Симфония или концерт могут быть вершинами красоты и смысла, но это — вещи законченные, сделанные, завершенные. Как па в танце, их можно предсказать.
В раге — не так. В раге нет завершенности, ибо ничто не закончено. Она всегда, как сама жизнь, находится в состоянии становления, вечного превращения, изменения. Она вытекает из настоящего и остается в настоящем. У нее нет прошлого, и она не может пройти один и тот же путь дважды. Она не может быть, как статуя или картина, установлена или повешена. Как и звучание тампуры, на фоне которого она рождается, она не имеет ни начала, ни конца. Ее окончание всегда — временно. В этом одна из причин того, что она, просто чтобы существовать, должна быть лишена, как и сама жизнь, всяких застывших моментов. И правила ее должны быть трансформированы в некий единственный в своем роде, неповторимый внутренний порядок.
Отсюда вытекает невозможность сочинить или придумать рагу. Ее нужно открыть — ибо раги пребывают в подсознании человечества и ждут музыканта-творца, знающего существо свары, который поднимет их ото сна и вызовет к жизни. К жизни — в этом суть дела. Даже на знакомые раги ежедневно совершаются покушения музыкантами, лишенными дара жизни, а насколько более разрушительно, когда такие убийцы берутся за создание новых раг! Попытайтесь-ка поэкспериментировать с рагами просто из любви к новизне: убрать один звук, прибавить другой, соединить две раги — ваша рага умрет у вас на губах, превратится в крошево, когда вы будете протаскивать ее сквозь узкие ходы вашего ума. Мы должны помнить, что единственная вещь, на владение которой претендует рага, это — жизнь музыканта, а исключительная чистота его существа — это то, что убыстряет рождение раги. Удачная фраза, слишком сложный пассаж сами по себе бесполезны. Тьягараджа, Тансен, Мирабаи, святые певцы — все они жили, погруженные в океан свары, и стремились к божественному, эстетически ощущая биение жизни. Их композиции продолжают жить не содержанием их текстов, а импульсом жизни, заложенным в их рагах.
Все это следует иметь в виду прежде, чем начнется обучение раге. Вы начинаете с рабского подражания учителю. Если вы уже обрели необходимые начальные навыки в сваре, не имеет значения, является ли ваш учитель концертирующим музыкантом. При кипячении жидкости вам нужен сосуд, но главное в конечном счете — температура пламени и время, нужное на беспрерывное нагревание. Все это не имеет отношения к учителю, это — проблема ученика. Вам же нужен учитель, который знает тайны кризисного и болезненного состояния перевоплощения и сможет подбодрить ученика, поддержать его старания и веру в свои силы, пройти с ним весь путь, любя, жестоко дисциплинируя его и сочувствуя ему. Любой мудрый учитель, достойный этого имени, а не обыкновенный поденщик, слишком хорошо это знает, и он ожидает от вас того, что вы проделаете ваш собственный путь самостоятельно.
Процесс обучения на раннем этапе состоит, как говорилось выше, в копировании учителя — звук за звуком, фраза за фразой, воспроизводя один за другим каждый «квадратный дюйм» раги; законченные сами по себе, они образуют элементы мозаики, которая собирается без какого-либо смелого намерения ввести новый оттенок краски. Многие часы сосредоточенного всматривания в собственную натуру с тем, чтобы осознать смысл раги, постепенно начинают приносить ученику своеобразное удовлетворение, зажигают в нем огонь жизни, который, в сущности, и есть материал раги. Это происходит благодаря работе над сварой, которая и привносит в звуки этот извлеченный из вашей садханы огонь, льющийся затем огненными струями в рагу. Если в вас нет огня, — а его не может быть, если вам неведомы боль и мука переживания свары, — ваш голос может производить лишь красивые звуки. В них не будет ни трепета, ни наслаждения, ни преображения, ни открытий. Раги ваши будут начинены всем известными правилами, всякими «вади» и «самвади»[34], каскадами мурчхана[35], но не жизнью. Они будут мертвы, несмотря на ваши знания, технику, искусство; их можно покрасить, как куклу, присыпать пудрой, но труп останется трупом. Но пусть вы поете самую незатейливую песенку, бесконечной длины колыбельную или куплет песни из второсортного фильма, — если вы владеете сварой, в вас возникнет отчетливое и радостное ощущение образа, вызванного песней, которое передастся и самой песне, рождая в ней огонек жизни. В этом и выявляется вся суть садханы, многочисленных упражнений и размышлений, молчаливого вдумывания в звуки, чистоты духа, которые в конце концов зажигают ваши песни, превращая их в лесной пожар великолепия и поэзии. Здесь нет ничего от добродетели и морали. Это нечто более сложное, нежели добродетель. Это приближается к божественному, превосходящему и добро, и зло.
