Она описывает это путешествие очень красочно. Она не понимала еще всего ужаса положения, в котором оказалась, слишком молода была и жизнелюбива, но одиночество и страх уже проникали в ее душу. Вот что она пишет: «Иногда куплю осетра и на веревку его. Он с мною рядом плывет, чтоб я не одна невольницей была и осетр со мною».

Наконец, они прибыли в Березов. Туда, куда всего за три года до этого, именно усилиями Долгоруких был сослан Александр Данилович Меньшиков… Их поселили в тот же самый дом, где жил Меньшиков, где умер Меньшиков, где на руках у Меньшикова умерла его дочь Мария Меньшикова, которая до княжны Екатерины Долгорукой была названной невестой императора Петра II. В этом доме им предстояло жить.

Как тут не вспомнить о возмездии, о пословице «Не рой яму другому, сам в нее попадешь». Но речь идет о Наталье Борисовне, совсем еще девочке, о ее судьбе. Здесь, в этом доме, Наталья Борисовна прожила до 1740 года. Здесь родила двоих детей. Все эти годы, как можно судить по ее «Запискам», она ни разу не пожалела о том, что сделала, и не изменила своих чувств к мужу. Хотя муж продолжал вести образ жизни в значительной мере тот, который соответствовал его натуре: тулянки, выпивки, интрижки с местными девушками – все это было, только без прошлого размаха. Наталья Борисовна словно была слепа и глуха ко всему внешнему. Она пишет в своих «Записках»: «Мне казалось, что он для меня родился и я для него и нам друг без друга жить нельзя. Я по сей час в одном рассуждении и не тужу, что мой век пропал, но благодарю Бога моего, что он мне дал знать такого человека, который того стоил, чтоб мне за любовь жизнею своею заплатить, целый век странствовать и всякие беды сносить».

Однако размеренной жизни пришел конец. В 1838 году последовал донос на Долгоруких из Березова, ибо они были, конечно, не воздержаны и Анну Иоанновну поминали частенько. Началось следствие, Долгорукие были арестованы и еще многие, многие другие люди. Косца мужа Натальи Борисовны Ивана Долгорукова подняли на дыбе, он сказал все, что знал, а знал он ужасную по тем временам вешь. Он рассказал о том, что когда умирал Петр II, Долгорукие подделали завешание умирающего императора в пользу своей сестры Екатерины Долгорукой, названной невесты императора. Это было страшное преступление – государственное, за ним последовали казни. Иван Алексеевич Долгорукий был приговорен к колесованию, казни довольно редкой в России этого времени. Затем был объявлен указ о помиловании – о замене колесования четвертованием. В 1739 году приговор был приведен в исполнение.

Подумайте, каково мне тогда было видишь: все плачут суетятца, сбираютца, и я суечусь, куда еду, не знаю, и где буду жить – не ведаю, только что слезами обливаюсь…

Так далеко везут, что никово своих не увижу, однако в разсуждении для милова человека все должна сносить…

А когда погода станет ветром судно шатать, тогда у меня станет голова болеть и тошнитца, тогда выведут меня наверх на палубу и полижут на ветр, и я до тех пор без чувства лежу, покамест погода утихнет, и покроют меня шубою: на воде ветр очень проницательный… Этот водяной путь много живота моего унес. Однако все переносила всякие страхи\, потому что еще не конец моим бедам был, на большие готовилась, для того меня Бог и подкреплял.

…Какой этот глупой офицер был, из крестьян, да заслужил чин капитанской. Он думал о себе, что он очень великой человек и сколько можно надобно нас жестоко содержать, яко преступников; ему казалось подло с нами и говорить, однако со всею своею спесью ходил к нам обедать. Изобразите это одно, сходственно ли сумным человеком? В чем он хаживал: епанча солдацкая на одну рубашку, да туфли на босу ногу, и так с нами сидит. Я была всех моложе, и невоздержна, не могу терпеть, чтоб не смеятца, видя такую смешную позитуру… И так мы с этим глупым командиром плыли целой месяц до того города, где нам жить.

