После окончания УрГУ поехал на родину в Киров. Стал работать в газете. В то время многие газетчики литературу как бы презирали. Считали, что это чихня, мол, я напрягусь, так сделаю не хуже. И я относился к таким же соплякам, которые следуют в фарватере за старшими и так же думают.

Случилось так, что я приболел. И болел-то всего три дня, но за это время написал три небольших рассказа. Написал и положил в стол.

– Что стало толчком для рассказов?

– Только то, что я болел, появилось свободное время. Очевидно, во мне накапливалась эта писательская необходимость. Через некоторое время меня делают редактором молодёжной газеты. Я оказываюсь на съезде комсомола в Москве. Один из рассказов я завёз в журнал «Юность», оставил секретарше в приёмной.

Приезжаю в Киров со съезда. Вдруг звонок из «Юности»: «А мы ваш рассказ печатаем в 10-м номере».

– Это был рассказ «Шагреневая кожа»...

– Совершенно верно. Шёл 1962 год. По радио «Маяк», повторявшему новости каждые полчаса, главный редактор «Юности» Борис Полевой даёт интервью и рассказывает, что 10-й номер журнала посвящён молодым авторам, и – тёплые слова обо мне. Я едва дождался, когда журнал появится в киосках Кирова. Тогда напечататься в «Юности» для провинции было сенсацией.

– Ещё бы! Да и для Москвы тоже…

– Автор сразу становился известен. Остальные два рассказа с некоторыми паузами, но тоже напечатали. Один из них – в журнале «Смена», главным редактором которого я стал спустя годы, но тогда об этом и не помышлял. Тогда я был собственным корреспондентом «Комсомольской правды» в Сибири. В Новосибирске и купил тот номер «Смены».

«Шагреневую кожу» и два других рассказа напечатали в сборнике участников четвёртого совещания молодых писателей, который выпустила «Молодая гвардия». Вот тогда мне уже чего-то «писательского» захотелось.

Но серьёзная проза приходит с годами. Когда ты не просто хочешь сделать какой-то сюжет, а добраться до глубин, сказать что-то сокровенное, хотя для нынешней литературы достаточно и сюжета. Современная литература очень косит от тех стандартов, которые нам были предложены классиками.

После повести «Благие намерения» я написал ещё несколько вещей, посвящённых развитию этой трагедии – оставленных, преданных взрослыми детей. Романы «Невинные тайны», «Никто», повести «Свечушка», «Слётки», «Сломанная кукла»...

Эта тема меня не оставляет. Но это были даже мои не литературные устремления, а скорее желание крикнуть о бедах детства. Я видел, что ни в жизни, ни в литературе нет глубокого интереса к этой теме. Жалость к равным – тогда, к слабым – сегодня. Это меня и ведёт. Есть такое важнейшее христианское начало – сострадание.

Жалеть самого себя легко. Пожалеть другого тоже легко. Но помочь другому преодолеть тяготы – это уже труд души. Надо понять, на что ты идёшь. Надо служить этой идее. Идея не даёт спать, заставляет страдать, биться за неё. Часто эти битвы заканчиваются синяками на твоём лбу. Есть хорошая русская поговорка: ни одно доброе дело не остаётся безнаказанным. Всё это я вкусил в полной мере.

– Пронзительная повесть «Эх вы!..» о мальчишке, покончившем с собой… Это тоже из ваших поездок по детским приютам?

– Это повесть-эпитафия в память о мальчугане Гене Черданцеве из села Карпово Алтайского края. Конкретная судьба сельского мальчишки. Родители пьют по-чёрному. Сломались душевно, но детей плодят. Сын уговаривает их бросить пить. Помогает сёстрам и братишкам из последних сил, но не выдерживает… Серёжа, ты знаешь, сколько в России детей кончают жизнь самоубийством?

– А есть точная цифра?

– 500–700 мальчишек и девчонок в год. В основном 10–12 лет. Причины – кошмарные условия в семье, тяжёлые отношения в школе, вражда во дворе… Я дитя войны, но в наше время детский суицид и представить было невозможно. Учителя на нас дышали, чтобы с нами ничего не случилось. В Детском фонде вообще на меня обрушивается вал негативной информации, просьб приехать и разобраться, мольбы о помощи... Меня упрекают в том, что мои книги в последнее время стали более угрюмыми, безысходными. Но это совпадение с жизнью, и упрекать меня в этом не стоит. Не хочу ничего лакировать.