Музыку часто рассматривают как науку, имеющую дело с арифметикой временных интервалов. Это неверно. Она — религиозный опыт, причем не что-то вроде поражающих воображение десяти заповедей, высеченных на камне, а духовная религия, — не набор каких-то сведений, а скорее некое состояние, состояние в высшей степени тонкого постижения действительности, экстатической радости и удивления[36]. Вот почему величайшие наши певцы были не чиновниками или дельцами, а святыми людьми. Как же много жизни должно войти в рагу, в каждый ее извив и пассаж, чтобы она могла представлять собой новый взгляд на мир! Представьте себе Гуляма Али, поющего поздней ночью рагу «Джайджайванти». Подумайте о значительности раги, когда она постепенно, звук за звуком начинает виток за витком раскрывать прекрасные картины, элегантные симметричные построения, источающие чистый ослепительный свет скорби по поводу гибели всего сотворенного.
Большинство из нас носит в себе подобные живые образы, и выявить их было бы для нас, — если б мы знали, как, — величайшей радостью. Но мы никогда не пытаемся сделать это, не пытаемся размышлять над. этим без лени, страстно. Поэтому и радость наша умирает преждевременно. Если же вы не в состоянии вдохнуть в вашу рагу чувство высокого наслаждения творчеством, чувство особого рода радости, то она так и не станет рагой, оставаясь лишь набором приятных звуков. Даже в самых печальных песнях кроется эта радость, — она-то и творит рагу. Именно эта печаль, исходящая из радости, делает, к примеру, песню Сайгала «Sukh ke, dukh ke…[37]» в фильме «Девдас» такой напряженной, несмотря на то, что длится она меньше четырех минут. Возьмите рагу такого типа, как «Марва», «Хиндола» или даже какую-нибудь еще менее захватывающую, — она все равно освещена радостью. В исполнении даже самых бесталанных музыкантов есть проблески истинной радости — ведь в любом случае музыкант обладает даром человеческого бытия и, следовательно, тем, что составляет существенные элементы человеческой натуры, которой присущи и печаль и радость, — и этого уже достаточно для раги.
Раги многообразны. Есть раги для исполнения поутру, на рассвете, и в полдень, вечером и в полночь — для любой части суток. Некоторые раги исполняются в зависимости от сезона, например весной или во время муссона; можно представить раги, украшающие собой оранжевый свет летнего закатного солнца.
Каково же значение этих временных соответствий? Имеют ли они научное обоснование? Если и имеют, то лишь отчасти физическое, а главным образом психологическое. Но есть еще некоторые практические основания этих соответствий, знакомые музыкантам-исполнителям. Интересно рассмотреть некоторые из них с точки зрения их роли в жизни музыкантов и в какой-то степени слушателей.
По мере того, как вы осваиваете классическую музыку, вы осознаете, что раги имеют собственную внутреннюю природу, лежащую в другом, отличном от ее формы и конфигурации, измерении. Вы начинаете также понимать, что одаренный певец способен прибавить к этой природе нечто от своей сути. В какой степени это удается ему сделать во время исполнения, какие отличия он внесет в рагу, — в какой-то мере вопрос таланта, и в еще большей мере — умственных усилий, страсти и увлеченности. Вот почему, если певцы способны преобразить собой музыку, иногда можно слушать одну и ту же рагу два раза подряд, и она не наскучит вам. Очевидно, что если певец всего лишь акробат, жонглер звуками раги, лишенными глубины и логики, то рага, конечно, распадается на куски и обнаруживает свою пустоту.