До таково местечка доехали, что ни пить, ни есть, ни носить нечево; ничево не продают, ниже калача. Тогда я плакала, для чево меня реки не утопили. Мне казалось, не можно жить в таком дурном месте.

Наталья Борисовна узнала о кончине мужа лишь год спустя, тогда же ей было разрешено вернуться в Россию. Она выехала из Сибири и приехала в Москву по иронии судьбы 17 октября 1740 года, в день, когда в Петербурге умерла императрица Анна Ивановна…

Она не пишет об этом в «Записках», но из источников мы знаем, что семья Шереметевых приняла Наталью Борисовну очень холодно. Братья не хотели с ней общаться. А она приехала с двумя сыновьями, старшему было восемь, младшему – полтора года. Младший мальчик, судя по всему, был болен психически, она не могла от него отойти впоследствии многие годы. Жила поначалу в Москве, потом уехала на Украину и спустя восемнадцать лет, в 1758 году, когда младший сын умер, Наталья Борисовна постриглась в монахини в одном из киевских монастырей. Там и окончила свои годы. Она умерла в 1771 году. «Своеручные записки» она написала по просьбе своего старшего сына Михаила Ивановича. Не будь этой его просьбы – не знали бы мы ее историю, не было бы этого необыкновенного документа о ее судьбе и об эпохе «Записок».

Я говорил, что они написаны бесхитростным, но по-своему чудесным языком XVIII века. Я думаю, что сегодня этот язык оказывает на нас даже большее эмоциональное впечатление, чем мог бы произвести на современников. В конце концов, люди XVIII века привыкли выражать свои мысли довольно выспренно, пользуясь аллегориями, образами античности и т.д. Доведись им прочитать «Записки» Долгорукой, они вероятно, сказали бы, что они написаны языком слишком примитивным, с их точки зрения, не литературным. Нам же в нем, как мне кажется, слышится своеобразная и неповторимая музыка, некая первозданность и чистота.

И еще одно. В русской культуре сложилось такое понятие, как «декабристки». Так называют обычно женщин, жертвующих собой ради своих мужей по примеру жен декабристов, последовавших за ними в Сибирь. Судьба Натальи Борисовны Долгорукой показывает, что эта традиция существовала задолго до декабристов. Да, и Долгорукая, конечно, не была первой такой женщиной. Вспомним хотя бы жену протопопа Аввакума.

Екатерина Долгорукая, сестра Ивана Долгорукого

Не можно всего страдания моего описать и бед, сколько я их перенесла! Что всево тошнея былаi, для ково пропала и все эти напасти несла, и всево в свете милея было, тем я не утешалась, а радость моя была с горестию смешена всегда: был болен от несносных бед; источники ево слез не пересыхали, жалось ево сердца съедало, видев меня в таком жалком состоянии… Я сама себя тем утешаю, когда спомню все ево благородные поступки, и щастливу себя щитаю, что я ево ради себя потеряла, без принуждение, из свои доброй воли. Я все в нем имела: и милостивого мужа и отца, и учителя, и старателя о спасении моем; он меня учил Богу молитца, учил меня к бедным милостивою быть, принуждал милостыню давать, всегда книги читал Святое писание, чтоб я знала Слово Божие, всегда твердил о незлобие, чтоб никому зла не помнила.

(отрывки из «Записок» Н.Б. Долгорукой)

Сергей Смирнов

Продолжение. Начале в № 10 за 2001 год.

Западная (Средиземноморская) ойкумена вступает в конце IV века в эпоху этнической чехарды и смены старого имперского порядка новым – церковным. Но Дальневосточная ойкумена заметно опережает в развитии свою западную напарницу. Посмотрим, что творится в Поднебесной, когда на западе Евразии правит последний общий греко-римский православный император – Феодосий I. Оказывается, на востоке правит варвар и буддист: Фу Цзянь II, третий и последний представитель ташугской династии на троне Чжун Го.