Этот тезис – несомненно, революционная концепция в современной антропологии, и Амброз посвящает основную часть своего обзора ее детальному обоснованию. Первым важным прорывом, по его словам, было использование обеих рук. Возможность держать объект одной рукой, в то же время обрабатывая его каменным орудием, находящимся в другой, постепенно вела к поиску и закреплению какого-то одного, наиболее удобного расположения орудия – преимущественно в правой руке. Это вело к «латеризации» (продольному разделению) функций мозга, связанных с таким разделением рук, что, в свою очередь, подготовило появление речи. У шимпанзе, с их плохой координацией рук, отсутствием преимущественной праворукости, ограниченной подвижностью ладони и недостаточной силой большого пальца, не было этих стимулов и, несмотря на их близость к человеку, не возникла речь. По мнению Амброза, выполнение первобытными людьми – в процессе изготовления сложных орудий труда – сложных, неповторяющихся последовательностей ручных операций, которые требовали точного моторного контроля, привело к образованию того участка мозга, который в сегодняшнем человеческом мозгу называется «центром Брока» и отвечает за контроль над тонкими движениями лица и рта. Именно этот контроль делает возможным те сложные неповторяющиеся последовательности движений, которые составляют процесс речи. «Грамматически организованная речь, планирование сложных действий и изготовление составных орудий шли рука об руку, – говорит профессор Амброз. – Последовательный порядок действий и иерархическая организация при соединении одних и тех же компонентов в различные конфигурации позволяет создать как орудия самого разного назначения, так и фразы самого разного содержания».

В заключение своей статьи автор высказывает мысль, что поначалу эволюция человека шла довольно медленно, и в интервале от 2,5 миллионов лет назад до 300 тысяч лет назад первые гоминиды не достигли особого прогресса – ни ментального, ни технического, ни даже физического. Но затем, около 300 тысяч лет назад, «параллельно становлению все более сложных и многосоставных орудий труда могла начать развиваться и та часть лобных долей мозга, которую мы сейчас используем для планирования сложных операций. А появление мозга, близкого к современному по строению и объему, а возможно, и со способностью к простейшей речи, да еще при наличии многосоставных орудий, должно было экспоненциально ускорить темп эволюции. Люди приобрели способность к долговременному планированию и грамматической речи. Сложные орудия сделали нас тем, чем мы являемся сегодня», – совсем «историко-материалистически» завершает профессор Амброз.

Остается дорисовать к этому сценарию невенеровскую победную хватку человеческих ладоней на горле неандертальца, и новый набросок человеческой истории, еще одна разгадка тайны торжества Гомо сапиенс, будет налицо. К счастью, очарование этой тайны, как уже сказано выше, состоит прежде всего в том, что она не поддается никакой, даже самой изобретательной, однозначной разгадке. Может быть, все было именно так, по-невенеровски беспощадно и по-амброзовски «историко-материалистично», а может, все было иначе? Никто никогда не узнает наверняка, и это хорошо, потому что у нас вечно останется возможность самим помечтать на досуге, как это было «на самом деле»…

Алла Ярха

И. Кабаков.

Из альбома «Анна Петровне видит сон»

А. Косолапов

Сашок! Ты будешь пить чай?

Хочу заступиться за нашу советскую духовность. Подчеркиваю – именно советскую, потому что мое поколение всю свою жизнь прожило внутри советской действительности и никакой другой не знало.

Иллюстрациями к этой стотье послужили работы И. Кабакова, А. Косалапова, Э. Гороховского – художников, в семидесятые годы создававших новое искусство на задворках официальной живописи. Теперь их полотна можно найти в главных музеях миро. Они несут на себе отпечаток той странной эпохи и постоянное предощущение ее конца – как на картине Э. Гроховского «Последний чай», отсылающей нас к «посиделкам» дгугой эпохи наконуне ее краха.

Да, теперь в России вроде бы и не стыдно зарабатывать много денег и тратить их так, как заблагорассудится. Но одновременно не исчезло убеждение (или ощущение?), что быть богатым – это как-то… ну, в обшем, как-то не очень хорошо. С другой стороны, слово «духовность» стали произносить не без смущения, а некоторые – в полемическом задоре – так просто со злобой, как будто именно она виновата во всех прежних несчастьях. Словно по умолчанию люди разделяются по принципу «бедные, но зато духовные» и «богатые, но бездуховные».

Но разве наше поколение (это те, у кого сейчас дети уже студенты) когда- нибудь имело выбор между бедностью и богатством? Конечно, «духовность» (дабы не раздражать читателя, пока поставлю это слово в кавычки) некоторых из нас утешала. Однако многие в глубине души и тогда на первое место поставили бы свой дом, много денег и все связанные с этим возможности.

Сейчас, видимо, возникает понимание, что сначала люди должны выйти на определенный уровень матермального достатка, а уж потом каждый индивид в личном порядке решит, чего ему теперь больше хочется: конституции или севрюжины с хреном. Вот французы, например, умудрились возвести «ценности из духовки» в разряд настоящих духовных ценностей – и не стали от этого ни глупее, ни пошлее.

Замечу: сегодня странным образом забылось, что обычный человек с его стремлением уютно и благополучно устроиться в своем дому, заботиться о своей семье, вкусно есть и пить, порицался как обыватель одновременно и интеллигенцией, и коммунистическими функционерами.

Признаемся, что в советские времена наша «духовность» в немалой мере была уделом социально не реализовавшихся людей. Карьеру делали, за редким исключением, отнюдь не самые талантливые, не самые трудолюбивые и, уж конечно, не самые добросовестные. Переживавшие свою нереализованность и невостребованность уходили во внутреннюю эмиграцию – воспитание детей, общение с друзьями, а также овладение «всеми теми богатствами, которые выработало человечество». О формах и содержании этого «ухода» речь пойдет ниже.

Так что современные сомнения по поводу нашей «якобы духовности» – вовсе не беспочвенны. И все же… И все же мне страшно жаль этого навсегда ушедшего в небытие уникального заповедника, никогда и нигде более не существовавшего. И поэтому дальше слово духовность я буду писать без кавычек.

Что ни говорите, а устремление к духовным ценностям было способом выжить морально и противопоставить достаточно мерзкой реальности нечто, чего можно было бы не только не стыдиться, но даже и гордиться.

Однажды моего мужа (А. К. Звонкин – известный математик, ныне профессор университета в Бордо) в очередной раз послали в колхоз. Его письмо оттуда начиналось так: «Нас в комнате трое. Я пишу это письмо, один мой сосед спит, другой блюет, сидя на койке». Дальше две-три страницы с описанием тамошней жизни, а затем: «Пока я писал предыдущие страницы, тот мой сосед, который блевал, заснул, а тот, который спал, проснулся и стал блевать. Пришлось мне срочно перетаскивать ему ведро».

В тот период мой муж читал Пруста, и, видимо, это чтение как-то сказывалось на его литературном стиле. К вечеру надо было идти на ферму, разносить корма коровам. Но мужик, который выдавал корма, на работу не вышел – видимо, по пьянке, – и делать все равно было нечего. А кругом было разливанное море коровьего навоза: где по щиколотку, а где и по колено. Однако муж умудрился найти себе сухое место, да к тому же под фонарем, – и вот там он и читал Пруста. Кажется, это был второй том, «Под сенью девушек в цвету».