– Нынешний год назван Годом литературы. Вы это заметили, Альберт Анатольевич?

– (Горько улыбается . ) Лишь потому, что он совпал с моим юбилеем и друзья готовят некие события по этому поводу. А вообще нужны не Год литературы и даже не век литературы, а жизнь литературы. Вечность литературы. Жизнь без литературы невозможна. Литература – величайший «оселок» жизни. Спросите любого человека, каковы его отношения с литературой. У каждого свои любимые авторы, но отношения с литературой, с книгой у всех всегда позитивные. Нет негативного в отношениях с классикой.

– Назовите ваши любимые книги.

– Мои литературные вкусы не изменились с юности. «Спартак» Рафаэлло Джованьоли, «Овод» Этель Лилиан Войнич, «Как закалялась сталь» Николая Островского, «Молодая гвардия» Александра Фадеева, «Судьба человека» Михаила Шолохова. Это всё книги о самоотречении, о самопожертвовании. Об идее, которой человек до конца служит, отдавая за неё жизнь. У нас сейчас эти темы подзабыты, выброшены из общения. Сейчас никто за идею не станет отдавать свою жизнь.

– Да и идеи-то нет стоящей…

– Недавно я был на книжном конгрессе в Сочи. Заглянул в Дом-музей Николая Островского. Роман «Как закалялась сталь» уже не играет в России прежней исторической, воспитательной роли, но его любят и читают в других странах. Директор музея рассказала мне, что не так давно у них побывал китайский генерал. Оставил восторженную запись в журнале. На прощание спросил: мы китайскую молодёжь воспитываем на примере Николая Островского, а на каком примере воспитываете теперь вы свою молодёжь? Убийственная оценка. Кому подражает наша современная молодёжь? Что даёт новому поколению современная литература? Кто наши классики сегодня? Лауреаты Букеровских премий местного разлива? Это просто смех. Это же часто даже не вполне грамотные люди. Они полагают, что это их время. Советское время вовсю облаивают, но классики литературы той поры ставили глубочайшие нравственные проблемы. Сейчас это в дефиците. Зато в переизбытке макулатура, которая пытается предстать перед нами как некий духовный заповедник. А заповедничеством там и не пахнет. Это всё сгинет.

– Альберт Анатольевич, ваше самое главное разочарование за 80 лет?

– Распад Советского Союза. Когда государство раскололось, я не мог писать восемь лет. Я не понимал, что произошло. Такого рода катастрофы я не мог себе представить. Я не вписывался в новый формат. Да и сейчас со всем своим Детским фондом не вписываюсь.

Люди хотят успеха, это понятно, но когда успех переводится только на одну основополагающую стрелку – материальное благополучие любым путём, – это становится моментом распада: человека, семьи, группы, общества… Последовательным распадом всего. Люди перестают верить друг другу. В основе личного успеха – недоверие к другим.

– А самые счастливые дни?

– Создание Детского фонда 28 лет назад. Меня всё-таки дважды услышали на самом верху. Были приняты два постановления, серьёзно изменившие положение сирот. А в личном плане самыми счастливыми были дни, когда родился сын, потом внук, а год назад – правнук и правнучка. Двойняшки. 4 августа им исполнился год. Но я не только радуюсь за них, а и страшусь. Что с ними будет?

Беседовал Сергей РЫКОВ

Теги: литература , Альберт Лиханов

Чрезвычайно пёстрое лоскутное одеяло современной поэзии делает невидимыми многие поэтические имена, оставляя их не известными широкому кругу читателей. Что такое поэзия и когда возникает ощущение подлинности? Возможно, когда поэтический текст даёт возможность ощутить иную реальность, почувствовать атмосферу, из которой произведение родилось. Строфика, рифмовка, наличие/отсутствие метафор создают ткань, облачение, за которым скрывается истинная сущность. Облако может быть разным по форме – лёгким, причудливым, объёмным, рваным, но если оно состоит из пара, а не нарисовано на картоне, оно настоящее, оно есть. Такие ощущения возникли при чтении разных, не похожих друг на друга авторов. Выбранные случайно, а где-то сознательно, их стихи уводят в неведомую даль, то ли действительно существующую, то ли придуманную автором. Иногда эта даль имеет вполне реальное географическое название, но почти всегда далеко не исчерпывается им.