пизде. Фу! Конечно же, она не хотела его ебать. Возможно, просто у нее был цистит или чо-то такое. Йе-е, стопудово, просто цистит.

Билко стоял перед зеркалом в стремной придорожной гостинице, куда забурился на день-другой. Он забавлялся идеей отправить Дэнни открытку, но Бэрроу оказалось такой дырой в жопе, что в почтовых киосках открытки не продавались. Вероятно, просто до кучи.

Бэрроу! Во имя ебли! Он не мог с уверенностью сказать, почему выбрал эту дыру. По возвращении в Глазго его ждало приятное открытие: капусты в бочке осталось порядком, более чем достаточно, чтоб залечь на дно на пару дней. И когда обратный поезд в Лидс через Донкастер подъехал к унылой маленькой станции городка на северном побережье, Билко как будто что-то позвало из этого богом забытого места. Повинуясь мгновенному импульсу, он просто-напросто сграбастал сумку и ловко сиганул с поезда.

Топая под горку в направлении центра города, он почувствовал, что расслаблен как никогда в жизни. Нет, не просто расслаблен. Он позитивно чувствовал силу. Вот оно что. Это было чувство благополучия, которое приходит лишь тогда, когда ты заставляешь мир вращаться по твоей указке, для чего все средства хороши. Он не знал: жалеть ли патетические экземпляры гомо сапиенса, волочащиеся позади, или же просто поиграть несчастными слепыми пешками и раздавить их каблуком, смеясь в их жалобные лица импотентов.

Не долго он искал гостиницу с пустыми номерами. Все как одна отчаянно нуждались в постояльцах, что для такого захолустья было, блядь, не удивительно.

Он разделся до трузеров и принялся восхищенно пялиться на свои портачки в зеркало трельяжа. Сначала анфас, потом в профиль, потом, выворачивая шею, на те, что на спине. Он не мог оторвать взгляда от сонмища черных рож, украшавшего его дряблое тело, попав под гипноз потусторонних буркал, ползавших и расплывавшихся у него на глазах, то в фокусе, то в расфокусе, будто они в натуре были загробными духами и отчаянными привиденьями, вызванными с того света жужжащей иголкой Пита Пантеры. Они бы не стали выглядеть реальнее даже зловеще завыв и начав изливать свою вековую тоску. А этот Пит Пантера – ебаная в рот звезда, подумал Билко. Ебаная в рот звезда!

Он двинул к кровати, сжимая яйца рукой сквозь новые шмотки. Еще немного – и Дэб будет его и только его готической цыпочкой, но ждать он уже не мог. Сумка Билко лежала на кровати. Открыв ее, он покопался внутри и извлек на свет божий коробку, обмотанную для сохранности футболками. Он лег на покрывало и снял с коробки крышку, потом осторожно порылся в туалетной бумаге и вынул наружу куклу.

Ну, «кукла» – это было бы несколько сильно сказано. Грубо слепленная восковая фигура была не более чем здоровенной колбасой из плавленых свечей, из которой торчали пять каких-то обрубков. Один из обрубков, торчавший из конца колбасы, был украшен грубо намалеванной рожицей; она выглядела, как детские каракули, только гораздо хуже – но, учитывая тот факт, что намалевана она была помадным огрызком из помойного ведра ванной Дэб, Билко был просто в восторге от результата. В помойном ведре был колтун из черных волос, который она, наверное, выдрала из расчески, и колтун этот полувиднелся сквозь воск демонической головы Куклы Дэб. Вокруг «тела» было обернуто и типа того что припаяно воском что-то навроде черного кружевного белья. Билко приспустил мизинцем перед этого кружевного белья и потер два кусочка помады, вылезшие наружу. На самом деле кружевное белье это было останками старых трусиков Дэб, каковые, опять же, он добыл на помойке. Он поднес куклу к носу и мощно понюхал. Трусики пахли как ад и рай, два в одном. Перевернув восковое изделие, Билко произвел инспекцию рваной раны, которую он прорезал между ножных обрубков. Из этой свечно-восковой пизды торчала ниточка. Пусть его и не было сейчас видно, но в центре устрашающей статуэтки находился использованный Дэбов тампон, глубоко утопленный в восковом сердце куклы – на тампоне были даже лобковые волосы, приставшие к засохшей менструальной крови. Сила деталей, подумал Билко самодовольно. Вся сила – в деталях. Та маленькая пластиковая сумочка всякой всячины из помойного ведра ванной Дэб оказалась настоящим сокровищем оккультиста. Она разгласила все эти тайные прелести, и теперь, когда они были вживлены в сие чучело готической цыпочки – Билко знал это, потому что ему так сказали духи – оно перестало быть просто чучелом; в каком-то странном, мистическом смысле сия демоническая кукла была самой Дэб; он знал, что его власть над ней теперь будет только расти – до тех пор, пока она будет не более способна сопротивляться его самым темным желаниям, чем этот дьявольский манекен.